— Поздравляю вас обоих с началом нового учебного года.
Но ни Дима, ни Лида не захотели принимать такого тона. С лукавыми улыбочками они ждали, как он скажет о том, что их прежде всего сейчас волновало и составляло главную прелесть нынешнего утра: Тамара Васильевна, Тамара!.. Судя по всему, они воображали бог знает что.
— Какая вкусная селедка, — сказал он, нарочно потирая руки, точно был очень голоден.
— А Тамара… — начала было Лида с огорчением.
— Тамара Васильевна тоже очень интересная женщина, — сказал Алексей Петрович. — К тому же очень умная.
— Девушка, — поправила Лида и вспыхнула. — Ведь мы с ней вместе учились на одном курсе и жили в одной комнате, — пустилась она в объяснения. — Мы с ней и сейчас дружим…
— Ну что ж, очень хорошо, я рад за вас, — сухо сказал Алексей Петрович, и Лида, кажется, надулась, замолчала. Видимо, и Дима понял наконец-то всю неуместность таких разговоров с Алексеем Петровичем и смущенно молчал.
Так и ели молча.
Может быть, молчание бы и продолжалось, но явился гость — Сетнер Осипович. Вошел он без стука, как обычно и входят в деревне гости, чуть постоял у двери, осматриваясь и оценивая по привычке ситуацию.
— Богатым вам быть, к завтраку пришли, садитесь! — засуетилась Лида. Все-таки она была здесь хозяйка.
— Ну, а вас с праздником, — сказал Сетнер Осипович, пожимая руки Лиде и Диме, а сам косил глазом на Алексея Петровича. — В школу нынче не смогу прийти, Геронтий придет к вам, речь он приготовил, речь хорошая, так что не волнуйтесь. — И тут уж к Алексею Петровичу — Ну, здравствуй, гость дорогой! — Они обнялись с каким-то искренним радостным и легким чувством, как братья, встретившиеся после долгой разлуки. — Честное слово, не ожидал, что все же соберешься приехать, не ожидал! А за цемент да за железо спасибо, но об этом потом, потом! Давай, хозяин, угощай! — распорядился он, а лицо его радостно сияло. А когда Дима потянулся к бутылке, остановил — Оставь на вечер. В Шигалях говорят: с утра пьет только Хелип Яндараев. Вот вечером мы с Алексеем поможем тебе опорожнить ее. Пельмени — вот это дело!..
Но его распирали новости, заботы, он желал поделиться всем этим с Алексеем Петровичем, так что за разговорами о своей поездке в подмосковный колхоз забывал и о своих любимых пельменях.
— Нет, все-таки ездить надо! — как будто споря с кем-то, говорил он. — Хорошее, плохое — все надо видеть. Когда видишь то и другое и понимаешь что тут и к чему, легче жить, легче находить свой путь!..
Как всегда, он был уверен в правоте своих слов. Удивительное, счастливое свойство, если оно дано умному и чуткому человеку. Если же уверенность такая дана человеку недалекому, ограниченному, то ничего, кроме беды, от него не дождешься.
— Космонавты живут в космосе по полугоду, технический прогресс так шагнул, что и сравнить не с чем, но свинина, к сожалению, получается все тем же способом, что и тысячу лет назад: способом выращивания из маленького поросенка десятипудовой свиньи! Отсюда получается — что, ну-ко, товарищи педагоги, скажите?
Дима снисходительно улыбался.
— Вот то и получается: в космос летаем, все науки превзошли, а путного навозохранилища или чего-нибудь в этом роде построить не умеем!
— К месту оказано, — заметил Дима с тонкой усмешкой.
Впрочем, пора было и закругляться.
Но судя по всему, у Сетнера Осиповича на сегодняшний день были серьезные намерения относительно своего шефа — он взял Алексея Петровича под руку, и так вместе они вышли на улицу.
— Я с этим делом голову сломал, Лексей, — признался он, и в его голосе прозвучала искренняя растерянность. — Ума не применю своего, что делать?.. В навозе тонем и ничего лучше, кроме пушки, не можем придумать!..
— Да, видел я твои свинофермы…
— Вот, вот, они сидят у меня в печенках!
— Впрочем, стоят они весьма удобно — на склоне.
— Вот то-то и оно — склон-то к Цивилю! Запоганить речку нашу не хочется, вот что!
— Разумеется, — сказал Алексей Петрович. — Это само собой. Но на склоне можно удобно расположить отстойники, вот и все. Гляди сюда. — Он сломил прутик ветлы и стал чертить на дорожной пыли, объясняя — Вот склон, километра два, а то и больше, расстояние хорошее. Вот первая траншея, вторая, понял?
— В этом что-то есть, — согласился Сетнер Осипович.
— Но нужно, чтобы все это рассчитали специалисты.
