— Вот именно поэтому, — шепчет Лера, снова звонко целует меня и выбегает на лестницу.
После этого Вовка перестает заходить ко мне, на лестнице здоровается сквозь зубы и сразу же отводит глаза.
Я понимаю, что Ольга Степановна все слыхала, все сказала ему, и говорю об этом Лере.
Она довольно улыбается и гладит мой рукав.
— Ты молодец, Семка. Еще немного. Скоро ты отмучаешься.
В один свободный от занятий вечер Лера забегает ко мне и просит:
— Семка, затащи к себе Вовку! Очень нужно! И задержи его на полчасика.
Мне неудобно и неприятно идти сейчас к Вовке, но я покорно встаю из-за письменного стола и натягиваю через голову спортивную рубашку.
Медленно поднимаясь на четвертый этаж, я соображаю, зачем можно было бы вытащить к себе Вовку, и наконец нахожу подходящий предлог. Недавно я придумал для своего токарного станка приспособление, которое позволяет втрое сократить машинное время на изготовление
двух вкладышей. Приспособление у меня уже работает. Эскизы его чертежей я показывал начальнику цеха, он кое-что исправил там и попросил меня вычертить их заново и более четко, чтобы передать в конструкторское бюро. До понедельника я эти эскизы должен сделать. Вот их-то и хорошо бы показать Вовке. Он ведь учится на техника по холодной обработке металлов.
И ему неудобно будет отказать мне.
Вовка встречает меня холодно, даже сурово. У него сдвинуты брови, слегка вздрагивают ноздри. Я знаю, что он думает сейчас о Лере, о том, что я оказался плохим, подлым другом. Поэтому, когда я говорю ему, зачем он мне нужен, у меня заплетается язык и получается что-то маловразумительное. Однако он понимает, что мне надо, и, заглянув в свою комнату, говорит бабушке:
— Я к Семке. Мы молча спускаемся по лестнице. Дома я усаживаю Вовку за стол, раскладываю перед ним эскизы и набрасываю на клочке бумаги вкладыши, которые мне приходится обрабатывать. Вовка берет карандаш и начинает разбираться. Он смотрит эскизы молча, ставит возле некоторых размеров маленькие вопросительные знаки, и мне начинает казаться, что приспособление ему не нравится. Неужели какая-нибудь ерунда? Но ведь оно же работает, и начальник цеха его смотрел... Я даже на какое-то время забываю, что привел к себе Вовку совсем не из- за этого приспособления, а из-за Леры. — Это не ново, — вдруг говорит Вовка. — Такое приспособление уже было описано в каком-то журнале. Я вот только не помню, в каком. Но это можно найти. Мне кажется, что вот здесь, — он показывает на эскиз, у тебя слишком массивная стенка. Тут такая толщина не нужна — нагрузка-то маленькая. Я на той неделе разыщу этот журнал и покажу тебе, как там. Но вообще-то здорово, что ты это сообразил. Там была статья инженера. А у тебя ведь только пятый разряд? Я киваю. Да, у меня только пятый разряд. В комнату быстро стучат. По стуку я узнаю Леру. — Да-да,— говорю я. Лера входит и протягивает мне книгу. — Вот твоя история, Семка. Спасибо. Потом она вдруг замечает Вовку (до чего же искренне у нее получается это «вдруг»!), здоровается с ним и спокойно, даже как-то озабоченно говорит: — Очень хорошо, что ты здесь. У меня к тебе важное дело. Но я спешу. Ты сможешь проводить меня до метро? __ Смогу,-—жестко произносит Вовка. — Хорошо. Тогда быстренько поднимись, оденься, я тебя подожду здесь. Вовка извиняющимся взглядом глядит на меня и разводит руками: мол, видишь, есть дела поважнее твоего приспособления.
Я толкаю его к двери.
— Давай быстрей. Эскизы потом посмотрим.
Вовка выходит.
Лера прижимает руки к груди и испуганно глядит на меня.
—Ну, Семка, пожелай мне ни пуха ни пера.
— Желаю.
. Лера тихо шепчет: «Иди к черту!» — и улыбается.
Я отворачиваюсь к столу и начинаю собирать эскизы.
Возьмусь за них в выходной. Сейчас надо делать тригонометрию.
В дверь стучит Вовка.
Лера прощается со мной и выходит. Хлопает квартирная дверь, тихо позвякивая, качается цепочка, на лестнице, постепенно удаляясь, слышится голос Леры.
Я возвращаюсь в комнату, сажусь за тригонометрию и долго ничего не могу сообразить. Потом понемногу начинаю вдумываться, но задачи у меня все равно не
получаются. Я бросаю их и ухожу на улицу.
На другой день, когда я торопливо обедаю дома, ко мне входит Вовка, крепко сжимает мою руку и садится на подоконник.
