Слушала я Натальины слова и так расстроилась сердцем, хоть самой зареветь впору. Шутка ли дело — из своей избы бежать! Да и куда я пойду? Мужики — солдаты, они ничего не испугаются, могут оборониться, если кто нападет. Дома оставаться — тоже боязно стало. Злые есть среди казаков. Натравят на меня, скажут им: это — жена большевика, самого главного коновода.
Только хотела пойти к бабушке Фектисте, чтобы поглядела за моими ребятишками, слышу — кричат на улице:
— Казаки по избам ходят!
Бросилась я в сени, выскочила на двор. Пометалась из угла в угол, опять прибежала в избу. Схватила маленького на руки, большенькому сказала:
— Иди к бабушке Фектисте, сиди там целый день. Я приду скоро.
Он плакать начал, у меня сердце разрывается. Подумала-подумала, говорю себе:
— Что будет, то и будет. Никуда не пойду. Вышла с обоими ребятишками во двор, погнала корову в стадо, а стадо давно за околицу выгнали. Корова не идет, упирается. Хлыщу ее прутиком по спине, приговариваю:
— Иди, иди!
Навстречу мне Лаврентий без шапки, косым глазом ухмыляется. Володимира очень не любил он и радовался больше всех, когда казаки приходили. Остановился около меня, ехидничает.
— Куда коровенку гонишь?
И что со мной сделалось — сама не помню. Подняла я голову на Лаврентия да прямо в глаза и говорю ему:
— Косой бес, не радуйся!
Домой я не вернулась. Гляжу, Прокоп идет с двумя казаками — так во мне и упало все. Ребенок на руках камнем лежит, другой за подол держится. Двигаю ногами, ничего больше не вижу. Вся улица туманом покрылась. Иду по дороге, а кажется — в яму падаю. Храбрюсь все-таки, сама себя подбадриваю. Пересекли казаки дорогу мне, говоря:
— Айда с нами!
— Куда?
— В теплое место.
Я заупрямилась, один казак за руку дернул.
— Не ломайся! Сама знаешь, куда тебя вести надо. Сказывай, где мужа схоронила?
Тут и я притворилась маленько.
— Что вы, родимые! Разве спрашивают нас мужики, где они хоронятся? Сами ищите, я ничего не знаю.
— А если мы тебя заставим сказать?
Опять я притворилась.
— Как вы меня заставите сказать?
Один казак плетку показал.
— Вот этой штукой: она всем бабам языки развязывает.
Другой казак, постарше, изругался.
— Не разговаривай много с чертовой бабой. Веди в сарай, там скорее скажет.
Так и задрожала я вся. Поправила платок, говорю:
— Вы хоть детей моих не пугайте. Чего я такое сделала, чтобы в сарай меня?
— Ладно, не разговаривай.
Увидала я, как Прокоп притворно над бедой моей вздыхает, словно смелее стала. Взяла большенького за руку, утешаю.
— Ты, Ваня, не бойся, это дяденька нарочно пугает нас.
А он — даром маленький: восемь лет ему — знает, какие казаки. Вцепился в подол мне ручонками, побелел весь. Ведет казак по улице меня, народ смотрит. Кто жалеет втихомолку, кто радуется. Дошли до избы, где бабушка Фектиста живет, упрашиваю я казака:
— Обожди немного, ребятишек оставлю старухе. Куда с ними пойду? Неужто и на них вину будете искать?
Казак кричит:
— Ты, тетка, меньше говори. Жалобами меня не тронешь, а тебе за это хуже будет.
Стала целовать маленького я и вдруг заплакала. Что со мной сделалось? Не могу и не могу успокоиться. Тут еще ребятишки мои крик подняли в два голоса, словно ножами режут. Как и шла потом — не помню. Запер казак меня в Павлов сарай на гумне, сижу, как крыса в ловушке. Слезы прошли уж, не плачу. Думаю, как беде своей помочь? Посидела в одном углу, в другой пересела. Ах, мучители! Такая меня злость взяла, стала я землю под плетнем ковырять, чтобы убежать из сарая. Наковыряла пальцами маленькую ямку, бросила. Какой толк! Без лопатки все равно ничего не сделаешь. Сижу, думаю. Неужто пытать они меня будут? Этак я и Володимира выдам и Николая. Неужто не вытерплю? Ущипнула себя за руку двумя ногтями — больно. Еще сильнее ущипнула — терплю. Узнать хочется: буду или не буду кричать я, если меня пытать станут. Всякие мысли пришли в голову. Увидала булавку на груди у себя, думаю: дай еще булавкой уколю себя хорошенько. Ткнула в бок посильнее — вскрикнула. Нет, не стерплю. Прислонилась головой к плетню и давай плакать. Всю жизнь свою вспомнила: как девчонкой была, как замуж выходила за Володимира, как на войну провожала его при царе. Стоит Володимир перед глазами у меня, упрекает.
