во всех направлениях были исполосованы дорогами крестиков, ясно обозначенных на снегу.
— Куропатки наследили, — объяснил Три Ниточки. — Раньше их в этих местах коробами добывали…
Так они шли потихоньку вдоль тальников, пока Женька не обнаружил, что впереди по снегу продвигается пешим порядком белая птица.
«Ловко чешет, больная, должно быть!» Женька побежал, чтобы поймать птицу, но она полетела. Рядом с ней выпорхнули из снега другие, и тут же дважды негромко стукнуло ружье старика: бук-бук! Как из игрушки.
Две птицы выпали из стаи и запрыгали по снегу, разбрасывая красные пятна, потом затихли.
— Ты чего под ружье лезешь? — напустился на Женьку Три Ниточки.
— Поймать хотел.
— Поймаешь, когда привяжут, — засмеялся старик и велел подобрать мертвых птиц.
На белых перьях куропаток, там, где попали дробинки, проступили сырые пятна.
— Деревня тут была, браконьер жил знакомый, — сказал Три Ниточки. — Помер, верно, уж…
За тальником текла подо льдом речка…
— Еган зовут, — объяснил Три Ниточки. — Река, значит, по-хантейски. Приток.
Деревня сохранилась. Домов десять — пятнадцать стояли вразброс, под сгнившими тесовыми крышами. Ни дыма, ни человека, гниль и запустение, прикрытое снегом.
От крайнего дома полетели куропатки, и Три Ниточки аккуратно убил еще двух, они упали под самой стеной.
— Люди-то где? — заволновался Женька.
— Кто их знает? — сказал Три Ниточки. — Может, дальше куда ушли, может, в город поехали. Всегда так — одно строят, другое разрушается. Поселков новых настроили — считать спутаешься…
Ни тропки, ни следа человеческого в деревне.
На отшибе, ближе к реке, стоял квадратный дом из бревен, обставленный редким тыном. Над тыном чернел склад для хранения пищи, поднятый на сваи, чтобы не добрался случайный зверь. Внутри загородки виднелась печь, построенная из глины вперемешку с осокой, и стояла худая лошадь, жевала сено.
Крыльца не имелось, под дверью лежали две пестрые остроухие собаки, которые не обратили на охотников никакого внимания. Старик Три Ниточки перешагнул через собак, толкнул плечом дверь и ушел в темный провал.
Со света Женька ослеп на недолгое время и наткнулся на железную бочку-печь, потом огляделся. Дом состоял из одной комнаты, хозяин сидел у печи на чурке и, устроив на коленях больные руки, глядел на гостей узкими глазами. Ладоней у него не было, из рукавов выглядывали култышки, покрытые красной кожей.
Три Ниточки поздоровался и сел на лавку, а ружье устроил на столе.
— Не помер еще? — спросил он вместо приветствия.
— Живой! Чего сделается? — ответил старик и подвигал вялыми щеками. Лицо у него было морщинистое, как старый гриб.
— Один живешь? — поинтересовался Три Ниточки.
— Зачем один? Баба по воду пошла, чай пить надо.
Пришла старуха, села у печки на корточки, вынула из-за пояса нож и ловко настругала лучины, потом зажгла дрова и стала смотреть на огонь.
Женька огляделся: пол в избе был притрушен старой травой, на стене висели связки каких-то крючьев. Он потрогал один за острие и отдернул руку, лезвие впилось в кожу. Крючья связывал длинный шнур, они крепились на нем сантиметров через сорок один от другого, и на каждом, ближе к уху, имелась пробка.
— Самоловы. Бандитская снасть! — объяснил Три Ниточки. — Опускают эту штуку под лед, она там вьется, как змея, поплавки тонуть не дают. Рыба интересуется, подходит. Крючок заденет — воткнется, дернется — другой поймает. Если и уйдет — все равно сдохнет.
— Хорошая снасть, — невпопад подтвердил старик. — Без рыбы не будешь.
Старуха сидела у печи, как прежде, и глядела в огонь.
— Промышляешь? — дознавался Три Ниточки.
— Нет, вовсе худой стал. Старуха ходит мало-мало, — откликнулся хант.
— К сыновьям отчего не едешь?
— Поеду. Весной поеду.
— Оба живы?
— Нету. Один. В Вартовске живет.
— А другой?
— Бок дал, бок — взял, — терпеливо объяснил хант.
Расстались без сожаления. Старуха не шелохнулась, смотрела на огонь.
— Поговорили, называется, — хихикнул Женька.
Три Ниточки приказал ему оставить хозяевам куропатку.
На снег после темной избы было больно глядеть, веки сами закрывались.
«Оттого у них глаза-то и прорезаны, как ножиком», — догадался Женька.
— Никудышный старик, — ворчал Три Ниточки. — Сколько лет знаю — все такой.
— Руки-то у него где? — опросил Женька.
— Отморозил… — сказал Три Ниточки.
Лед окреп. Утром, потемну, для водолазов приготовили место работы. На реку опустили дощатую будку с чугунной печкой, чтобы было где обогреться, и продолбили в трех местах лед, заготовили проруби. Одну сделали у самого берега, другую — метров на пять — десять речнее, а третью — еще дальше — все на одной линии. Будку подвинули к средней проруби и оставили у самого края.
Водолазы в это время спали, их до времени не трогали. Три Ниточки поднял парней, когда развиднелось и можно стало различать предметы.
Пока пили чай, Михайлов объяснил, что надо делать.
— Значит, от будки пойдешь к берегу, осмотришь траншею, возьмешь проводник и — обратно, — втолковывал он Женьке.
Проводник — тонкий и гибкий трос — был намотан у крайней проруби на ворот, чтобы легче разматывался, когда потянут. Он назначался для перетаскивания с берега на берег главного троса, который будет везти трубу.
«Проводник так проводник…» — Женьке было все равно, что тащить.
Михайлов и Чернявский продували шланги и настраивали воздушную помпу, которая питает водолазов воздухом, а Женька сидел в будке рядом с печкой и неспешно одевался. Он надел два пуховых свитера, столько же штанов, натянул сверху комбинезон и стал обувать ноги. Сначала — шерстяные носки, потом — носки из собачьей шкуры, после всего он натянул на каждую ногу по меховому чулку и стал шевелить пальцами, пробовать, как вышло. Получилось хорошо, тогда он снял с крюка легкий водолазный костюм из желтой резины и крикнул, чтобы шли помогать.
Явились трое — Чернявский, Михайлов и рабочий из подсобных. Женька втолкнул в костюм через горловину ноги, вытравил штанины и поднялся.
Костюм сжался гармошкой и еле прикрывал ноги, дальше его не пускала узкая горловина. Чернявский, Михайлов и подсобник взялись за нее руками с трех сторон и дернули разом, растянули тугую резину. Женька проворно присел и оказался одетым до шеи. Потом на него надели обувь и закрепили на ногах и груди пудовые грузы из свинца, чтобы вода не выталкивала наверх и можно было работать.
— Топай! — сказал старшина Михайлов. Женька подошел к проруби, сел на краю и спустил тяжелые ноги в воду.
Старшина обвязал его поперек веревкой, надел на голову шерстяную шапку, а сверху — медный колпак-шлем, от которого тянулись разные трубки. Колпак привернули к вороту на болты.
Михайлов надел шлемофон и махнул рабочим рукой, чтобы гнали воздух.
— Как воздух, Женя? — привычно проверил старшина обстановку.
— Нормально.
— Давай, двигай потихоньку!..
Женька нагнал в скафандр воздуху побольше, раздулся, как пузырь,
