вступился Витька за свое сало.
– В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а… не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить. – Старик опять полез на печку. – Ох, язви тя в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.
– Давай, мы сбегаем за четвертинкой? – еще раз предложил Юрка.
Старик помолчал.
– Не надо, – сказал. – Перемаюсь как-нибудь.
Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.
– Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать? – спросил Витька негромко.
Юрка пожал плечами.
– К нам, когда папка помер, тоже приходил один… я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.
– И я помню.
– Ну и будешь дядей звать… Нечего их наваживать. Старый?
– Старый, – сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».
– А у него, что же, родных-то никого не было, что ли? – спросил старик с печки.
– У кого? – не понял Юрка.
– У того академика-то. Одни студенты стояли?
– У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.
– Дети-то были поди?
– Наверно. Завтра узнаю.
– Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи господи!
Мать Витькина громко засмеялась.
– Не знаю, – сказала она. – Я так не думаю.
– Уверяю вас! – тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаич.
И дядя Николай тоже слегка заалел… Всем было хорошо, все слегка поразмякли.
– А не спеть ли нам?! – догадался дядя Николай. – А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.
– Хорошо играет? – спросил Владимир Николаич.
– Мой подарок, – не удержался, похвастал дядя Николай. – На день рождения ему отвалил – пускай учится.
– Люблю музыкальных детей, – сказал Владимир Николаич.
– Так споем, что ли!
– Какую? – спросила Груша.
– Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.
– Ну, прямо!.. Нашел песельницу.
И вдруг Владимир Николаич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:
– «Небо, небо, небо, небо-о»!..
Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич – будто он хотел пошутить.
– Давай, Груша! – попросил опять Николай. – Помнишь, про колечко как-то… Про любовь, про колечко. Ты часто пела…
Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела:
«Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина-а?
Головой-ой склоняясь
До самого тына-а…»
Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:
«…Голово-ой склоняясь
До самого-о тына-а».
Они, видно, певали раньше – славно у них вышло.
повела дальше Груша:
«За-а рекой-ой широкой
Та-ак же о-одиноко
Ду-уб стоит высокий».
Владимир Николаич заблеял было:
Но – смолк. Не умел он. Стал слушать.
Брат с сестрой пели:
«Как бы мне, рябине,
К ду-убу перебраться,
Я б тогда-а не стала-а
Гнуться и качаться-а!..
Ох, я б тогда-а не стала-а…»
Тут вошел Витька.
Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.
– Сынок пришел! Поесть хочешь?
– Нет, – сказал Витька. – Я у Юрки поел…
– Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит…
– Нам дед Ефим сала дал.
– Витьк, ну-ка, сыграй нам! – сказал дядя Коля. – А?
– Я уроки не выучил, – сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.
– Ну, сыграл бы… – попросила и мать.
– Хо!.. Говорят: уроки не выучил…
– Что ж ты их до сих пор не выучил? – обиделся дядя Коля. – Ох, Витька, Витька… Ну, иди учи.
Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.
– Ну, иди, иди – учи, – тоже сказала она.
Витька ушел в горницу.
Дядя Володя поднялся…
– Ну, пора и честь знать, как говорят.
– Да посиди еще! – воскликнул Николай. – Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?
– Посидите, – сказала и Груша.
– Да нет, пойду… А то темно станет. Включу счас телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.
Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Володю.
– Да нет, пойду… А то темно станет, хулиганов полно на улицах… Гусь-Хрустальный.
– Ну, приходите… Не забывайте, – слышалось из большой комнаты. Мать говорила.
– Ладно, ладно – приду, – опять изобразил Витька ненавистного ему гостя. – В воскресенье приду. Может, в субботу… Явлюсь, так сказать.
И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.
Раз явился:
– Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.
Два явился:
– Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро – конец. Лист только до первого ветра: слетит.
Три явился:
– Слетел. Голенькие стоят. Пора…
Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.
– Уроки выучил?
– Выучил.
– Ну-ка сядь – поговорим. Как тебе дядя Володя-то?
Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.
– Что? – спросила мать.
– Ничего…
– Не глянется?
Витька опять пожал плечами.
Мать кивнула головой, подумала… И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.
– Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!
Витька моментально осмелел, затараторил:
– Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!
– Руль, – коротко определила мать. – Но… Витька-дружок: нам не до жиру – быть бы живу. Так, сына. Дело наше… неважнецкое.
– Да что, с голоду, что ль, помираем?
Мать засмеялась.
– Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок, – выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко… – Мать вздохнула. – Десять бы годков назад – этот бы дядя Володя… – И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое – может, себя убеждала:
– Да он неплохой – так-то… Вон какой рассудительный. Не пьет.
– Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.
– Да это ж… что ж? Разве это пьет? Так-то пьет – это не страшно…
– С бутылочки все и начинается, – стал тоже рассуждать Витька.
Мать опять засмеялась.
– Нет, у него тоже уж теперь – не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то… зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но…
– Какой уж там витязь – гусь!
– Не надо так! – строго велела мать. – Разговорился! Малой еще – так разговаривать. Ишь ты… Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то… больно языкастые нынче стали.
И опять пришел дядя Володя.
Витька увидел его раньше в окно.
