— Успокойся, папа,— сказала я.— Сядь, пожалуйста. Может быть, он меня и не называет так. Это я сама себя так называю.
— И ты не смеешь себя так называть. Это неправда. То, что у тебя характер... этакий... с отклонениями,— верно, согласен. Мамин характер. Тут уж ничего не поделаешь. Стоит только открыть пробку, как на волю вырывается буйный джинн...
Рывком распахнув дверь, вошла мама. Она остановилась поодаль, скрестив руки на груди и выжидательно глядя на папу и на меня.
— Кто это буйный джинн? — спросила она.— Непостижимый ты человек, Григорий, должна я тебе сказать! Я просила поговорить с дочерью всерьез. А ты вместо этого стал выяснять с ней, у кого какой характер. Это же, прости меня, курам на смех, как выражается Нюша. Вы все обсудили с ней?
— Что именно? — спросил папа.
— А то, что она, встретившись со своим так называемым мужем, должна решить окончательно и бесповоротно...
— Что именно, Сима? — повторил свой вопрос папа.
— А то, что они или будут жить вместе, или пускай оформляют развод. Расстояние в пять тысяч километров никогда не укрепляло семью.— Она села на мою кровать.— Ладно, если ты такая дура, что отказываешься от настоящего человека, не видишь своего счастья, дело твое, тебе жить. Ни я, ни отец чинить препятствия вам не станем. Вези Алешу домой. Примем. Все простим...
— Его не за что прощать...— сказала я,— Только бы он меня простил.
Мама всплеснула руками.
— Глядите на нее, какая овечка! Откуда у тебя такая покорность?
— От правды, мама,— сказала я.
Она кивнула папе:
— Ты только что сказал, что у нее мой характер. Нет. У нее характер твой. И повадки все твои, взгляды на жизнь твои. Любуйся!.. Я категорически настаиваю, Женя, а ты, Григорий, обязан меня поддержать: вырви его из Сибири и привези сюда. Вы должны жить вместе.
— Я не понимаю, мама,— сказала я, рассердившись.— Ты рассуждаешь как-то не по-взрослому, отвлеченно, словно люди призваны исполнять твои желания, жить по твоей указке. «Обязана», «должны». Что значит — привезти? Он не вещь. Его в карман или в рюкзак не положишь... И вообще, может быть, он меня и не примет совсем. Подумаешь, сокровище...
— Ну, он тоже не принц крови,— сказала мама, обидевшись за меня.— Вот привязалась, господи прости. Приличных молодых людей отталкивает, а тут... Не могу разгадать этой загадки, встречаюсь впервые в жизни...
Приотворив дверь, в комнату проскользнула Нюша, тоже расстроенная и тоже воинственно-решительная. Шаркая подошвами валенок, просеменила ко мне, встала этаким фертом. Теперь все были в сборе.
— Как это он тебя не примет? Законную-то жену? Хочешь, я поеду с тобой? Мой-то характер он знает!
На минуту воцарилась тишина, затем мы все дружно рассмеялись, и громче всех сама Нюша. Давно нам не было так весело, и давно мы так не смеялись. Мама, подобрев, сразу стала моложе, глаза, сузившись, потеплели, зубы сверкали молодо, румянец оживил щеки. Папа достал из кармана платок и, смеясь, вытирал глаза... Наконец Нюша напомнила:
— Идемте, ужин на столе.
Мы так же дружно и весело двинулись в столовую. Папа и Нюша, как всегда, выпили по рюмочке водки, настоянной на смородиновом листе, и Нюша произнесла со вздохом:
— Ребеночка бы вам завести, Женя. Как было бы весело в доме...
— Институт сперва надо закончить,— сказала мама.
— Пока она институт заканчивает, он бы уж бегал. Вынянчила бы. А помру скоро, кто растить будет? На Серафиму надежда плохая: не бегай, не кричи, рубашонку не пачкай, руки каждую минуту мой...
— Что ты болтаешь! — сказала мама.— Как будто я и в самом деле такая?
— А то какая же — такая. Солдат.— И мы опять все засмеялись. Как прежде...
На душе у меня было светло-светло, и все, что ожидало меня впереди, было легким, радостным и безоблачным. Мама вдруг сказала:
— Самая большая победа человека — это победа над самим собой...
Позвонила, потом ворвалась ко мне Эльвира Защаблина, возбужденная, торопливая.
— Ты собираешься, Женя? — Она вздрагивала от нетерпения.— Я уже собралась.
— До отъезда еще неделя,— сказала я.— Бросить тряпки в рюкзак недолго.
— Что ты с собой берешь? Я платья беру, выходные туфли: вечера будут, танцевать придется... — Она спохватилась: — А сейчас что собираешься делать?
— Ничего.
— Идем на танцы.
Я пожала плечами.
