— И стоит. Тот настоящая контра, — заметил Епифан.
За последние годы Епифан возмужал, стал шире в плечах, в его медлительных движениях чувствовались сила и уверенность. Загорелое лицо Епихи, на первый взгляд, казалось суровым: темнокарие глаза, смотревшие из-под густых черных бровей, были неласковы, угрюмы.
Крепыш Федотко еще с детства чувствовал его превосходство над собой в кулачном бою и в горячих спорах. И теперь, поглядывая на могучую фигуру своего друга, сильнее проникался к нему уважением. Смелый и решительный, Епиха вместе с тем был осторожен и благоразумен.
Григорий Иванович вскоре подметил эти качества в молодом Батурине и, посоветовавшись с членами Укома, поручил ему, как коммунисту, организацию боевой дружины в станице Зверинской.
Вскоре после Петрова дня с Никитой Фирсовым случилось несчастье. Его лошадь испугалась верблюдов и, закусив удила, понесла. Никита, намотав вожжи на руки, уперся ногами в передок тарантаса, силясь удержать жеребца. Но обезумевшая лошадь неслась прямо на заброшенную постройку.
Когда Никиту привезли домой, он был без памяти. Правая рука оказалась сломанной, плохо слушались ноги. В довершение беды через неделю после того, как он слег в постель, растотурские мужики вывезли с Дарьиной заимки все машины, в том числе новую сноповязалку «Мак-Кормик», которую он купил на Шумихинском складе за бесценок. Паровая мельница на Тоболе, правда, охранялась, но помольцев не было, и оборудование стало ржаветь. Бездействовали и маслодельные заводы. Кабинетскую землю, около двух тысяч десятин, которую он арендовал в Башкирии, поделили переселенцы.
Не лучше шли дела и у зятя. Консервный завод в Зауральске остановился. Не было сырья. Его компаньон Брюль перевел свои сбережения за границу и, оставив на память обесцененные акции, укатил на родину. Растерявшийся Тегерсен несколько раз приезжал к тестю за советом.
Сергей в те дни дома почти не находился. Вместе с Никодимом он наспех сколачивал трещавшее по всем швам дело «Дома Фирсовых».
— Важно не унывать, — утешал он своего друга Никодима. — Временное правительство за нас. Игра в Советы скоро окончится, и все пойдет по-старому.
Вскоре открылся недуг Дарьи. Болезнь жены не трогала Сергея.
— Заела мой век, хватит, нажилась, — говорил он расстриге.
Проезжая однажды по Дворянской улице, молодой Фирсов увидел афишу, извещавшую зауральцев о гастролях певицы Сажней. Вечером он встретился с Элеонорой и на следующий день, вручив озадаченному импрессарио значительную сумму денег, увез певицу к себе.
Никита, услышав о любовнице сына, пришел в ярость. Потрясая здоровой рукой, он в исступлении кричал на молчаливо стоявшего Сергея:
— Для кого наживал?! А? Чтоб ты со своей арфисткой профурил. Жену богоданную бросил?
— Не богом данную, а тобой, — зло ответил Сергей и стал бесцельно смотреть в окно.
— Молчать! Щенок!
Молодой Фирсов медленно повернулся от окна и посмотрел на отца тяжелым, ненавидящим взглядом.
Никита, точно ожидая удара, натянул одеяло на голову.
«Аспид и василиск», — подумал он в страхе.
Прислушиваясь, как затихают шаги Сергея в соседней комнате, Никита рванул ворот рубахи и, задыхаясь, едва слышно произнес:
— Нощь смертная мя постигнет, мрачна и безлунна к пути страшному. Мать, пи-ить, — выкрикнул он сипло и, пошарив дрожащей рукой, с хрипом откинулся на подушки.
Обеспокоенная Василиса Терентьевна послала за врачом.
— Легкий удар. Пройдет. Больному нужен абсолютный покой.
Выписав лекарство, врач уехал.
Василиса Терентьевна уселась возле кровати, не спуская глаз с мужа. Вскоре показалась Дарья. Шла она нетвердой походкой. Василиса замахала на нее рукой, и женщина повернулась к выходу.
Запой сделал свое дело. Когда-то красивое лицо Дарьи стало дряблым. Глаза были безжизненны и тусклы. Целыми днями женщина не выходила из комнаты, а заслышав шаги мужа, в страхе закрывалась на ключ. Единственным человеком в доме Фирсовых, искренне жалевшим ее, был глухонемой дворник Стафей. Встречая иногда на дворе хозяйку, он жалобно мычал, сокрушенно качая стриженной под кружок головой. Дарья печально улыбалась, показывая на локоны седых волос, и прикладывала указательный палец ко лбу.
