— Ну-ка, иди сюда, сынок!
Макар подошел, недоверчиво, исподлобья глядя на отца. Яков притянул его к себе и, зажав в колени, ласково спросил:
— Ну, как дела, Макар Яковлич?
— Помаленьку, — несмело ответил тот.
— Молодец! Ты что это быком на меня смотришь? Тебя что, отдула мать-то?
— Нет.
— То-то… А с кем сегодня дрался?
— С Сашкой: он сам первый задирает, дразнится… Я его… я его… только уронил…
— Ишь ты!.. Ты, значит, сильнее?
Макар окончательно успокоился. Глаза его хвастливо блеснули. Шмыгнув носом, он стал рассказывать отцу:
— Я его как подшвырну!.. Он… он у меня в три перевертышка.
— Молодец!
От отца пахло водкой, и язык его немного заплетался. Он добродушно продолжал:
— А окольницу ты выбил у кержаков?
— Я… я нечаянно… я… я хотел в Саньку, а камень-то сорвался, да прямо в окно.
— Ну, вот… Ха-ха-ха, знай, мол, наших!.. А на рудник со мной поедешь?
— Поеду.
Вошла Полинарья. Сверкнув черными глазами, она укоризненно проговорила:
— Что тебя черти-то не во-время приволокли? Начал опять? Попало в карман-то?
— Ну, а что-ж?.. Ну, попало… Есть, да и знаем, где взять. Макарка, хошь я тебе золото покажу?..
Сопя, Яков достал из кармана увесистый сверток, замотанный в тряпицу, и развернул его:
— Смотри… Видал?.. Полинашка, смотри!
— А ну тебя… видала я. Хоть того больше, все равно пропьешь. Дома муки нету, а ты пируешь!
— Муки? Давно ли мешок крупчатки брали?..
— Брали, да все сожрали!
— Н-но?
Яков размотал кисет и выбросил на пол голубую пятирублевую бумажку.
Полинарья подняла.
— Только-то и есть! Как тебя не разорвало?! Раскошелился!
Макар с любопытством рассматривал золото, пересыпая его рукой.
— Эх, ты! Думаешь мне жаль денег? Есть, да и знаем, где взять!
Яков хвастливо выдернул из пачки кредиток серую двадцатипятирублевую:
— Макарка, видел, как деньги горят?.. Покажу.
— Не выдумывай, — испуганно вскричала Полинарья, подскакивая к Якову.
— Цыц!!! Гнида… Знай свое место у печи. — Он чиркнул спичку и поджег кредитку. — Гляди, как мы царю Лександру бороду подпаливаем.
Макар наблюдал, как царь с эполетами и с широкой бородой исчезает в желтом огне.
— Эх, славно горит, — любуясь сказал Яков. — Я раньше катюшек жег.
Макару жаль было картинку. Полинарья всхлипывала у печи.
— Буде реветь-то. Ставь самовар — чай пить будем. Завтра Макар со мной на рудник поедет.
— Да ему, подь-ка, учиться скоро.
— Успеем учиться… Научимся.
На другой день Макар уехал с отцом на прииск.
Сидя в бричке, он зорко всматривался в лес. Темная чаща, перепутавшая свои сучья, начала кой-где уже золотиться. По лесу носился сухой августовский ветер. Горделивые сосны, темнозеленые шпили елей плавно покачивались, шумели; робко шелестели березы; гдё-то скрипело дерево, — и все это смешивалось в один непрерывный шум, похожий на шум прибоя. По бездонной синеве неба плыли стаи белых облаков.
Дорога вползала на гору. Лошадь шла медленно, устало, и дорога, казалось, тихо расстилалась по склону, протягиваясь к вершине. Спускаясь с горы, она торопливо устремлялась в низину… Споткнувшись в мокрой логовине, в ухабе с размешанной грязью, она снова медленно поднималась на увал. По бокам краснели крупные ягоды шиповника; на маленьких лужайках бледными глазками смотрели цветы. Все было ново, интересно. Сердце пощипывали грусть и радость.
Яков, сидя спиной к сыну, поклевывал. Он думал о прииске. Золото в Кривом логу было разбросано кустами.
«То пусто, то густо, а то нет ничего, — думал Яков, — пожалуй, тянет, а потом в пустяк затянет. Выворотишь карманы и опять… на отаву[2]. Душу выматывает! И не отказывает и не приказывает — как должно быть. Развернуться бы, а то старатель, как шаромыжник».
На прииске их встретил Ваня, пятнадцатилетний мальчик, худенький, с девичьим лицом и открытыми синеватыми глазами. Верхняя вздернутая губа открывала правильный ряд белых зубов. Светлорусые волосы волнистыми рядами раскинулись, прикрывая лоб и розовые мочки ушей. Синяя рубаха свисала с его узеньких плеч. Приисковые сапоги — «ботфорты» — были ему не по росту. Увидев Якова и Макара, он улыбнулся.
— Это кто, тятя? — спросил Макар.
— Работник.
— Работник, а маленький.