— В этом что-то есть, — повторил он, словно бы и не слыша Алексея Петровича. — Что-то есть…
Единственное, что он хотел показать ему в своем колхозе немедленно, это закрома. Он и сам не был там уже с неделю, и вот сейчас шел туда с каким-то нетерпением, так что Алексей Петрович едва поспевал за ним, ходко и мягко шагавшим на своих коротких крепких ножках.
— Да, ученых людей много, институтов много всяких, проектных организаций тьма, а вот толкового проекта или хотя бы хорошей идеи, хорошей дельной мысли днем с огнем не найдешь! — говорил между тем Сетнер Осипович и коротким, энергичным взмахом кулака стукал по своей ладони, точно печати ставил.
— Ну и ну, — сказал с осуждением Алексей Петрович, — тебя послушать, так одни только председатели колхозов дело делают, а все другие баклуши бьют.
— Бьют не бьют, а решетом воду таскают, вот что! При этом и сами считают, и другим внушают, что эта ихняя работа полезна и просто необходима! За это под суд отдать мало!
— Под суд, — засмеялся Алексей Петрович, — Так, знаешь, многих под суд отдавать придется, никаких судов не хватит.
— Да как же не под суд, если от иного ученого не только никакой пользы государству, а один вред и убыток! То начинаем по всей стране хвататься за выровненную зябь, то остаемся без единого гектара паров, то ликвидируем травы и луга, а потом, когда остаемся без сена, кричим «караул» и даем обратный ход: нужны пары, нужны травы! А вот скажи ты мне, кто за эти неисчислимые потери из ученых ответил перед народом хоть один раз? Нет, никто не отвечал, не помню, не слышал… — Сетнер Осипович сердито замолчал. Но долго не мог он молчать, многое, видимо, накопилось в его душе. И начал он вроде бы спокойно, глухим голосом, но с каждой минутой все распалялся. — Вот специализация и концентрация. Дело само по себе хорошее, но зачем разводить опять ту ненужную спешку?! Махнуть бы рукой, да вот характер окаянный, не дает покоя! Ну, я дождусь, дождусь, Яштаков мне шею свернет! — Сетнер Осипович неожиданно рассмеялся. — Он ведь как про меня всем в уши дует? «Ветлов, говорит, это фигура темная!» Вот мерзавец! Знает, знает, как ударить! В делах он слаб, прямо сказать, глупый человек в делах, а вот опорочить кого, языком побрякать или солому жечь, тут он мастер. А кому веры больше, мне или ему? Нет, ты скажи, скажи! — приступил он к Алексею Петровичу, даже дорогу ему заступил, встал, словно скала, плечо даже вперед выставил. — Что, не знаешь? Вот так-то… Конечно же Яштакову, — уныло согласился сам с собой Сетнер Осипович и, понуря голову, пошел дальше. — Ведь это он болеет за районные месячные и квартальные планы, это ведь он ночей не спит, думая, чем кормить скотину. Он, Яштаков! А когда в районе случится что-либо, где будет этот Яштаков? Он опять в первых рядах — с пеной у рта будет обличать меня в консерватизме, потребует выговора, исключения из партии…
Алексей Петрович улыбнулся и покачал головой.
— Ты, Сетнер, неисправимый максималист, — сказал он. — Но вот что я замечаю…
— Что такое? — насторожился Сетнер Осипович и, нахмурив брови, подняв лицо, строго и выжидательно смотрел на Алексея Петровича. — Что такое, а?
— Замечаю, что чем больше ты ездишь да смотришь, тем тверже твой голос и смелее соображения. Смелая мысль — это, конечно, хорошо, но все-таки откуда у тебя такая самоуверенность? Ведь раньше ее, как я помню, не было…
— Откуда, говоришь? — брови его взлетели, он опять стукнул кулаком по своей ладони, точно поставил печать. — Откуда? А вот откуда, вот, смотри! — И он показал на ряд приземистых кирпичных строений под железными крышами. — Пойдем, покажу я тебе, откуда у крестьянина берется самоуверенность!..
В первом строении ворота были распахнуты, такие же ворота были и на другом конце, так что они вошли как в туннель. По прохладе, по непередаваемому запаху Алексей Петрович сразу понял, куда он вошел. Он бы об этом сказал с закрытыми глазами, не видя по обеим сторонам полных сусеков пшеницы. Пол бетонный, чистый, ни единого зернышка, а сусеки подняты над полом, сухо, прохладно… Да, ничего не скажешь, этим можно гордиться, можно показывать.
А хозяина просто распирало от гордости.
— Все это нынче раздадим колхозникам, — похвалялся он громким внятным голосом, и эхо раздавалось гулко по всему окладу. — Пусть не ноют и засуху не вспоминают!..
