Как вскоре выяснилось, был Войницкий холост, талантлив, остроумен.
Провожая ее домой, Игорь Федорович доверительно признался, что еще в институте была у него безответная любовь, этим и исчерпывался его любовный опыт. Признание своей искренностью подкупило Лилию Владимировну… Были и еще провожания.
Игорь Федорович вечерами читал лекции в строительном техникуме и договорился с его директором, что Новожилова тоже будет читать курс строительных материалов. Теперь они вместе возвращались из техникума.
— Мама сказала правду, — раздумчиво произнесла она однажды, — дома ты и днем словно бы спишь с открытыми глазами.
Игорь Федорович понял, что в семейной жизни она несчастлива.
Через полгода, вместе с группой работников треста, Игорь Федорович поехал в командировку в Москву. Возвратился он оттуда каким-то чужим, избегал встреч с ней. Новожилова терялась в догадках — что произошло?
Когда Игорь Федорович заболел, то позвонил в институт и попросил товарищей занести ему зарплату. Новожилова сказала, что будет идти мимо общежития и сделает это сама.
Она поднялась на порожек одноэтажного здания, прошла коридором и, постучав в дверь, сразу же открыла ее. На его кровати сидела девушка с черными волосами до плеч и большими глазами. Лилии Владимировне показалось, что у этих глаз злое выражение, как у той, что сидела в палате Максима Ивановича. Кофточка на груди у девушки была расстегнута, и она ее торопливо застегнула.
— А я деньги принесла, — весело объявила Новожилова.
Игорь Федорович засуетился, освободил от книг стул.
— Познакомьтесь, это Анастасия, технолог. Мы вместе ездили в Москву.
Лилия Владимировна, внешне спокойная, скоро ушла.
В общении с людьми она была шумлива — в отца. А в горе — тихая, в маму. Ночью промаялась от бессонницы: рухнула еще одна иллюзия. В душе — снова выжженная степь.
Через несколько дней в коридоре передала ему записку: «Все очень естественно. Не мучайтесь, этого надо было ожидать. Если бы Вы были хуже, мне было бы легче забыть Вас».
Закончилась эта история довольно печально. Настя попалась на глаза управляющему трестом, человеку-тирану, с квадратным лицом и короткими пальцами рук. Он дай ей однокомнатную квартиру и сделал своей любовницей.
Игорь Федорович уехал в Индию строить металлургический комбинат Бхилаи.
* * *
…Новожилова подошла к широкому окну, полила в горшочках цветы, их здесь называли «декабристами», может быть, потому, что они цвели красными мелкими шапочками всю зиму.
Вдали синел сосновый лес.
Лиля любила свой маленький уютный кабинет со старой светлой мебелью.
Она разобрала почту и заглянула в записи на календаре: что запланировано на сегодня? Требовательно зазвонил телефон: ее вызывал к себе директор института Аркадий Станиславович. Предстояла очередная голгофа.
До того как стать директором НИИ, Аркадий Станиславович Боголюб был человек как человек. Новожиловой нравилось в нем знание предмета — он мог часами говорить без бумажки, испещряя доску цифрами и формулами, — и редкостная работоспособность. Педантично, размеренно, не щадя себя и своего времени, работал. Боголюб, как туго заведенный механизм.
О такой внешности, как у Аркадия Станиславовича, говаривали: «Особых примет не имеет». Круглое, в общем-то, приятное лицо, неопределенного цвета глаза. Ходил Аркадий Станиславович, ступая мягко, слегка склонив голову к левому плечу, говорил тихо, предпочитал сидеть в одиночестве, что-то глубокомысленно обдумывая, пальцем вычерчивая вензеля на столе. Раза два вместе с женой Клеопатрой был в гостях у Новожиловой. Выяснилось, что с Тарасом Аркадий Станиславович воевал на одном участке фронта, даже в одной армии, и они долго и охотно вспоминали те времена.
Клеопатра, ярко раскрашенная, самоуверенная особа, никого не стесняясь, то и дело третировала своего Аркашу, делала из него сущего дурака, так что Лиле даже стало его жаль. Позже, наедине, Аркадий Станиславович голосом обиженного ребенка жаловался Новожиловой на семейные неурядицы.
