— Давай помянем,— сказал он.
Он оказывается, прихватил бутылку красного вина и рюмку. Налил брату...
Иван выпил... Помолчал. Склонился, взял горсть влажной земли с могилы, размял в руке, сказал:
— Прости, отец.
— Уберемся с хлебом — оградку сделаю,— пообещал Сеня.— И березу посажу.
Налил себе, тоже выпил.
— Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся.
Обратно шли медленно.
— У тебя в семье-то все хорошо?— расспрашивал Сеня.
— Нету семьи,— неохотно ответил Иван.— Разошлись.
— Почему?
— Потом...
Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не решился.
— Поживешь здесь хоть маленько-то?
— Некогда, Сеня.
— Поживи, братка. А то мне одному... Хоть с недельку. А?
Иван переменил тему разговора.
— Ты-то почему не женишься?
Сеня горестно оживился.
— Женись... когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит,— он стукнул себя в грудь сухим крепким кулачком,— а им — хаханьки. Пулей прозвали — и довольны. А я просто энергичный. И не виноват, что не могу на месте усидеть. Вон она — недалеко живет, Валька-то Ковалева... Помнишь, нет?
— Ефима Ковалева?
— Но.
— Так она же вот такая была.
— А счас под потолок вымахала. Вот люблю ее, как эту... как не знаю... Прямо задушил бы, гадину!— Сеня говорил скоро, беспрестанно размахивая руками.— Но я ее допеку, душа с меня вон.
— Красивая девка?
— На тридцать семь сантиметров выше меня. Вот здесь — во, полна пазуха! Глаза горят, вся гладкая... Я как увижу, так полдня хвораю.
— Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая?
— Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна рядом поселилась, на сорок три сантиментра выше меня...
— Кто?
— Ты не знаешь, они с Украины приехали. Мыкола. Он тоже в нее втюрился. Так тот хочет измором взять. Как увидит, что я к ней пошел, надевает, бендеровец, бостоновый костюм, приходит и сидит. Веришь — нет, может два часа сидеть и ни слова не скажет. Сидит и все — специально мешает мне. Мне уж давно надо от слов к делу переходить, а он сидит.
— Поговорил бы с ним.
— Говорил! Он только мычит. Я говорю: если ты — бык, оглобля, верста коломенская, так в этом все? Тут вот что требуется!— Сеня постучал себя по лбу.— Я говорю, я — талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и то у меня ничего не получается. Куда ты лезешь? Ничего не понимает!
Иван узнавал младшего брата. Как только не называли его в деревне: «пулемет», «трещотка», «сорока на колу», «корсак» — все подходило Сене, все он оправдывал. Но сейчас ему действительно, видно, горько было. Взъерошенный, курносый, со сверкающими круглыми глазками, он смахивал на подстреленного воробья (Сеня слегка прихрамывал), возбужденно крутил головой; показывал руками, какого роста «оглобля», Валька Ковалева, и как много у нее всего.
— А она?
— Что?..
— Она-то как к нему?
— Она не переваривает его! Но он упрямый, хохол. Я опасаюсь, что он —сидит и чего-нибудь высидит. Парней-то в деревне — я... да еще несколько.
— Трепешься много, Сеня, поэтому к тебе серьезно не относятся.
— А что же мне остается делать?— остановился Сеня.— Что я, витязь в тигровой шкуре? Мне больше нечем брать.— Сеня вдруг внимательно посмотрел на брата.— Пойдем сейчас к ней, а?
— Зачем?
— Ты объяснишь ей, что внешность — это нуль! Ты сумеешь, она послушает тебя. Ты ей докажи, что главное — это внутреннее содержание. А форма — зто вон, оглобля. Пойдем, братка. Ты хоть поглядишь на нее. Я ведь весь уж высох из-за нее. А ей хоть бы что! Я сохну, а она поперек себя шире делается. Это не девка, а Малахов курган какой-то...
— Ты не захмелел?
— Да ничего! Что я?.. Я редко пью. Это счас уже... Пойдем.
— Ну пошли.
Уже вечерело. На улице появились люди — шли с работы.
Возле соседнего с домом Ковалевых двора Сеня остановился, спросил белоголового карапуза, который таскал на веревочке грузовик и гудел:
— Жираф дома?
— Ой,— сказал карапуз,— он тебя мизинчиком поднимет.
— Скажи ему, чтоб он вышел. Иди, скажи. А я тебе завтра петушка привезу.
— Не обманешь?
— Нет. Счас посмотришь эту оглоблю. Иди, Васька, скажи: пошли, мол, крепость брать.
Карапуз побежал в дом.
— Зачем ты?— спросил Иван.
— Счас увидишь...
— Ко-олька, иди клепость блать, Сенька-пуля зовет!— закричал еще на крыльце карапуз.
— Пойдем, ни к чему это,— опять сказал Иван.
— Подожди, подожди... Счас увидишь...
