— Понимаю… Какое может быть зло? Правильно она говорит — нам бы на фронт. Я вот слышал, — вдруг оживился он, — говорили тут ребята, будто берут нашего брата на фронт, у кого статья легкая и вообще поведение хорошее. Надо, говорят, заявление начальнику писать, что, мол, желаю искупить свою вину…
— Тебя, Птенчик, на фронт не возьмут — у тебя поведение плохое, — насмешливо сказала Маша. — В карты играешь, девушкам любовные записочки подкидываешь.
— Вы все смеетесь, — печально произнес Алеша, — а мне и без того хоть в петлю лезь…
— Поживешь еще, какие твои годы! Ну, однако, пора и расходиться. Познакомились, потолковали — и ладно. А ты вот что, Птенчик, скажи своему партнеру по картишкам, что, если еще полезет к ней, пусть на себя пеняет. Передай, что Маша Соловей ему пламенный привет прислала… Он там нахватался верхушек среди блатных, так, может, поймет с полслова. А сам ты наперед думай, прежде чем за карты хвататься. Это ты еще дешево отделался… А ведь мог и что другое проиграть…
Алеша ничего не ответил, только тяжело вздохнул.
— Как теперь перед ним отчитываться будешь? Ведь не прошел у него номер с дежурной? Поумнее его нашлись. Скажи ему, что не только Маша Соловей, а сам комендант Свистунов Иван Васильевич шлет привет да советует, чтобы он потихоньку свои вещички собирал. Так и передай. Попадет на мужской лагпункт, там ему блатари напомнят, как свободу любить. Пошли, бригадир! А ты подожди немного, потом пойдешь. Мужчина!..
Марина протянула руку Алеше:
— Ну, до свиданья… Я на вас не обижаюсь. Только Маша вам правду сказала: не связывайтесь больше с этим Мишанькой.
— Я ему морду набью, — упрямо проговорил Алеша и неловко пожал жесткими пальцами руку Марине.
— Ну и насидишься в кондее. Какой герой, тоже мне! Морду набить — это и она вот не хуже тебя умеет. А с блатными не связывайся. Не к чему тебе это. Понял? — В голосе Маши прозвучали доброжелательные нотки, и, кажется, именно это особенно подействовало на Алешу.
— Эх, да как же все неладно получилось! — с отчаянием воскликнул он. — Обождите, девчата! Вы хоть, может, и не поверите мне, но, ей-богу, ничего у меня дурного в голове не было! Я потому и пошел, чтоб с землячкой поговорить, про Москву спросить! Вы приходите в сапожку, я вам хоть какие тапочки сошью, чтоб на память…
Маша рассмеялась:
— Вот это дело! Ладно, придем, не расстраивайся. Бывай здоров, Птенчик!
По дороге в барак Маша некоторое время молчала.
— Ду-урак! — произнесла она наконец. — Вот осел-то царя небесного! Просто злость берет! Куда, болван, полез? «В карты проиграл…» — передразнила она Алешу. — Тьфу, птичка недоделанная! Я еще утром узнала, что это он тебя приглашает, только не думала, что ниточка от Мишки-парикмахера тянется. Лешку я знаю. Тихий парень, работящий… Удивилась я, как это он вдруг тебе в любви надумал объясниться? Однако решила посмотреть, в чем тут дело? Эх, знать бы раньше, что это все по Мишкиной натырке, не то бы я придумала. Мы бы с комендантом самого Мишаньку сюда вытянули.
— Да разве он знает? — Марина даже приостановилась.
— Комендант? Факт, знает. А не знал бы, так нас бы здесь дежурная прихватила. Ведь Мишанька уже дал знать о свиданке. Ну да ничто — для него уже семафор открыт. Комендант на него давно зуб точит.
На крыльце они задержались, а Маша, видимо совсем не так враждебно и насмешливо настроенная к Алешке, как это могло показаться в сушилке, все не могла успокоиться.
— Дешево он еще отделался. Был бы Мишка-парикмахер настоящий ворюга — пришлось бы Птенчику нашему в карцере чирикать, а то и на центральный штраф-изолятор загремел. Знаешь, как жулье таких, как он, обштопывает в карты? Втравят в игру, чтобы до азарта человек дошел, а потом спустят с него все до кальсон. Оставят в чем мать родила, а после начнут «на интерес» жарить. Влипает человек в такое, что… — она запнулась. — Рассказывать не хочется… Правда, теперь это редко бывает. Повывели.
Она посмотрела вверх:
— Эх, взгляни, бригадир, небо-то какое!
— Ты мне расскажи, как это «на интерес» играют.
— Не буду рассказывать. Не хочу. Смотри лучше на небо. — Маша заставила Марину тоже запрокинуть голову. — Видишь — облака все в кучу сбились. Верно, кажется, что они твердые-твердые? Вон серебрятся — как инеем присыпанные. А месяц висит себе в сторонке один-одинешенек и думает… О чем он думает, а, бригадир?
