— Садись давай, гостем будешь.
В избе было темно. В угол прижалась деревянная кровать, заваленная каким-то тряпьем и грязными подушками. На печке сидела серая горбатая кошка, старательно умывалась, поглядывая на Якова зелеными глазами. Из-под лавки выскочила лохматая, рыжая собачонка и громко залаяла.
— Туба, стерва, — пристрожил Никита. — Хватилась после время брехать… Пшол!.. Мурза!.. Туба!
Собака, ворча, поджала пушистый хвост и залезла под кровать.
— Як тебе за делом ведь пришел, Никита.
— Знаю. Сказывала Дарья!
— Ну, так, как ты думаешь?
— А кто ее знает? Она все блекочет языком-то, носится со своим счастьем. Так это все, бабьи сказки.
— А может, и того?..
— Ну!..
Никите, очевидно, говорить было неохота. Положив подбородок на ладонь, он задумчиво покусывал ногти.
— А я уж заявку сделал. Завтра фитанцию получу, — сообщил Яков.
— Валяй.
— А ты?
— Я?.. А кто ее знает? Можно… Може, и фартнет? Давай. Далеко ли?
— По Кривому логу!
— Знаю. Робил там одинова, от казны разведку делали. Есть знаки. Хотели тут в одном месте шахту ударить, да что-то не стали.
— Ты говоришь, есть?..
— А кто ее знает?.. Были будто, в одном месте больно баско показалось. Оставили. Капитал, говорят, надо — вода… О ту пору на Полденку казна-то поперла, а это место оставили… Баское место. Сколь поденщину-то дашь?..
— А я думал на паях.
— На паях?.. — удивился Никита. — Хы… Чо, я Дарью, что ли, в пай вложу али Мурзу?.. Все мое именье тут.
Вошла Дарья и настороженно прислушалась к разговору.
— Я тебе говорю, что тут на счастки надо, — сказала она.
— А ну тебя, с твоими счастками.
Перейдя к кровати, Никита раскидал тряпье, улегся и, задрав белые босые ноги на стену, стал завертывать цы-гарку. Мурза проворно вскочила и улеглась у него под ногами.
— Ну, так ладно, коли. Значит, ты не согласен на паях? — спросил Яков.
— Не, на поденщину. Сколь положишь, поедем… Заезжай!..
— Ладно.
«Это хорошо, что он отказался робить на паях, — радовался Яков, — буду хозяином! Все-таки лучше, как один-то, а то вдруг, подвезет. Тут делись. Только работник-то уж больно не того… Ненадежный».
Через несколько дней Яков и Никита собрались на Кривой лог. Никита не хотел брать с собой змеиный выползок, но Дарья все-таки ухитрилась — зашила его в полу ватного пиджака. А Яков завязал «сорочку» в тряпицу, прицепил узелок на гайтан ко кресту. Истово крестясь в угол на иконы, он помолился.
— Ну, так простите, благословите, — сказал он на прощанье.
Полинарья удивилась. Такого чинного и смиренного отъезда на рудник никогда не бывало!
Никита уже поджидал его под окном на завалине.
День был чистый, теплый. По небу плыли грудастые, белые облака. Отдохнувший мерин шустро побежал знакомой дорогой. Никита сидел на дне короба, выставив кудлатую голову. Ему хотелось спать после вчерашней попойки. Большие глаза его были налиты кровью и сонно щурились. Яков, весело посвистывая, понукал мерина:
— Но, но, милый! Ну-ка, сердешный мо-ой!
Завернув в переулок, они выехали в соседнюю улицу.
Вдруг Скоробогатов погнал лошадь во весь мах. Телега запрыгала по ухабам, Никита проснулся, открыл глаза и удивился. Яков беспокойно ерзал и размахивал вожжами.
— Ты чего это, Яша?.. — спросил он.
Яков обернулся:
— Да попа черти несут… Прямо через дорогу прет долгогривый.
— Ну, леший с ним, пусть идет!
— Как бы не так! Но, ну! Да ну ты, сволочь!.. — понукал он мерина.
Когда проехали, Яков облегченно вздохнул:
— А маленько не перешел дорогу. Чорт, пра!
Никита опять заснул.
Когда выехали на тракт и перевалили первый пригорок, Скоробогатов успокоился:
— Может, ничего! — Но вдруг глаза его устремились вдоль тракта, и он неожиданно остановил лошадь.
— Тпру!.. Ну, уж это совсем на-згал вышло!
Вдали, взлягивая задними ногами и останавливаясь, насторожив уши, перебегал дорогу заяц. Яков круто повернул лошадь обратно.
— Да не проклятая ли скотина!.. Ох!.. Вот день какой издался… Тпру!.. Там поп, а здесь косого дьявола черти вынесли.
Никита спал и не подозревал, что его снова везут в Подгорное.
Когда въехали во двор, Яков разбудил Никиту.
— Никита, вставай!
Тот открыл дикие, заспанные глаза.
— Но, неуж приехали?
— Приехали, вылезай.
Никита удивленно обвел глазами двор Скоробогатова. Потом тревожно сел и перекрестился.
