ногу. Капкан привязан к колышку, вбитому рядом с норой; Мишка осматривает капкан и широко открывает глаза: на пружине виднеются метки, сделанные в свое время Кумом, — два крестика и палочка поперек. Мишка помнит их хорошо, Кум при нем наносил их напильником на поверхности пружины.
Мальчик оставляет пойманного сурка в покое, идет кустами. Он находит там небольшую палку, возвращается и бьет сурка по заду, а когда тот выворачивается из норы и скалит длинные как шилья зубы, ударяет его палкой по носу. Зверь перевертывается и скребет ногами. Мишка отвязывает капкан и, устроив мертвого сурка на плечо, обходит остальные норы. Он находит еще шесть капканов, терпеливо ожидающих жертв, снимает их, аккуратно связывает и тоже пристраивает на спину. Мишка знает, что Кум не одобрит его, если он оставит хоть один капкан подлому человеку. Сам мальчик пока еще не научился разбираться в сложных положениях жизни, но ему помогает инстинкт справедливости, заложенный во всех людях.
За работой Мишка сильно устает и потеет, он возвращается к покинутому до времени луку, кладет на землю ношу и садится передохнуть перед дорогой. День сворачивает на другую половину, но жара все не спадает. Где-то далеко, на конце неба, курчавятся тучи и даже гремит, но так идет с самой весны, а дождь не доходит до деревни, проливается на землю в ненужных местах. Мишка переводит взгляд с неба на поникшую от жары степь и замечает вдали верхового. Подозрения оживают в мальчике, он узнает Дергоножку.
Всадник съезжает в низину и скрывается из глаз, но Мишка уже не сомневается насчет его пути и высматривает место для убежища. Он торопливо собирает поклажу, низом обходит взгорок, углубляется в кочкарник и садится там за стеной камыша.
Вскоре из-под кочки неторопливо выползает черная болотная гадюка, сворачивается в полукольцо и опасно смотрит стеклянным глазом на гостя.
— Иди, иди, — говорит ей Мишка. — А то вон, видишь? Сила-то у него не меряна, не выболел. Прибьет обоих…
Гадюка уходить не хочет, тогда Мишка срывает длинную камышину и издали щекочет пушистой верхушкой узкую голову. Змея отворачивается и стремительно уползает, прошуршав сухим камышом.
— Давно бы так, — одобряет мальчик. — Не до тебя…
Дергоножка выезжает на взгорок, спугнув успокоившихся сурков, и крутит коня, потом подозрительно оглядывает окрестности, трогает коня в направлении дома.
— Ищи ветра в поле… — говорит о себе Мишка и оглядывается, отыскивая глазами змею, чтобы сказать ей, что опасность прошла, но гадюка скрылась окончательно.
Мальчик гладит сурка по жирному боку и смотрит на солнце.
— Придется топать обратно, — говорит он. — Отнесу мясо, а то пропадет, ишь — жарит…
Мишка вздыхает, сожалея, что приходится откладывать задуманный поход, и споро шагает к дому, сгибаясь под непосильной тяжестью. Он идет другой дорогой, решив завернуть по пути на поле, по которому в прошлом году садили картофель. Картофель остался в зиму, копать его было некому, весной солнце высушило землю, а вместе с ней и перезимовавшие картофелины, превратив их в сухие шарики, пригодные для выпечки лепешек и черного крупитчатого киселя. Люди давно собрали этот картофель для питания, но если порыться в земле, можно найти еще гнездо-два. Мишка знает места, где гнезда попадаются сравнительно часто.
— Принесу заодно и картошку, — рассуждает он, разрывая куском палки пыльную землю и радуясь, что вернется домой с запасами пищи.
Мешка у него нет, но он приспосабливает рубаху, завязав узелками рукава. К вечеру она набирается доверху.
Мишка пробует нести все сразу, но сил не хватает. Тогда он замечает впереди приметную травину и относит туда картошку, а потом возвращается за капканами и сурком.
Он подходит к своей избе с огородов, перебрасывает через прясло всю поклажу, перелезает кое-как сам и садится на землю.
Мысль о том, что все доставлено и теперь уж никто не отнимет у него добытые запасы, успокаивает, Мишка ложится на теплую землю и тут же засыпает, глубоко и спокойно. А когда луна освещает пыльную деревню, его находит Кум. Старик приносит из избы старый облезлый тулуп и перекатывает на него Мишку, укрывает полой.
— Кормилец, стало быть, вырос, — заявляет Кум тетке Поле. — Теперь не пропадем.
— Солнце нынче в тучу ушло, и воробьи в пыли купались, — должно, дождь будет, — с надеждой говорит она.
— Дай-то бог, — вздыхает Кум, поднимает с земли тяжелого сурка и идет по двору свежевать».
…— Но это же не сон, — сказал Окуней удивленно.
Сознание после передышки опять потихоньку вернулось к нему.
Ненадолго.
К вершине ночи, когда на сером небе проступили блеклые звезды, Малев вышел к ручью, впадающему в Приток. Он знал о нем и все время помнил, но шел, надеясь, что лодка застрянет где-нибудь раньше, а теперь пути вперед больше не было. Ручей, который в разгар лета перешагнуть, что плюнуть, разлился в реку.
Художник то ли спал, то ли опять был без памяти, он бормотал что-то невнятное и стонал.
«Топоришко бы маломальский!» — думал Малев.
Во рту у него пересохло. Хотелось упасть прямо на песок и не двигаться. Он подошел к берегу и черпнул черную воду ладонью. Рука дрожала и расплескивала воду, но он все-таки напился и только тогда прилег недалеко от волокуши, притянув к спине собаку, чтобы грела; так или иначе, а приходилось ждать утра.
Часа через два Малев проснулся и оценил обстановку. Положение оказалось хуже, чем он думал: ручей разлился метров на двести. Можно было бы попробовать подняться по ручью и перейти его где-нибудь в вершине, но с волокушей по лесу не пройти, нечего и думать.
Ручей и Приток, сливаясь, образовывали длинную косу. Малев стоял на ее конце, а кругом была вода.
— Край земли! — сказал сзади Окунев.
Малев обернулся и поглядел на заострившееся, с опаленными бровями лицо спутника.
— Бросьте меня, потом вернетесь! — вяло предложил Окунев. Ему не хотелось ни говорить, ни двигаться.
— Вернусь или нет — бабушка надвое сказала, — ответил Малев, думая о плоте, который без топора едва ли удастся сделать.
Примерно в километре ниже по течению Притока виднелся островок, разбивающий реку на два рукава. Остров был достаточно длинный, Приток плотно обжимал его, и Малев почти не сомневался, что лодку прибило к острову. Но близко локоть, да не укусишь.
— Давай чай покуда варить! — решил Малев и стал собирать костер из плавника прямо под ногами.
Окуневу было все равно. Ему ничего не хотелось и все было безразлично.
Костер разгорелся, выбрасывая к небу белый дымок. Сыроватые дрова потрескивали и разбрасывали искры. Малев вымыл несколько кусков налима и укрепил на