— Мне Лера все рассказала, — говорит он,— Всю вашу комедию. Спасибо, Семка. Все-таки помирил нас. ,Мы, наверно, скоро поженимся. Вот кончу техникум, и поженимся.
Техникум Вовка кончит через год.
— А как же Стелла?— спрашиваю я.
—Стелла— это так... — Вовка морщится. — Чтобы позлить Леру.
— Тебе— так, — не унимаюсь я. — А ей каково? Она Ведь не кукла.
— Ну, что ж делать, Семка? — Вовка слезает с подконника и кладет мне на плечи руки. — Что же делать?
— Вчера было плохо мне, завтра — ее очередь. Видно, так уж устроена жизнь.
Я думаю о том, что, если бы у Леры не было под боком меня, она могла бы какому-нибудь парню закружить голову так же, как Вовка Стелле. Неужели иначе нельзя? Неужели жизнь действительно устроена так, что кто-то всегда должен страдать?
Мне не хочется, мне страшно не хочется верить, что жизнь устроена именно так. Я не буду мириться с этим. И мне не нравится, что Вовка говорит об этом так спокойно. Жизнь должна быть устроена так, чтобы все были счастливы.
5
Проходит еще год. В Москве — весна. Первая послевоенная весна, когда люди уже забывают о светомаскировке, когда то тут, то там начинают восстанавливаться разрушенные при бомбежках дома и асфальтироваться новые кварталы, когда по улицам проносится необычайно много трофейных машин самых различных марок, когда на улице Горького начинают заменять железные абажуры военных лет яркими матовыми фонарями. В коммерческих магазинах продают уже почти все, даже апельсины, а по карточкам иждивенцы все еще получают по триста граммов хлеба в день. Я давно ушел с завода и учусь в институте — в маленьком институте на Садовом кольце, который готовит полиграфистов. Лера — тоже в институте. Она, как и обещала когда- то, специально выбрала институт иностранных языков, потому что там почти одни девушки и Вовке не к кому будет ее ревновать.. Вовка кончает свой техникум, готовит диплом. Тема его диплома — автоматическая линия станков, изготовляющая одну деталь без прикосновения рук человека. В те годы — это новинка, и Вовку консультируют не только преподаватели его техникума, но и один профессор из Высшего технического училища имени Баумана и начальник цеха одного из крупнейших московских заводов. Этот начальник собирается взять Вовку на работу в свой цех. Кажется, Вовка, действительно, делает что-то очень интересное, очень нужное. В техникуме о его дипломе много шумят и спорят. С Лерой он теперь, наверно, не ссорится, а если и ссорится, то я-об этом не знаю — мне не говорят. И по тому, что они теперь не ссорятся, потому, что оба они, и Вовка и Лера, какие-то сосредоточенные, серьезные и спокойные, а не измученные взаимными подозрениями и ревностью, как раньше, мне понятно, что в их отношениях изменилось что-то очень важное.Когда я впервые это понял, еще в конце прошлого лета, мне стало больно, по-настоящему больно. Я несколько дней не мог ничего читать и после работы (я тогда последние дни работал на заводе) уезжал в какой- нибудь парк и ходил там до тех пор, пока у меня не начинали смыкаться глаза и заплетаться ноги.
С Лерой в эти дни я старался не разговаривать, и если встречал ее во дворе или на лестнице, то делал страшно озабоченное лицо, торопливо здоровался и уходил.
Потом я постепенно привык к этой боли, стал меньше замечать ее, а тут начались занятия в институте, появились новые заботы, новые знакомства, и уже через месяц я спокойно думал о Лере и Вовке и даже снова стал разговаривать с Лерой. Она, как и раньше, заходит
теперь ко мне за учебниками и держится спокойно, с достоинством, как старшая.
С Вовкой мы по-прежнему друзья. Он часто заходит ко мне, а я к нему. Когда Лера занята, я привожу Вовку на наши институтские вечера, знакомлю его с нашими ребятами, и мне приятно, что у меня такой умный и красивый друг, который нравится всем нашим студентам и
особенно девушкам.
О том, что Лера и Вовка собираются пожениться, знает уже, кажется, весь наш пятиэтажный дом. Мне даже один раз пришлось услышать, как дворничиха тетя Дуся обсуждала с лифтершей вопрос о том, где они будут жить, когда поженятся, — у Леры или у Вовки.
Но не все говорят об этом так спокойно и доброжелательно.
Однажды, возвращаясь вечером из читальни, я услыхал, как Женька Сухов говорил ребятам на лестничной площадке о Лере и Вовке грязно, похабно.
Я тогда подошел к Женьке и сказал:
— Ты не имеешь права так говорить о Лере. Это скотство. Я запрещаю тебе так говорить о ней.
