— Как же нет?.. А, например, мост? Мне рассказывали, как вы спасли его в паводок.
— Это кто же рассказывал? Сотни людей его спасали, в ледоход по грудь в воде баграми работали. А я даже ног не промотал. Мост! Кабы не эти люди, плавать бы мосту в Азовском море. У нас одни парень, водолаз, вот он действительно герой! Он в те дни знаете что…
— Погодите про водолаза. Ведь вы, говорят, тогда несколько суток с моста не сходили, спать не ложились… Эти толовые шашки придумали бросать.
Выражение скуки сменилось на лице собеседника недоумением:
— Простите, как же я, начальник, лягу спать, когда люди из холодной воды не вылезают? Толовые шашки!.. А кому же это все придумывать, как не мне? Меня сюда назначили, оказали доверие. Мне за это, наконец, деньги платят!
— Но, говорят, первый заряд бросили вы сами, приказав перед этим всем покинуть мост.
— Ох, любят у нас рассказывать! Во-первых, я был не один, нас было двое: кроме меня, был наш взрывник, чудный парень, полный бант орденов Славы еще за войну имеет. Во-вторых, я ж рассчитал заряд, знал, что лед он разнесет, а фермы устоят. Все, все было рассчитано, иначе стал бы я рисковать мостом? Ну, а людей убрал, естественно, на всякий случай, мало ли что! Да и уши их берег — знаете как грохнуло! Я три дня после этого ничего не слышал.
— А случай с геодезистом?
— И об этом наболтали! Ну и что? Ну и вытащил! А вы бы стали сложа руки смотреть, как человек под лед уходит?
— А история на перемычке?
— А что в ней особенного? Если строго судить, за это происшествие нам бы, мне в частности, надо холку мылить: не предусмотрел силы осеннего паводка, просчитался, проницательности не проявил. А ведь знал, что река сердитая, взбалмошная. И опять — народ! Все он и спас. Вот бы вам тогда посмотреть, как люди работали! Орлы!
— А мне говорили, что в критический момент вы бросились в воду и телом своим преградили дорогу потоку.
Инженер рассмеялся весело и так искренне, что длинные ресницы, выгоревшие на солнце, потемнели и слиплись от слез:
— Вот так и создают легенды!.. — Вдруг он привлек к себе дочурку, которая, продолжая помогать матери накрывать на стол, несла из кухни тарелку с хлебом. — Видите эту девицу?
Девица, прислонившись к отцу, спрятала лицо у него на груди и лишь краем голубого, как у отца, глаза исподтишка поглядывала на нас.
— Ну, расскажи-ка дяде про цыпленка!
— Расскажи сам, — промолвила девочка, совсем зарываясь личиком в отцовский жилет — так, что осталось видно только ее маленькое побагровевшее ушко.
— Ладно. Расскажу. У нас тут наша мама кур развела. Ну, клушка высидела с десяток цыплят…
— И не с десяток, а одиннадцать штук, — последовало немедленное уточнение.
— Ну хорошо, одиннадцать. И вот эта особа взяла над ними шефство. Стала при клуше чем-то вроде ассистента. Так, дочка?
— И совсем не так. Никакой я не ассистент. Просто мы с мамой поделились: ей — взрослых куриц и петуха, а мне — цыплят.
— Опять верно. Они с мамой всегда правы… А у соседей, у инженера, который в той половине дома живет, есть здоровенная собачина. Противная, злющая, слюнявая морда с торчащими желтыми клыками.
— Его Фашист зовут, — сказала дочка.
— Ну вот, вот. Так этот Фашист, как фашисту и полагается, однажды нарушил границы и перепрыгнул в наш палисадник. Мы обедаем — и вдруг страшный шум во дворе! Прежде чем мы с женой успели понять, в чем дело, эта вот особа срывается со стула — и из комнаты. Мы к окну. Картина: собака наступает на наседку. Та не струсила: прикрывая цыплят, вся распушилась — и на него, на него! И все это так самоотверженно, бесстрашно, с таким искренним материнским гневом, что даже этот поганец оторопел. Зубы скалит, рычит, а напасть боится. Но один цыпленок сплоховал, не успел за мать спрятаться. Собака его — цап! И тут вот она, эта особа, слетает с крыльца стремглав к этой громадной собачине, которую вся наша улица боится. Подлетела к ней и колотит ее кулачонками по морде, по морде. С матерью плохо. Я — во двор. Выскочил — глазам не верю: собака отступает. А эта вот, вся обливаясь слезами, держит в руках раненого цыпленка.
