Всадники подтянулись и выпрямились в седлах, кони зашагали веселей. Огородников же никого, кроме Вари, в этот миг не видел. Когда он подъехал ближе, не сводя в нее взгляда, Варя вдруг резко отшатнулась от прясла, готовая сорваться и убежать без оглядки. И Огородников, опасаясь и не желая этого, поспешно и негромко ее окликнул:
— Варя, погоди… погоди, Варя!
Она замерла, глядя на него странно блестевшими глазами, вся так и наструнившись, уронив руки вдоль бедер. И показалась еще красивее, чем в первую их встречу, мимолетно-короткую и случайную, когда и словом они не обмолвились… Варя была все в той же синей приталенной кофточке, и кофточка эта тоже показалась Степану необыкновенной.
— Варя!.. — окликнул он ее с каким-то сдержанным и радостным порывом. Она опередила его:
— Позвать отца? Он у Лукьяновых… я сейчас.
— Погоди, Варя, — остановил он ее, — не надо звать отца. Мне с тобой надо поговорить.
— Со мной? — удивилась она и недоверчиво переспросила: — Со мной?
— С тобой, Варя. Так уж вышло. Ты не сердись, — Степан подъехал вплотную к городьбе и совсем близко увидел пылавшее Варино лицо с чуть приметными ямочками на щеках и тонко изогнутыми бровями. — Послушай, Варя… — тихо сказал он, упираясь ногой в стремя и наклоняясь вперед, и в скупой сдержанности его голоса чувствовалось волнение. — Вот увидел тебя и не смог проехать мимо…
— А если бы не увидел?
— Увидел бы, — твердо он сказал. — Послушай, Варя… Если я еще заеду к тебе — не прогонишь?
Она ответила не сразу и каким-то враз осевшим, не своим голосом:
— Не прогоню…
Степан выпрямился в седле и, развернув коня, взмахнул поводом:
— Ну, тогда жди! Непременно заеду… Жди, Варя! — крикнул уже издалека. И, пригнувшись к гриве коня, помчался вслед за удалявшейся к лесу незнакомой Варе песней.
Обошли Мыюту слева, по горной тропинке, то и дело теряющейся в густых зарослях молодого травостоя. Метелки борщовника хлестали всадников по ногам, и они, срывая ломкие дудчатые стебли, очищали их и ели на ходу, аппетитно похрумкивая. Пучек нынче росло великое множество. И травы были хороши, ровные и густые. Митяй Сивуха вздыхал:
— Вот бы скотину куда загнать — не молоко, а мед бы нагуливали!..
— А ты, дядька Митяй, как утвердим окончательно Советскую власть, перебирайся в эти места, — посоветовал, посмеиваясь, Михаил Чеботарев. — Заживе-ешь!..
— Мне и в Безменове глянется… только б порядок навести.
— Наведем, дядька Митяй, наведем. Неужто сомневаешься?
— Отставить разговоры! — вполголоса приказал Огородников. И команду его тотчас передали по цепочке.
Вечером остановились в глубоком сумрачном распадке, верстах в трех от деревни. И командиры, спешившись, коротко посовещались. Решено было выслать вперед лазутчиков, чтобы разведать обстановку и действовать наверняка.
— Может, мне пойти — спросил Селиванов. — В Мыюте я уже бывал, председателя Совета знаю…
— Этого еще не хватало! — мотнул головой Огородников. — Нет, нет, Матвей Семеныч, ты комиссар и должен быть постоянно с отрядом. А пойдут… — поискал глазами кого-то среди бойцов. — Пойдут Романюта и Чеботарев. Где Романюта и Чеботарев?
Разведчики ушли потемну. И потянулись томительные часы. Огородников прислушивался к каждому звуку. Вкрадчиво шелестели над головой деревья. Пасмурное небо казалось низким и черным. И в этой густой дегтярной темноте крик филина, доносившийся из глубины леса, как из преисподней, был колдовски сумным и жутким. Теплый воздух, скопившийся с вечера в низине, постепенно выветривался и остывал, трава волгло отмякла — и в логу теперь стало, как в выстоявшейся бане, знобко и сыро. Огородников застегнул кожанку на все пуговицы, прислушался. От сильного напряжения звенело в ушах.
— Что-то долго их нет, — сказал Селиванов, останавливаясь рядом. — По времени пора бы уже вернуться.
— Подождем еще. Матвей Семеныч, я вот все хочу спросить тебя, — совсем о другом заговорил. — До войны где ты жил, чем занимался?
— А до какой войны-то? — усмехнулся Селиванов. — Столько уж войн было на моей памяти! И на Востоке, и на Западе…
— На Востоке?
— Ну да, в Порт-Артуре.
— Так ты и в Порт-Артуре успел повоевать?
— И в Порт-Артуре, в девятьсот четвертом, и в Галиции, в девятьсот четырнадцатом… Оттрубил я свое, Степан Петрович, под завязку. А после, как ранило, вернулся в Бийск. Работал в типографии.