На крыльцо из дома вышел огромный парень, еще в рабочей одежде.
— Здорово, Микола!— вежливо поприветствовал Сеня.— Иди познакомься с братом.
Микола вытер тряпкой грязные огромные ладони, подошел к воротцам, протянул Ивану руку.
— Микола.
— Иван.
— Костюм погладил?— спросил Сеня.
— Он у меня всегда глаженный,— ответствовал Микола, не удостоив взглядом Сеню.
— Все, Микола.— Сеня высморкался на дорогу.— Больше он тебе не понадобится: идем договариваться насчет свадьбы.
Простодушный Микола беспокойно и вопросительно посмотрел на Ивана. Иван, чтоб скрыть неловкость, стал закуривать.
— Мели, Емеля...— сказал Микола.
— В общем, мы пошли.— Сеня первый деловито пошагал к дому Ковалевых.
...Валя только пришла с работы, умывалась во дворе под рукомойником. Увидев входящих Ивана и Сеню, ойкнула и, накинув полотенце, побежала в дом.
— Куда вы?!.. Я же без кофты!
— Видал?— спросил Сеня, грустно глядя вслед девушке.
— Это Валька?— удивился Иван.
— Она.
— Ну, Сеня... тут, по-моему, тебе нечего делать. Господи, растут-то как!..
— Пошли в дом.
— Она же не одетая.
— Она в горнице, а мы пока в прихожей посидим.
Громовы — отец, мать, молодая женщина с ребенком (невестка), младшая сестра Вали, школьница, тоже не по годам рослая, очень похожая на нее.
Поздоровались.
— Подсаживайтесь с нами,— пригласил хозяин.
— Спасибо, мы только из-за стола.
Братья присели на лавку у порога.
Ели хозяева молча, с крестьянской сосредоточенностью. Натруженные за день руки аккуратно, неторопливо носили из общей большой чашки наваристую похлебку. Один хозяин позволил себе поговорить во время еды.
— Не захватил отца-то, Иван.
— Нет.
— Что же, долго ехать шибко?
— Четверо суток почти.
Хозяин качнул головой.
— Эка... занесло тебя.
Из горницы выглянула Валя.
— Заходите.
Сеня с готовностью поднялся, ушел в горницу. Иван остался поговорить с хозяином.
— Где робишь там?
— На стройке.
— Ничто получаешь-то, хорошо?
— Да ничего, хватает. А Петро-то ваш где?
— А тоже, вроде твоего, в город подался, судьбу искать. Вы ить какие нонче: хочу крестьянствую, хочу хвост дудкой и... Наоставляют вот, с такими, горя мало.— Старик кивнул в сторону невестки.
— Да уеду я, уеду, господи!— в сердцах сказала та.— Устроится он там маленько — уеду, лишнего куска не съем.
— Мне куска не жалко,— все так же спокойно, ровно продолжал старик.— Меня вот на их зло берет.— Он посмотрел на Ивана.— Уехать — дело нехитрое. А на кого землю-то оставили? Они уехали, ты уедешь, эти (в сторону младшей дочери) тоже уедут — им надо нивирситеты кончать. Кто же тут-то останется? Вот такие, как мы со старухой? А нам веку осталось — год да ишо неделя. Вон он, Сергеич-то... раз-два и сковырнулся. Так и все уйдем помаленьку. Что же тогда будет-то?
Из горницы выглянул Сеня.
— Иван, зайди к нам.
Иван бросил окурок в шайку, пошел в горницу. Слова старика нежданно вызвали в нем чувство вины; когда шел по улице и поразился пустотой в деревне, почему-то не подумал о себе.
Сеня ходил по горнице, засунув руки в карманы брюк. Видно, он только что что-то горячо доказывал.
— Здравствуй, Валя.
— Здравствуйте.— Навстречу Ивану поднялась рослая, крепкая, действительно очень красивая девушка. Круглолицая, с большими серыми глазами... Высокую грудь туго облегала белая простенькая кофта. Здоровье, сила чувствовались в каждом ее движении, в повороте опрятной, гладко причесанной головы, во взгляде даже.
— Валя!..— невольно сказал Иван, пожимая ей руку.— Ты когда успела так вырасти?
— Годы, Иван... Вы уж сколько не были дома-то?
— Да ну, сколько?.. Ну, может, много. Только ты все равно не «выкай», я не привык как-то. Ты... ну, Валя, Валя...
Валя засмеялась довольная.
— Что «Валя»?
— Красавица ты прямо.
— Да ну уж...
— Вот так мы ее тут и испортили,— встрял Сеня.— Каждый кто увидит: «Красавица! Красавица!» А ей на руку.
— Сеня, ты же первый так начал,— с улыбкой сказала Валя.
— Когда?
— Когда из армии-то пришел. Ты что, забыл?
— Так то я один, а то вся деревня, языки вот такие распустили...