— Странная ты, Эля. Налетишь, как вихрь, закружишь и умчишься... С кем ты идешь на танцы?
— С ребятами.
— Кто-нибудь из наших?
— Нет. Я познакомилась с ними в метро. Пригласили. Ждут внизу. Едем с нами в Сокольники.— Я отказалась. Эльвира воскликнула без обиды: — Заранее знала, что не поедешь. Ну, пока.— Она чмокнула меня в щеку, взяла у Нюши кусок хлеба с холодной котлетой и скрылась. Сбегая по лестнице, крикнула мне: — Завтра позвоню!..
АЛЁША. К дальним таежным сопкам ласково прильнула заря. Густые отсветы ее, брошенные на стремительные струи реки, точно вскипали, краснея и оживая, и уносились течением. От воды веяло прохладой, мокрой пылью. Мы шли по берегу в сторону Гордого мыса: главный инженер Верстовский, Петр и я.
— Основная наша задача: все делать быстро и как можно дешевле,— сказал Верстовский.— А попробуй-ка сделать быстро, хорошо и дешево! Придется искать простоту и экономичность в сложных технических решениях.— Это был уже немолодой человек, высокий, поджарый, с приятным смуглым лицом. За плечами главного инженера годы работы на многих гидросооружениях, через которые он прошел.
— Если нам удастся, Николай Николаевич, насыпать перемычку без сплошных ряжей,— сказал Петр,— это даст огромную экономию. Сколько понадобилось бы одной древесины, которой у нас пока нет, сколько рабочих рук, которых тоже очень мало. Вот Алеша, как бригадир, знает, что такое собрать ряжи.
Я представил сруб во всю длину перемычки, более двухсот метров, и меня взяла оторопь.
— Мы не управимся с ними до самой зимы,— сказал я.
— Меня беспокоит сейчас один .вопрос,— не обратив внимания на мою реплику, сказал Верстовский,— и, может быть, самый главный: как доставить на перемычку породу? Я прикидывал все варианты, и ни один меня не устроил. То громоздко, то медленно, дорого. Все это раздражает хуже зубной боли.
— Я тоже все время думаю об этом, Николай Николаевич,— сказал Петр.— И с одной стороны зайду и с другой. Сколько бумаги извел на чертежи! Раз пять выезжал на моторке к месту будущей перемычки. Доставлять грунт с помощью барж ненадежно и малоэффективно.
Мы остановились на дороге, проложенной вдоль кромки берега. Река неслась у самых ног, размашистая, вольная, необузданно сильная. В ее стремлении было что-то затягивающее, как в бездне. Над нами тяжело нависла скала Гордого мыса, чугунной твердости каменный сплав. К этой скале примкнет своим левым плечом плотина будущей станции.
По сколоченной из досок лестнице мы поднялись на вершину мыса. Зимой мы водрузили здесь знамя на самодельном шесте. Теперь деревянный шест заменили металлическим, а площадку обнесли железной оградой. Отсюда открывалась во всю ширь Ангара и пологий берег за ней: он уходил к горизонту, постепенно возвышаясь. Вон там, посредине реки, где скачут наперегонки вспененные волны, должна лечь продольная перемычка котлована. Это место невольно приковывало взгляд.
Чуть выше этого места вставали из воды три небольших островка. Аккуратные, в зелени сосен. Лосята. Кто дал им это ласковое название, когда — никому не ведомо. Но лучшего имени для них не придумаешь. Они и вправду чем-то напоминают лосят. Как будто выбежали из тайги, преследуемые кем-то, прыгнули в воду и поплыли. Вот и плывут, рассекая каменной грудью стремнину, быть может, тысячи лет, до сих пор, рождая в воображении людей легенды и сказания.
Со скалы они видны были особенно ясно, и Петр, прищурясь, всматривался в них все пристальней. Пальцы его, обхватившие железную перекладину ограды, побелели от напряжения. Он сдерживал себя. Туго зажмурился, затем широко раскрыл глаза, они торжествующе светились.
— Что с тобой, Петр? — спросил я.
Он ответил негромко:
— Я, кажется, что-то нащупал, Алеша.— Петр повернулся к Верстовскому: — Николай Николаевич, вы видите среднего Лосенка?
Он показал на остров рукой. Верстовский, приблизившись, поглядел вниз.
— Вижу.
— Мысленно проведите линию от острова до перемычки. Чуть-чуть наискосок.
— Так, так, понимаю,— сказал Верстовский.— Дальше.
— Если по той линии, что вы мысленно провели, насыпать дамбу? По этой дамбе мы доставляем породу, грубую, каменную, в перемычку. Породу мелкую, гравий, песок, по пульпопроводу перегоняем на остров с берега и тоже отправляем в перемычку...
Петр умолк, ожидая ответа, вытер платком вдруг вспотевшие ладони. Верстовский тоже разволновался. Он пристально взглянул на Петра.
