— Его нет дома, и я не знаю, где теперь искать, — сказал он. — Я звонил, стучал в дверь, но мне никто не открыл… По-моему, тебе нужно отложить отъезд, Таня…
— Нет, Ванёк, я должна ехать. Все равно он улетает завтра в Варшаву. Нет, нет! Завтрашний день ничего не сможет изменить. Скорее, скорее и дальше от всего этого, от моего несчастья!
Савушкин еще и еще ездил к Громовым, но неизменно возвращался ни с чем.
Поезд уходил вечером. Георгий не появлялся. Таня ждала и надеялась до последней минуты. Она искала его глазами среди множества людей на перроне, но его не было.
Савушкин отнес ее чемоданы в вагон и, вернувшись, сказал:
— Я не поеду, Таня. Останусь, разыщу его и объясню все, должен же он понять! Обещаю тебе исправить это…
Внезапное решение Савушкина немного успокоило Таню. Может быть, в самом деле, он сможет убедить Георгия!
— Спасибо, Ванёк, хороший мой, настоящий мой друг… — Таня стиснула его руку.
Савушкин тут же ушел. Спустя минуту объявили отправление поезда. Таня вошла в вагон. Перрон медленно поплыл назад. Разноцветные платки, шляпы, свернутые газеты, букетики цветов и просто ладони рук, мелькающие в воздухе, машущие и стремящиеся подняться, взлететь как можно выше — всё это провожало кого-то, посылало вдогонку убегавшим вагонам тысячи беззвучных пожеланий, непроизнесенных слов, приветов.
Таня стояла у окна, провожая уплывающую Москву, плотно сжав губы и изредка потирая пальцами уголки воспаленных глаз.
На душе было одиноко, тревожно и пусто.
1
Утром простояла бригада сборщиков: не хватило деталей. Гречаник вызвал к себе Костылева. Тот пришел, притащив на утверждение новые эталоны. Он положил стопку аккуратных, чисто обработанных брусков на край стола и вопросительно уставился на главного инженера.
— Вызывали, Александр Степанович?
Гречаник поморщился и, показав на эталоны, спросил: — Зачем вы принесли это? Я приглашал вас по другому делу. И потом… вы ведь знаете: утверждать эталоны я прихожу в цех.
— Виноват, конечно, — мягко ответил Костылев, чуть наклонив голову. — Ноги ваши пожалел, Александр Степанович, лишний раз в цех не сходите. Работки у вас побольше нашего, закрутитесь за день, да еще из-за пустяков в цех бежать…
— Почему из-за пустяков? Вы же знаете…
— Знаю, Александр Степанович, знаю, — сокрушенно вздохнул Костылев и добавил с ударением: — Игрушки они игрушками и останутся… Умным людям на забаву.
Замечание это покоробило Гречаника. Почему он говорит об этом именно ему и наедине? До сих пор Костылев еще не высказывал открыто своего отношения к перестройке на фабрике. В душе Гречаника, где-то очень глубоко, возникло неприятное чувство.
— Унесите в цех. Я сам приду, — сказал он. — И поменьше заботьтесь о моих ногах.
Костылев промолчал.
— Скажите лучше, — продолжал Гречаник, — почему у сборщиков опять простой? Когда это кончится?
— Наша инженерная девица по-прежнему срывает задания, — проговорил Костылев, усаживаясь поближе к столу. — Я вам докладывал…
— А пора бы уж ей привыкнуть, Николай Иванович, как вы считаете?
— Само собой, — немедленно согласился начальник цеха. — Толковый инженер на ее месте…
— Как работает автоматический переключатель Соловьева? — сухо перебил Гречаник.
— Ну как… работает, вообще-то… А что? — Вопрос явно обескуражил Костылева.
— Я о другом спрашиваю…
Костылев забеспокоился под пристальным взглядом главного инженера.
— Это в каком смысле? Насчет нормы, что ли? — Он растерянно пожал плечами, не понимая, чего от него хотят.
— В таком смысле, что автомат вообще-то заработал после подсказки этой «инженерной девицы», товарищ начальник цеха! Вся фабрика говорит, а до вас не дошло? Таким образом, Озерцова, по-видимому, серьезный специалист, и мне, знаете, как-то странно, что она до сих пор не может наладить работу смены. Вы посмотрите-ка повнимательнее, подразберитесь и помогите ей, подскажите. Потом доложите мне. Ясно?
Костылев ушел встревоженный; никогда еще главный инженер не разговаривал с ним таким тоном.