— Да воскреснет бог и расточатся врази его, — пробормотал он.
— Чего ты молитвуешься, думаешь нечистая тебя завезла? Вылезай, приехали, — распрягая мерина, сказал Яков.
— Так это как, пошто?..
— А так. Не поедем… Завтра с утра надо. Всю дорогу невезучка, — зайца на дорогу леший вынес.
Никита неуклюже вылез из короба. Почесывая волосатую щеку, он бессмысленно смотрел на Якова.
— Что ты? Опупел, што ли? Иди высыпайся, а завтра чуть свет выедем, пока дрыхают все.
Но на другой день не выехали: Никита лежал у себя в огороде мертвецки пьяный. Только уже на третий день Скоробогатов и Никита на заре, благополучно миновав Подгорное, уехали на Кривой лог. Построив на скорую руку на склоне увала полуземляной полубревенчатый балаган, они принялись с лихорадочной поспешностью бить шахту.
На Кривом логу Скоробогатову не повезло. Хотя золото и было, но заработок оказался плохой. При каждом сполоске у Якова таяла вера в богатое содержание логов. А Никита, стоя на вороте, скучал. Он лениво доставал бадьи с песком, посматривая на дорогу, которая вела в Подгорное.
По вечерам беспокойно возился на нарах, вздыхал, садился, курил, выходил из балагана и, сидя на пне, прислушивался к ночным шорохам леса. Монотонно пели комары; в темноте за ельником побрякивал боталом мерин; где-то далеко играла гармошка, пели песни.
Яков понимал тоску Никиты. Он говорил:
— Эк, ведь, бес-то в тебе бунтует! Сам — здесь, а ум — в кабаке.
Никита, отдуваясь, молчал.
Наконец, он не вытерпел, ушел. Скоробогатов долго поджидал своего работника, но Никита не возвратился.
Сделав последний смывок, Яков, как угорелый, прибежал в балаган. От радости ему хотелось кричать, с кем-нибудь разговаривать, но никого не было. Сжимая в руке небольшой увесистый комок, он крепко зажмурился. Потом, разжав руку перед самым носом, открыл глаза. На ладони лежал самородок, похожий на раковину. Яков повертел его перед глазами, отнес подальше от глаз, взвесил на руке и почти вслух сказал:
— Хаврулька!
Запрятав грохот в шурф и закидав его хворостом, он запряг лошадь и поехал домой.
Дорогой не один раз он доставал хаврульку, которая ласкала глаз своим матовым красноватым блеском.
Проезжая мимо избенки Сурикова, он увидел Никиту. Тот сидел на завалинке босой, в рубахе без пояса. Голова его была взлохмачена, борода, скатавшаяся, как войлок, сбилась на бок. Высунувшись из окна, Дарья громко кричала:
— Да будь же ты проклят! Окаянный! Навязался на мою шею. Что я только стану с тобой делать?
Увидев Якова, она выскочила и загородила ему дорогу.
— Ты что это, Яков Елизарыч, за что прогнал моего-то?
— Не гнал я, сам ушел.
— И деньги, поди, все забрал вперед?
— Нет. Хоша и взял, да не все.
— Ради ты христа не отдавай ему, окаянному. Хлеба маковой росинки дома нет, а он пирует. — Она заголосила — Полюбуйся-ко, пальтишко-то… он ведь пропил! И сама я не знаю, куда он его ухайдака-а-л!.. Наплевать на пальтишко, некорыстно, да там ведь выползок зашит был! Да что же я теперь стану делать-то-о-о?!
Окошки соседних домов раскрылись, высунулись головы баб и мужиков — посмотреть на бесплатное зрелище.
— Ну, так ты меня-то хоть пропусти, — сказал Яков. — Придешь завтра — додам.
Никита, не обращая внимания на крики жены, спокойно сидел на завалинке, сплевывал на землю, стараясь попасть в одно мест Когда Дарья прошла мимо него, сердито раздувая юбки, он спокойно сказал:
— Дарька, я тебе сколькой раз говорю, дай квасу!
— Не заробил… Гори, кобель. Да чтоб тебя это зелье прокляненное спалило… Не дам.
— Ну, чорт с тобой…
Яков ему не сказал о своей находке, о которой Никита и не предполагал. Суриков был уверен, что в Кривом логу нет богатой породы, а только один «пустяк». От этого он и заскучал. Никита любил работать там, где можно было каждый день получать плоды своих трудов в виде бутылки с водкой.
Он выклянчил у Якова на сороковку и ушел.
Вскоре в избе Скоробогатова кое-что изменилось: на окнах появились тюлевые занавески, на полу — пестрые, новые домотканные половики. Избу оклеили обоями, на которых были изображены странные животные, похожие на людей, но с кошачьими лапами. Животные с человеческими косматыми головами стреляли из лука. Эти «воеводы» покрывали стены сплошь. На дворе под навесом стоял новый экипаж с плетеным коробком. Полинарья стала чище, круглее и как будто даже побелела. Яков выпрямился. В глазах его заиграла самодовольная улыбка.