— Не знаю, Маша, — серьезно ответила Марина. — Разное думает. Он ведь многое видит…
— Вот бы его судьей поставить… — задумчиво проговорила Маша. — Или лучше — свидетелем на судах. Сколько бы тогда справедливости было… А что, бригадир, придумают люди когда-нибудь такую машину, чтобы можно было человеческие мысли читать?
— Наверно, придумают, — сказала Марина и добавила, улыбнувшись: — А ты, Маша, фантазерка.
— Это как понять?
— Ну… это когда человек выдумывает то, чего не может быть или чего еще нет, — неумело объяснила Марина.
— Нет, бригадир, — уверенно сказала Маша, — если — не может быть, значит, об этом человек и думать не может и никогда не выдумает этого. Как можно придумать то, чего вообще нигде нет? Ты мне неверно объяснила. И не выдумывает человек, а мечтает. Это, наверное, бывает так… — Маша прислонилась спиной к столбику крыльца и прищурила глаза, словно легче ей было говорить о мечтаниях человека, когда перед нею не было ничего, кроме радужного сияния молодого месяца. — Заметит человек что-нибудь, ну вот хотя бы облака такие, и начнет мечтать: хорошо бы полежать на этих облаках, хорошо бы руками это облако погладить… Думает, думает, да и скажет кому другому про свою думку. А другой начнет думать свое: как добраться до облака, если крыльев нет? И придумает крылья.
Марина притихла. Удивительная она, эта Маша! Опять что-то новое в ней.
— Я вот книжку одну читала. Фантастический роман. Названия только не помню. Там один капиталист придумал воздух замораживать. У него такие машины были. Хотел он, чтобы весь воздух на земле только ему одному принадлежал, а потом чтобы этим воздухом он стал торговать. Читала ты эту книжку, бригадир?
Марина кивнула головой.
— Ну и что?
— А вот то, что писатель этот…
— Беляев, — подсказала Марина.
— Ну, пусть Беляев, это все равно. Ведь не мог этот Беляев сидеть в своей комнате, — и вдруг ни с того ни с сего взбрела ему в голову мысль написать о том, как этот капиталист вздумал воздух замораживать.
Марина поправила:
— Кислород.
— Ладно — пусть кислород. Так ведь еще до Беляева людям было известно, что кислород можно замораживать. Было? Ну, так какая же это фантазия, если, по-твоему, фантазия — это то, чего быть не может.
— Может, я неправильно объяснила, — смутилась Марина, но Маша, казалось, не расслышала ее.
— Ты говоришь — не может быть. Все, о чем человек мечтает, может быть и уже есть, только, понимаешь, очень у нас мало людей, которые любят мечтать. Разными делами занимаются — и стихи сочиняют, и книги пишут, а вот мечтать не умеют. А вот этот Беляев умел. И каждый, кто что-нибудь особенное придумал, сначала мечтает.
— Маша, да ты просто прелесть у меня! — Марина обняла свою приятельницу и прижалась щекой к прохладной ее щеке. — Умница ты и… мировоззрение у тебя самое материалистическое… — Марина засмеялась. — Мечтательница!
Маша не отстранилась, только еще крепче закрыла глаза и вздохнула:
— Счастливая ты, Мариша… Какие слова знаешь… А я что и учила в школе — все давно позабыла…
Она немного отодвинулась от Марины.
— Почему, бригадир, они нам здесь школу не откроют? — воскликнула она. — Перевоспитание, перековка там всякая… Да чем слова эти пустые болтать, лучше бы русскому и арифметике учили! Ты вот грамотная, образованная, тебе все понять легче — ты даже и то должна понять, почему человек на преступление идет. А ведь это самое главное — понять, откуда преступление начинается. Если бы поняли это, тогда бы и не стало у нас преступников. Вот нам здесь разные прививки делают, а для чего? Чтобы тифом или там еще чем не заболели. Значит, придумали люди, как болезнь уничтожить? Потому придумали, что узнали, откуда она берется. Микробы такие есть, совсем их нельзя увидеть простым глазом, только в микроскоп. Знаешь про микроскопы? И когда люди нашли эти микробы, то стали думать и мечтать, как их уничтожить. Так вот должны же найти эти проклятые бациллы, что заражают человека преступлением! Ты понимаешь меня, бригадир?
— Понимаю, — тихо ответила Марина. — Только ничего я не знаю, Маша, как бороться с преступностью… Да ведь и сама я такая же преступница… А бациллы… это ты верно сказала… Есть они, наверное, только их простым глазом не увидишь…
Месяц все выше забирался на небо, и все круче становились облака, сбившиеся в северной части неба. Посеребренные неземным светом края их казались ледяными, и бесконечный, такой же ледяной холод струился с облаков вниз, и вот уже схватил он жестокими своими объятиями неподвижные леса и поляны, дыхнул на травы, на темные шпалы железной дороги, на белые, низкие бараки.