…С первых дней работы на фабрике Костылеву везло. Гречаник быстро продвинул его, назначив начальником цеха. Однажды на производственном совещании даже поставил в пример остальным, как опытного и принципиального руководителя. Костылев и в самом деле работу организовывать умел. Человек большого практического опыта, очень работоспособный, он мог сутками не уходить с фабрики, иногда сам становился к станку. Оборудование он знал, разбирался в капризах машин, чем в свое время снискал авторитет среди станочников и слесарей. Резкий тон и грубые окрики рабочие ему прощали: «Дело знает, ну, а что шумлив маленько, ничего! Крикнет — не стукнет». Когда же в цехе появилась замечательная фреза, чудесно работающая без сколов, авторитет Костылева вырос еще больше. О том, что фрезу придумал Илья Новиков, знали только два человека: Шпульников и сам Костылев.
Костылев старался поскорее войти в доверие к директору. Он считал, что это одно из главных условий «укрепления устоев», и не упускал случая обратить на себя внимание Токарева.
Как-то директор в цеховой конторке сделал выговор мастеру Шпульникову за беспорядок в смене. Присутствовавший при этом Костылев сокрушенно покачал годовой и, придав лицу выражение хмурой скорби, сказал:
— Вот и поработайте с таким народом, Михаил Сергеевич! Пока сам не сунешься, никакого толку. Можно подумать, что у директора только и забот, что нянькаться с каждым.
Когда Токарев, проходя как-то по цеху, спросил Костылева, не видал ли тот главного инженера, начальник цеха принял независимый вид и самодовольно произнес:
— К нам Александр Степаныч редко заходят (о начальстве Костылев привык говорить во множественном числе), не беспокою, сам управляюсь…
Специального образования Костылев не имел; семь классов школы, которую он окончил уже давно, казались ему пределом учености. Был бы толк в голове, а остальное придет, рассуждал он.
На фабрике Костылев держался независимо. У людей, работавших с ним, постепенно складывалось мнение, что начальник станочного цеха знает если и не все, то, вообще, «здорово много» и никакими трудностями его не испугаешь.
Было, однако, нечто такое, что вызывало у Костылева если не страх, то во всяком случае основательное беспокойство. Он побаивался знаний. Не вообще, всяких знаний, а знаний молодых специалистов, людей, с которыми ему приходилось работать. Однажды еще в артель, где он когда-то работал, из промыслового союза направили к нему техника, молодого способного паренька. Костылев вначале принял его спокойно, но, присмотревшись хорошенько, забеспокоился. Приезжий так быстро вникал в дело, так горячо брался за работу, что за короткий срок завоевал авторитет в коллективе. Поползли слухи, что скоро приезжего назначат техническим руководителем вместо Костылева. Тогда Николай Иванович начал действовать. Молодой техник стал то и дело попадать впросак и в конце концов подал заявление об уходе.
Это было первым, но далеко не последним опытом применения костылевского метода самосохранения.
Появление Татьяны Озерцовой вначале не беспокоило Костылева. Печальный конец производственной деятельности Валентины Светловой давал ему уверенность в успешном исходе атаки. Однако, искусственно начав усложнять обстановку в смене Озерцовой, он вскоре стал замечать, что эта «девчонка» вовсе не собирается сгибаться. Правда, ни одного задания ее смена еще так и не выполнила, но поведение Озерцовой в цехе и ее дела вызывали у Костылева тревогу.
Прежде всего стало ясно, что станки даже самых последних моделей она знает много лучше, чем он сам. Несколько дней назад на фабрику привезли два новых станка, и, когда втащили их в цех, Озерцова, не дожидаясь главного механика, быстро растолковала заинтересовавшимся слесарям особенности устройства и способы настройки.
Приходилось Костылеву наблюдать и то, как ловко она настраивала станки, как учила рабочих быстро и точно устанавливать резцы на валу с помощью индикатора — хитрого прибора, которого сам начальник избегал касаться и до приезда Озерцовой долго держал у себя в конторке, закрытым в футляре.
А теперь к успеху «девчонки» прибавлялась еще удача с автоматическим переключателем Соловьева…
Да, над спокойной и уверенной костылевской жизнью нависла угроза. Костылев решил, что москвичку нужно укротить, и побыстрее. Он пришел в свою конторку и, посидев с полчаса над цеховым журналом, сфабриковал для второй смены, где работала Таня, особенно сложное задание.
«Ну теперь-то она обязательно напортачит», — подумал Костылев, оставляя на столе только что подписанный бланк.