«Поседела от дум», — читал глухонемой по ее мимике и, вздыхая, вел с ней свой немой разговор.
«Уйдем из этого дома, уедем в степь, на заимку», — просил Стафей.
Дарья отрицательно покачала головой. Она не могла оставить этот дом, она все еще любила Сергея. Закрыв лицо руками, женщина поспешно отходила от дворника. Стафей грозил огромным кулаком фирсовскому дому и, опустившись на скамейку, долго сидел в задумчивости.
Василиса Терентьевна не раз пыталась говорить со снохой, увещевала, стыдила, но бесполезно.
Сергей окончательно махнул рукой на жену.
Развязка пришла неожиданно. В августе, когда он уехал с Элеонорой на ближайшую ярмарку, Дарья повесилась. Хоронили ее скромно. За гробом шла Василиса Терентьевна, Стафей и несколько старушек. Когда на могиле вырос холмик, глухонемой припал к свежей земле и долго лежал неподвижно. Утром он собрал свои пожитки и ушел неизвестно куда.
Настал октябрь. Улетели птицы, стало неуютно, пасмурно. Крупные капли дождя неторопливо стекали с окон. Никита, кутаясь в халат, сидел в глубоком кресле, напоминая старую нахохлившуюся птицу в опустевшем гнезде.
В степи было неспокойно. Начались стычки между комитетчиками и фронтовиками.
В Качердыке станичный исполком, где засели богатые казаки, пытался обезоружить местных коммунистов. Дело дошло чуть не до драки. Не лучше было и в Зверинской. Сила Ведерников, пользуясь тем, что значительная часть фронтовиков была в эскадроне Шемета, который находился в Марамыше, стал притеснять их семьи. Отдельные вооруженные группы казаков, стоявших за Советскую власть, скрывались по глухим заимкам. Нужно было их собрать и придать им единство действия и обеспечить политическим руководством. Это дело было поручено Русакову. Посоветовавшись с членами Укома, Русаков решил взять с собой Осокина.
Матрос давно просился в «штормовую непогодь». Епифан Батурин находился где-то в Становской волости по заданию Укома. Он сколачивал в селах и деревнях боевые дружины.
Обстановка в стране была тревожной. После июльской демонстрации в Петрограде назревали открытые бои с контрреволюцией. Корниловское восстание открыло глаза многим, кто еще верил в «демократию» Керенского. Ряды большевиков Зауралья пополнялись. За батраками и крестьянской беднотой потянулись и середняки. В селах Закамалдиной и Растотурском, где в Советы пролезли кулаки и их прихлебатели, дело дошло до открытой стычки. Поднималась и беднота Черноборья и Станового. В Зауралье, как и по всей стране, назревали крупные политические события.
Сила Ведерников с помощью сотника Пономарева отнял у донковцев сено, которое они накосили на лугах богатых казаков.
— В даровые работнички попали, — глядя на длинный ряд донковских подвод с сеном, потянувшихся с лугов к станице, злорадствовал Ведерников. Возле каждого воза ехал вооруженный казак из сотни Пономарева.
— Нагайкой пошевеливайте этих лапотошников, — учил Сила казаков, — пускай другой раз не зарятся на чужие луга.
Мужики были угрюмы.
Донковских фронтовиков каратели угнали в Зауральск. Пьяные пономаревцы били зачинщиков чем попало и бросили их в каталажку.
Русаков с Федотом приехал в Качердыкскую станицу ночью. До самого утра в комнате Христины светился огонек и слышались возбужденные голоса.
— Нужно копить силы для борьбы за власть Советов, готовиться к восстанию, Временное правительство оживает последние дни. Революция приближается, — говорил Русаков.
Тут же на собрании был разработан план захвата власти в Качердыке.
Проводив Русакова, Христина выехала в отдаленные казахские аулы, где скрывались от карательного отряда фронтовики.
Григорий Иванович оставил Федота в Уйской станице, а сам отправился в Зверинскую.
Выехал он рано. Земля за ночь подстыла, и лошадь Русакова бежала легко. Недоезжая до краснопольской мельницы, он заметил небольшую группу всадников, ехавших ему навстречу и оглянулся. Кругом лежала ровная степь. Ни кустика, ни бугорка, где можно было бы спрятаться на случай встречи с врагом.
Русаков отстегнул кобуру револьвера и, приподнявшись на стременах, стал вглядываться вдаль. Ехали, судя по одежде, четыре вооруженных казака. Впереди, раскачиваясь в седле, был виден тучный всадник на гнедой лошади. Сзади, растянувшись цепочкой, двигались с винтовками остальные.
«Враги или друзья» — Григорий Иванович еще раз окинул взглядом степь. Никого, за исключением приближавшихся к нему всадников.