— Свое, говоришь, оттрубил, а теперь чье трубишь?
— Теперь наше, — сказал Селиванов. И хотя лицо его в темноте смутно различалось, улыбка угадывалась по голосу. — Наше, Степан.
Они пошли, шурша сапогами по волглой траве, чувствуя сырость и холодок даже сквозь кожу подметок и голенищ. Рядом, в темноте, негромко переговаривались бойцы.
— И чего это нет лазутчиков наших? — сетовал низким глуховатым голосом, судя по всему, пожилой человек.
Другой голос помоложе и позадорнее:
— Загуляли. Вдовушек небось подыскали и спят себе на перинах… Ха-ха! — сочно засмеялся.
— Хватит зубоскалить! — вмешался третий, по голосу Огородников узнал Митяя Сивуху. — Нашли время…
Первый вздохнул:
— Эх, жаль, нету подозрительной трубы!
— Какой, какой трубы? — спросил молодой.
— Подозрительной, — повторил первый. — Какие у офицерья были. Глянешь — и все, как на ладошке.
— Не подозрительной, а подзорной.
— Подозрительной, — упрямо стоял на своем первый.
— Да замолчите вы, брехуны! — оборвал кто-то и потише добавил: — Командиры вон места себе не находют, а вам и горя мало.
— Отдыхайте, товарищи, — сказал Огородников, проходя мимо. — Да лошадей в темноте не растеряйте. А то тогда никакая подозрительная труба не поможет, — посмеялся вместе со всеми. Селиванов, шагая рядом, тоже улыбался и думал: с иным человеком живешь не один год, не один пуд соли съешь вместе, а понять до конца не можешь; а с иным и двух дней оказывается достаточно, как вот с Огородниковым, чтобы понять его и поверить без оглядки, от всей души. Рядом с такими людьми и свою жизнь понимаешь лучше. И мысли его словно бы передались Степану, вызывая в нем ответное чувство. Он остановился, тронув Селиванова за руку, и тихо проговорил:
— А я, Матвей Семеныч, знаешь, о чем подумал сейчас? — И снова умолк, задумался. Сказал еще тише: — Хочется человеческой жизни… нормальной. Мне ведь уже скоро тридцать, а я еще как следует и не жил…
— И какой же ты ее представляешь, эту жизнь? — спросил Селиванов.
— Справедливой. Это главное. Чтоб люди во всем были равны.
— Считаешь, возможно такое? Чтобы все были равны…
— А ты что же, не веришь в равенство? — удивился Огородников.
— Да ведь люди-то разные: одни умнее, проворнее, а другой ленивее да хитрее, один будет работать не покладая рук, а другой так себе… спустя рукава. Какое же тут равенство? — посмеивался Селиванов, умышленно обостряя вопрос.
— Это другое дело, — возразил Огородников. — Люди, конечно, разные, но связывать их будет общее дело, одна идея. А если ты умнее да проворнее других, не кичись этим, а на пользу общего дела направляй свой ум. Вот как должно быть!
— Должно или будет?
— Будет.
— Да-а, — мечтательно вздохнул Селиванов. — Красивую ты картину нарисовал.
— За то и боремся. Или не веришь?
— Верю, Степан, верю, — улыбнулся Селиванов, что чувствовалось по голосу. Потом спросил: — Скажи, ты женат?
— Пока нет, — виновато как бы даже ответил Огородников. — Некогда было, служба, война…
— Ну вот, стало, быть, и жизнь у тебя со всех сторон будет новая: вернешься вот домой, женишься, детей нарожаете… Видал, какая дочь у Корнея Лубянкина? Чем не жена будет?
— Не до женитьбы сейчас.
— Ну-у, ты это брось, жизнь — она всегда жизнь… Вкрадчиво шелестели над головой деревья, и сквозь проредившиеся облака проглянули звезды. Чуточку посветлело.
Разведчики вернулись ночью. Сказали, что в Мыюте больше трехсот каракорумцев, вооруженных винтовками, наганами, саблями… Имеется даже ручной пулемет «Шош» и целый воз патронов.
— Откуда такие сведения? — спросил Огородников.
— Сведения у нас верные, — ответил Романюта и негромко позвал кого-то из темноты: — Гилев…товарищ Гилев, подойди ближе.
— Гилев? Какой Гилев? — удивился Селиванов.
— Да я это, я Матвей Семеныч, тот самый… — отозвался подошедший человек. — Дела плохи, прямо сказать, аховые дела. Весь мыютинский совдеп арестован — и председатель, и секретарь, трое членов…
— А тебе как удалось избежать?
— Случайно. Один знакомый мужик укрыл в подполе. Ночью хотел я уйти в Шебалине, предупредить Плетнева. А тут и послал бог товарищей…
— Товарищей не бог послал, а мы послали, — поправил его Огородников. — Объясни толком: что там произошло?