— Ну, мало что! Какой он маленький, во какой дылда растет. Ну, что, Ванюшка, делаешь? Никто здесь не был?
— Был щегерь.
— Ахезин?..
— Он!
— Что говорил?
— А ничего не говорил, только обошел, да вон там кол вколотил!
— Где-е? — беспокойно обводя глазами рудник, спросил Яков.
— Вот там, у шахты… и велел сказать, чтобы за этот кол не зарезаться. А если, говорит, орт есть, так завалить его.
— Да это с какого угару-то?
Яков пошел на край делянки, а Ваня, вытаскивая из брички кузова с хлебом, бураки с молоком и котомки, спросил Макара:
— К нам приехал посмотреть?..
Голос у него был мягкий, детский.
— Ага!
— У нас славно. Тебя как зовут?
— Макар.
— Мы вечером с тобой будем по бруснику ходить, вон туда… Много тут ее! Да красная уж… спелая, сладкая!
Макару очень понравился Ваня. Он стал помогать ему разжигать костер. Притащил сучьев и бросил прямо на костер.
— Не надо. Это сырье — не загорит. Я сам сделаю, — сказал Ваня. — Ступай вот туда, посмотри, я мельницу наладил.
Пока Ваня и Макар возились у балагана, разжигая костер и приставляя большой закопченный чайник, Яков обходил свою делянку. В нескольких местах колья были переставлены, делянка сужена… а по соседству виднелся рыжий бугор свежего песку. Кто-то начал работу.
«Начинают насыпать, — подумал Яков, — пронюхали… Исайка, значит, орудует. И землю не роет, а золото моет… Сволочь!.. Срывку с кого-то взял. М-да… Опростоволосился я… забыл ему угощенье поставить…»
К чаю он пришел недовольный, на вопросы ребят отвечал отрывисто:
— Не знаю… Не видел… Отвяжитесь…
Выпив три стакана водки, он завалился на нары.
— Сёдни робить не будем… завтра с утра…
— Я к маме схожу? — спросил Ваня.
— Пошел. Макаруньку с собой возьми, пусть посмотрит.
Ребята побежали по берегу лога к его устью, — к речке Каменушке. Туда вела торная трона. По пути зашли к плотнике, которую устроил Ваня. Вода стремительно скатывалась по жолобу и, сердито урча, вертела колесо.
От него на круглой деревянной цепочке был приделан кривошип. Он, вращаясь, поднимал деревянный молот, который постукивал по врытой деревянной баклушке.
— Это у меня дощатая, — пояснил Ваня: — железо отбивать. Ты был в заводе в листобойке?
— Нет!
— А я был… робил там одну выписку на подсыпке и видел. Вот, гляди.
Ваня взял большой лопух.
— Это будто железо. Гляди!
Он подставил лопух под молот.
— А здесь я сделаю печь, а вот тут поставлю стан — железо катать… Валки-то я уж выстрогал, потом покажу. Только колесо надо сделать больше, а то этому не повернуть. Я сделаю. Славно?
Макар, удивленный, с восхищением смотрел на его работу. Ему не хотелось уходить от плотники, но Ваня, дернув его за рукав, позвал:
— Пойдем. Я завтра робить буду, а ты здесь играй. Вот только Мишка Малышенко все ходит и ломает у меня, он драчун. Если он налетит, так ты не бойся, я тебя бить не дам.
Они шли по тропе, спускаясь и подымаясь по увалам. Огромные сосны стояли прямые, как свечи, чистые, сплошной колоннадой, сплетя вершины в один зеленый шумящий покров.
— Пичужки теперь не поют, а вот в страду и весной они здорово пищат. Люблю их слушать. А утром рано-рано рябчики пищат. Тут их много. Я зароблю денег, куплю себе ружье и буду ясачить.
Красивое лицо Вани розовело, глаза ласково смотрели.
Ребята прошли косогором по торной дороге и вышли к речке Каменушке. Где-то в густых зарослях донника, жимолости и смородины речка невидимо пошумливала на перекатах.
Недалеко послышались чьи-то хрустящие шаги, а потом бульканье воды. Выйдя на пригорок, ребята увидели Мишку Малышенка. Десятилетний мальчик в красной рубахе бегал по берегу заросшей заводи, поднимал крупные гальки и швырял их в воду. Увидя мальчиков, он остановился.
— Ты куда, Ванька?
— К вам. А ты что тут делаешь?
— Лягушек глушу. Одну убил. Погляди-ка. Мишка, растопырив пальцы, поднял размозженное полосатое тельце лягушки.
— Ты пошто их бьешь?
— А на что их?..
— И не жалко? — тихо проговорил Ваня.
— А это кто с тобой?
— Это Макарунька — сын Якова Елизарыча.
— О-о! Идите лягушек бить, их много здесь.
— Нет.
— Зазнаешься? Приблудный!
Ваня покраснел до ушей и торопливо побежал к свалкам, где у грохота работала его мать.
— Это что он сказал? — спросил Макар.
