оставим его заместителем — я выхлопочу у экономиста главка эту ставку, персоналки добавим, чтоб в зарплате не потерял. Пусть поработает пока с Хохряковым, подстрахует его, а там видно будет. Справится Хохряков — дадим твоему парню другую серьезную работу, не справится — задвинем этого Хохрякова куда-нибудь в управление, чтоб никому не мешал.
— Согласится ли еще мой парень...
— Ну уж, если мы такую мелочь не решим — нам с тобой грош цена.
Затулин вызвал этого молодого руководителя стройлаборатории и объяснил обстановку. Объяснено это было так, что парень понял: надо соглашаться — и согласился. Впрочем, согласился он без большого нажима — он знал Хохрякова по старой работе, и ему было жаль его.
Хохряков пришел в трест через неделю. С ним обстоятельно побеседовал сначала Затулин, потом главный инженер. Хохряков держался с ними как равный с равными, но обиженный судьбой, временно лишенный власти. Всех знакомых он уверял, что направлен на исправление к Затулину на месяц-два, «пока все утрясется и пока Володька не завалит там к черту всю работу», ибо «Володька», ныне уже Владимир Алексеевич, бывший начальник отдела из службы Хохрякова, исполнял теперь временно обязанности начальника архстройинспекции.
После этого Хохряков приступил к работе. Полдня он беседовал со своим новым заместителем: расспрашивал, давал советы и замечания. Потом он ушел, как сказал заместителю — «хлопотать по своим делам». И с тех пор каждый день: с утра побеседует с заместителем, ограничится общими замечаниями, которые очень скоро начали повторяться, а потом — «хлопотать» до следующего утра. Поэтому заместитель как вел дела, так и продолжал. И главный инженер продолжал спрашивать всю работу с его — Хохрякова как начальника лаборатории никто не знал.
Прошло две недели. Девушки-лаборантки часто ездили по городу на объекты и уже несколько раз докладывали не без ехидства своему молодому шефу, что видели нового начальника в рабочее время то в компании с какими-то людьми, то выходящим из магазина — один раз с водкой, в другой — с кефиром в авоське.
— Сами меньше в магазины заглядывайте, тогда и не будут начальники попадаться, — бубнил молодой шеф, пытаясь шутить, но шутка отчего-то не клеилась. — Если мне попадетесь в магазине — уволю сразу.
— Хм, — фыркали девушки, — начальству все можно! А спустя час приступали с мольбой в голосе: — Можно отлучиться в ателье на примерку? (или встретить на вокзале тетю или дядю, или сходить в аптеку за лекарством для больной бабушки, или еще куда — причинам отпрашиваться с работы в течение дня у любой девчонки несть числа).
И он отпускал. А потом стал замечать по многим мелочам, что дисциплина в лаборатории катастрофически падает, задумался над этим и сделал потрясающий вывод: ведь они пользуются тем, что он покрывает начальника! Надо что-то предпринимать! А что делать, с чего начать? Жаловаться — мерзко; терпеть и ждать два года — не по-мужски. Эврика! Надо самому подключить его к работе, парочку вопросов ему для начала — и пусть решает! Может, он просто робеет, не знает, с какого конца взяться, а немного подтолкнуть — и дело пойдет?
Назавтра, разогнав всю лабораторию, решил взяться за своего начальника.
— Иван Иванович, у меня два вопроса, которые я не могу сам решить, прошу помощи.
— Ну, давай.
— Вот первый: у нас намечено при внедрении системы управления качеством вовлечь в систему пока что двух основных субподрядчиков: электриков и сантехников. Без них, вы сами понимаете, система не будет эффективна. Я был в обоих трестах, разговаривал с главными инженерами, с начальниками лабораторий, наш главный вызывал их сюда, тоже беседовал. Те на словах согласны, а деле — никакого сдвига. Начинают объясняться: у нас, мол, большой подготовительный период, нам нужна база, нужен фронт работ, поточность объектов — в общем, уходят от конкретного решения. Так что я бы хотел попробовать подействовать на них через советские и партийные органы. Не в разовом порядке, конечно, — это-то проще всего: подготовлю материал главному, и он мигом организует — а в смысле организации контроля на некоторый период времени. Но, сами понимаете, во-первых, мне неудобно через вашу голову, а во-вторых, меня просто-напросто никто не знает в тех кругах, со мной всерьез и разговаривать не станут — что такое заместитель начальника стройлаборатории? Такой и должности не существует.
— С электриками, значит, и сантехниками? Мда-а... Это можно, можно... Слушай... А ты чего все время смеешься?
— Я? Иван Иванович, да вы что?
— А я вижу, смеешься. — Лицо Хохрякова вдруг стало чужим и холодным. Он выпучил глаза на молодого испуганного парня и зарычал, брызнув слюной: — Чего смеешься?
— Я и не думаю смеяться... Я серьезно, я хотел посоветоваться.
— Вопросы решил мне задавать? — продолжал рычать Хохряков. — Проверить хочешь? Ну вот иди и сам их решай! А то смеяться решил надо мной! Сопляк.
Хохряков оделся и ушел, хлопнув дверью, а заместитель его пометался, пометался по лаборатории, сжимая кулаки: «Ну, этого я так не оставлю, этого я так не оставлю!» — однако выдержка взяла верх; он сел, схватился за ручку и написал управляющему заявление с просьбой перевести его обратно на линию «с завтрашнего дня в связи с отсутствием способностей к конторской работе», в противном случае он подает заявление на увольнение. Он отдал свое заявление секретарю, вернулся в лабораторию и стал терпеливо ждать вызова. Только к вечеру щелкнул включенный аппарат селектора, и голос Затулина продребезжал: «Ты у себя? Зайди ко мне».
На следующий день с утра Затулин вызвал к себе Хохрякова и сказал:
— Иван Иванович, я вызвал тебя, чтобы серьезно предупредить — ни я, ни главный инженер твоей работой не то что не удовлетворены — мы ее просто-напросто не видим. Мне даже неудобно за тебя перед начальниками отделов, перед своими подчиненными. Ведь ты, как всякий смертный, принят с месячным испытательным сроком, и, если у тебя не будет получаться, я вынужден буду перевести тебя в рядовые инженеры. А чтобы ты не сомневался, что я всерьез, и чтобы юридически все было правильно, сегодня выйдет приказ с письменным предупреждением тебя, согласованный с профсоюзом. Можешь идти. Все.
Хохряков сразу заволновался, как-то странно засуетился — не знал, куда девать