…Но какая разительная, уму непостижимая перемена произошла с Боголюбом, как только Москва утвердила его директором. Из тишайшего он мгновенно превратился в громовержца. Даже не верилось, что это тот же самый Аркадий Станиславович. Тон разговора с подчиненными стал покровительственным, напыщенным, он никого не слышал — только себя. Никаких шуток не признавал. Если когда и улыбался, то как-то криво и это скорее походило на презрительную гримасу. Боголюб получал наслаждение, принижая человека, подчеркивая его ничтожность. Если тот запинался, мялся — ни за что не приходил на помощь, а долго и безжалостно смотрел на его барахтанье. Боголюб не признавал никаких просьб сотрудников. Болезнь, рождение детей, несчастья в семьях его не трогали и не касались.
К великому удивлению Лилии Владимировны, у Аркаши — так за глаза стали называть его теперь все подчиненные — в лице появились «особые приметы»: выражение величественности, сознания собственной значимости, мрачноватый блеск неприязненно глядящих, оказывается, темных глаз. И нос стал резче очерчен, а подбородок властен.
Он перестал со всеми здороваться, и Лиля как-то, остановив Боголюба в коридоре, сказала:
— Аркадий Станиславович, а ведь я с вами поздоровалась.
Он с недоумением поглядел на нее, как на неодушевленный предмет, и, буркнув:
— Очень приятно, — проследовал дальше, прямо, как цапля, ставя ноги. У него даже походка изменилась.
«Робот! — сердито подумала тогда Лиля. — Страшно нужны мне твои здорованья».
Судя по тому, что Аркаша завел шашни с молодой мясистой переводчицей Викторией Благодатовой из отдела научно-технической информации, он вышел из-под пяты Клеопатры. Когда же, по его мнению, Благодатову стали недооценивать, директор решил «проучить» отдел и, вызвав Новожилову, объявил:
— Я хочу поставить на ученом совете вопрос о работе ОНТИ. Поручаю вам сделать доклад. Сборище бездельников! Я их хочу разогнать!
Лиля, уже зная, откуда дует ветер, спокойно возразила, тем более что была тесно связана с этим отделом:
— Вы ошибаетесь, Аркадий Станиславович. Они не ангелы, но работают неплохо.
Аркаша побагровел:
— Мне виднее!
— Хорошо, я детально разберусь и подготовлю материал, — сухо сказала Новожилова и решила зайти к своей подруге — библиотекарю ОНТИ, рыжеволосой насмешнице Галине Алексеевне Берестовой.
Об Аркаше Берестова говорила: «У него нет друзей, только свидетели».
Дружба у Лили с Галиной Алексеевной началась с того исповедального часа, когда Берестова рассказала о своем женихе Сереже.
— В двадцать лет ушел на фронт и погиб под Минском. И вот с тех пор я каждое 9 мая приношу его матери — учительнице Валентине Федоровне — цветы. В комнате у нее рядом с фотографией Сережи висит и моя, довоенная: в берете, комсомольский значок на белой блузке… Как-то Валентина Федоровна попросила: «Пришла бы ты, Галочка, когда-нибудь со своим мужем». И что же вы думаете, мой Афанасий пошел. Я его после этого еще больше зауважала.
Лиля видела Афанасия — огромный мужчина с руками металлиста, в ссадинах от въевшейся железной пыли.
Узнав о задании Аркаши, Галина Алексеевна иронически хмыкнула:
— Люди у нас в отделе добросовестны, но вот Благодатова — отъявленная лентяйка, Хотя волевой дир одаряет ее, что общеизвестно, незаурядным вниманием.
Через несколько дней Новожилова подготовила объективный доклад. Прочитав его, директор поднял на нее мрачные глаза:
— Вам надоело быть в институте? Все переделать!
— Ничего переделывать не стану, — твердо сказала Новожилова.
…На совете Аркаша категорически потребовал принять решение о плохой работе ОНТИ. Юлил, уверяя в своей принципиальности, Григорий Николаевич, настаивал поддержать директора. А вот инженер Полина Ивановна Маласюк дала Благодатовой нелицеприятную характеристику. Как, впрочем, и пожилой кандидат наук Андрей Борисович Глазунов. Подергав бороденку, он весьма интеллигентно сказал:
— Нет, работа этого отдела вполне удовлетворительна. Поверьте мне. Есть, конечно, недостатки. Не всегда своевременно поступает новейшая литература, нерегулярно посещают сотрудники курсы английского языка… Эти прорехи надо устранить. — Глазунов сделал паузу. — Но хорошо работает библиотека, информаторы, почти все переводчицы, кроме разве Благодатовой, здесь я вполне солидаризируюсь с коллегой Полиной Ивановной.
В общем, большинство было за то, чтобы в решении записать именно так, как предложил Глазунов. Что Новожилова и сделала, и зачитала.
У Боголюба глаза налились кровью, он заподозрил бунт:
— Все могут идти. Новожиловой остаться.
