полкозы. Свиньи Ганка не держит, как другие, разве что куры… Будет дома возле чего крутиться, не только на огороде. Да и, может, уважать ее в Збараже станут больше, потому что человека, который ничего не имеет и не хочет приобрести, в их селе не очень уважают. Можно сказать — совсем не уважают.
— Господи, — трещала Бахурка. — Ведь у меня никого нет, а теперь — коза! Не одна я уже буду дома. Тебе, Ганка, не то что мне — дети вокруг хаты вертятся. А у меня — четыре угла, и больше ничего. Теперь же — коза!
— Полкозы, — напомнила Ганка.
— Конечно, конечно же, — согласилась Бахурка. — Полкозы… А то — коза!
— Да, так… Слушайте, бабушка, ведь она ж козляток приведет!
Мысль о козлятах Бахурке и в голову не приходила. Глаза у старой стали большими, смеющимися.
— Что правда, то правда.
— Вырастет козленок, поведу я его на базар, — продолжала Ганка. — Продам, хорошие деньги возьму. Хорошие деньги — потому что от хорошей козы и потомство должно быть хорошее.
— Конечно, — соглашалась Бахурка. Но вдруг глаза ее опять расширились, она подозрительно взглянула на Ганку. — Ты поведешь на базар? А почему это ты поведешь? Одна? Разве козленок твой? Ведь полкозы моей, а полкозы — вашей…
— Так что же, по-вашему, и козленка пополам разодрать?
— А для чего раздирать? — возразила Бахурка. — Если коза у тебя, то и козленок возле нее. А как у меня, так и у меня.
— Хорошо, — согласилась Ганка. — Но вырастет он… Можно и продать?
— И ты поведешь на базар?
— Ну?
Бабка еще подозрительней взглянула на Ганку. Молодица, ничего не понимая, прибавила:
— Да вдвоем поведем, если вам поторговать охота.
Бахурку и это не успокоило.
— Значит, коза пополам, а козленок, выходит, твой? — сказала сердито. — Продашь и деньги себе положишь?
— Свят, свят! — удивилась Ганка. — Да что это с вами?
— Видали, со мною! — аж передернулась Бахурка. — С тобою что?
— А чего бы это я те деньги себе в карман положила? Полкозы вашей, значит, и полкозленка вашего, — вот вам и половина.
— Эге, так я тебе и поверила… Знаю, какая ты!
— Какая ж я?
— А такая!
Хоть смейся, хоть плачь. Еще той козы и в глаза не видели, еще и денег на нее не собрали, а уже поссорились. А поссорились, Бахурка подол в руку — и засеменила со двора, только пыль за ней поднялась… Так это сейчас поворчали, а что было бы, если б и в самом деле козу купили вдвоем и стали за ней ухаживать? Э, не обошлось бы тогда без смеха и плача, а уж для злых соседей то-то потеха была бы!
Думала так, однако в душе затаилась печаль… Ведь и вправду можно было козу иметь, ведь и вправду для детей какая-то забава была бы. Привела бы рогатая козленка, а то и двух… Ганка просияла даже. Правда, если повезет, то, может, не одним окотится, а двумя козлятами. И не придется тогда им делиться с Бахуркой. А так — один Бахурке, а другой — Ганке. И кто что захочет с ним делать, пусть себе и делает.
Бахурка выслушала все это не очень милостиво. И все подозрительно поглядывала на Ганку: мол, говоришь одно, а на уме совсем другое.
— А-а, — протянула невесело, — я уже передумала.
— Почему? Или молока не хочется?
— Молока хочу, только передумала.
Выходило так, что теперь Ганка упрашивала:
— Но ведь у вас будет свой собственный козленок. И что захотите, то с ним и сделаете. Захотите — продадите, сами на базар поведете, захотите — выкормите, коза из него вырастет.
— А чем я его буду кормить? — спокойно возразила Бахурка. — Вот скажи мне, Ганка, или сама я смогу за ним присмотреть? Это ж мы говорили, чтоб пополам, а так… Нет, не хочу.
— Сами же начали командовать…
— Нет, ты, Ганка, скажи: что я с тем козленком буду делать, а?
Хотела Ганка сказать, что, мол, подарите кому-нибудь, если сами не справитесь. Да сдержалась, не сказала. А вдруг Бахурка подумает, что подарить придется ей же, Ганке? Тогда старая рассердится не на одну неделю, а для чего им ссориться? Ну в самом деле, для чего? Как-никак, а с Бахуркой они хоть и не душа в душу — все-таки дружно живут. Разве у Ганки есть кто-нибудь ближе нее? Нет. И родичей, кажется, по соседним селам посеялось немало, а бабка ей, наверно, самая родная, хоть и чужая.
Как только начнется весна, живому человеку от этого большая выгода. Во-первых, не нужно об обуви думать и о том, как ее чинить. Сбросил стоптанные ботинки, которые за холода горше печеной редьки надоели, и ходи босиком — сухо на дворе или мокро. Во-вторых, одежды никакой не нужно трепать и рвать, потому набросишь что-то на себя, лишь бы тело прикрыть, — это и вся красота и вся защита от непогоды. А в-третьих, весною столько попрет из земли лебеды молодой да крапивы кусачей, что не только свиньям хватает. Известно, жиру с этого никакого, на нем не поправишься и не растолстеешь, а все же веселее в тарелку смотреть, если в супе или борще не одна только картошка плавает. И совсем хорошо, когда на огороде что-то появляется — бурачок или лук.
И эту, уж не последнюю ли из трудных зим, пережила Ганка Волох с детьми, а только сошел снег — ходили они у нее уже босые и раздевшись. Оттого лица у них были такие же синие, как и ноги, а если кто спрашивал, не холодно ли, отвечали, нет, не холодно. Потому что привыкли. Любили поиграть и играли, как у каждой матери, но приучила их Ганка к тому, чтобы не возвращались домой с пустыми руками. Или щепу приносили, или ветку притаскивали. Когда же шли на пруд, не только купались, но и рыбу приносили.
С рыбой бывало всяко. Все кончалось благополучно, если ловили раков или пескарей возле плотины. Тут вода бежала быстро, скакала по камням и пескари водились тучами. Играючись, можно было за день натаскать полторбы, а то и больше. Обходилось благополучно, если