— Смотри, баба, не поддавайся страху. Расскажешь казакам, где я скрываюсь, — оба мы пропали.
Чего только не передумала я за это время. То покажется — нашли Володимира, связанного ведут на расправу. То ребятишек своих увижу раздавленными, то верхом себя на какой-то лошади. Скачу будто бы по-казачьи в седле, за плечами ружье Володимирово, а за мной народу видимо-невидимо. Не пойму вот теперь: каким-то вроде начальником сделалась я, командую, и все меня слушаются.
Долго сидела в сарае, слышу голоса кричат на гумне. Поглядела сквозь плетень, казак ведет Наталью, Николаеву бабу. Мне бы испугаться надо, а я обрадовалась. Ладно, думаю, две будем сидеть, чего-нибудь придумаем. Отпер ворота казак, говорит:
— Пожалуйте, барыня, отдохнуть.
Поглядели мы с Натальей друг на друга, встали рядышком. Глаза у нее большие, губы дрожат. В моих глазах — чувствую — слезы. Вот Наталья и говорит мне, когда одни остались:
— Что, не тронут нас? Если мы будем сидеть курами в этой ловушке, достанется нам и почище.
— А куда мы отсюда уйдем?
— Надо поглядеть.
Я и не знала раньше, что Наталья такая смелая да ловкая. Забралась она на плетень до самой крыши, шепчет оттуда:
— Вылезти можно — крыша некрепкая. Ты согласна?
Вот тут я и задумалась. Словно камень на шею повесила она мне. Здесь оставаться — страшно: а ну как на самом деле казаки выпытывать будут про мужиков? И бежать отсюда страшно: увидят, как мы в крышу полезем — застрелят на месте. Сами если спасемся, как бы ребятишкам чего не сделали. Наталья торопит.
— Ну, как же ты? Решай!
Может быть, не согласилась бы я, да Володимир опять встал передо мной.
— Беги, Настасья, лучше будет.
Наталья крышу соломенную продырявила, высунула голову, смотрит. — Никого, — говорит, — нет. — А гумна у нас на задах. Тут и правда — никого не бывает. Весь народ толпится на улице.
— Ну, — говорит Наталья, — я прыгаю. Торопись за мной скорее.
Только вылезла я на крышу, слышу: бац из ружья! У меня и в глазах потемнело. Грохнулась на землю, встать не могу. Наталья кричит надо мной:
— Вставай, вставай! Это на улице стреляют.
Бросилась она к речке, прямиком по гумнам, я — за ней. Бегу, земли ногами не чувствую. Сердце задохнуться готово. Забежали в чей-то предбанник, сидим. Слушаем, не гонится ли кто. Тихо кругом. Дольше оставаться в предбаннике — боязно, найти могут нас. Чего тут делать? Заварили кашу, надо дохлебывать. Наталья говорит:
— Теперь нет нам ходу назад, пока казаков не прогонят.
— Куда же нам идти?
— Айда через речку на тот берег. Можа Володимира с Николаем увидим, около них не страшно будет.
Вот какая меня злость взяла на этих казаков! Подоткнули юбки, пошли. Я уж и бояться не стала, говорю Наталье:
— Придется нам вместе с мужиками воевать.
Наталья поддакивает.
— Ну да, придется. Сами казаки на это вызывают.
Идем тихонько, будто не прячемся, разговариваем. Вышли на другой берег, пошли на болото отыскивать Володимира с Николаем. Ходили-ходили — разве найдешь? Кричать громко нельзя. Время с обеда пошло. Сели в глухой кустарник — сидим. У меня слезы на глазах показались. Наталья спрашивает:
— Ты что плачешь?
А мне и стыдно перед ней, и ребятишки стоят на уме. Слышим, крадется кто-то за нами. Вот как я испугалась! Вскочила бежать, а из кустарников Володимир глядит. После все смеялся надо мной.
— Можешь теперь воевать?
Так мы с ними и пробыли целых двенадцать часов в болотных кочках, пока казаки не ушли из нашего села.