— И не раненого вовсе! Он цыпленку ножку сломал. Но мы его с мамой вылечили. Он теперь уже не цыпленок, а петушок, только хроменький, — говорит девочка.
Она уже не прячется, а сидит у отца на коленях, с удовольствием слушая рассказ и, повидимому, снова переживая все происшествие.
Жена инженера, в переднике, с засученными рукавами, стоит в дверях, иронически улыбаясь:
— Опять про цыпленка! Федор Иванович у меня никогда гостю за стол не даст сесть, пока об этом не расскажет.
— А что, плохая история? — говорит инженер с деланым равнодушием, сквозь которое так и светится гордость. — Видели бы вы эту собачину! Телок! А она на нее с кулачонками, с кулачонками!
Работники из группы кинохроники, шаг за шагом запечатлевавшие процесс рождения одной из величайших строек современности, устроили для друзей прослушивание шумов, записанных на кинопленку.
На своеобразный этот вечер был приглашен и начальник большого объекта, известный строитель, уже послуживший однажды прототипом героя одной из любимых наших книг, посвященных всепобеждающему коммунистическому созиданию. Расположились в маленьком номере поселковой гостиницы и набились в него так, что повернуться было негде. Только строителя, в знак особого к нему уважения, усадили в углу, у стола, в единственное имевшееся в комнате кресло. Для пущего эффекта выключили свет.
Аппарат заработал, и в душную комнату вдруг ворвались знакомые шумы, с которыми каждый из нас уже успел сродниться. Я никогда не думал, что простая звуковая запись может так выразительно рисовать целые картины строительства. Звуки то сливались в общую гамму, то расчленялись на отдельные, отчетливо различимые голоса.
Паровая баба с напряженным стуком загоняет в землю стальной шпунт, и металл сердито стонет, неохотно подчиняясь ритмическим упрямым ударам. Тихо воют электромоторы шагающего экскаватора. Чувствуется, что гигант работает легко — лишь глухо звякают цепи ковша да грунт шлепает с высоты в отвалы, напоминая фронтовикам тугой гром взрывающейся мины. Методично скрежещут шестерни машин земснаряда, слышатся отрывистые слова команды, глухой гул гигантской фрезы, соленое словечко боцмана, сорвавшееся в сердцах, и даже можно различить, как мягко ахает, оседая, земля подмытых откосов. Неистово ревут моторы могучих бульдозеров, скрипят о твердый грунт их всесокрушающие ножи; кряхтя, скрепер набирает в ковш землю; тревожно крякают клаксоны бетоновозов. И, покрывая все эти звуки, отдаваясь эхом среди бетонных громад, обычный человеческий голос диспетчера передает по радио распоряжения, передвигая людей и отряды машин, и как бы дирижирует всей этой массой механических звуков.
— Нет, это здорово! Человек — творец, созидатель — господствует над всеми этими рычащими, кричащими, стучащими, скрежещущими стальными гигантами, — неожиданно срывается во тьме мальчишеский голос художника, которого в последние недели строители видели с папкой и с карандашами в самых неожиданных местах.
— Тише, не мешайте! — одергивают его.
Теперь идет пленка с записью шумов событий, происшедших за последнюю неделю, — шумов, которые уже отзвучали и больше не повторятся. Вот спокойный голос начальника стройки произносит по радио:
«Приказываю очистить котлован. Мы приступаем к пропуску реки через плотину».
Легкое позвякивание талей мостового крана, скрип поднимаемых щитов, плеск воды, хлынувшей в нижний бьеф, сначала осторожный, как бы нащупывающий, путь, а затем быстро крепнущий, перерастающий в рев, и, наконец, взрыв человеческой радости, заглушающий этот рев воды: крики, аплодисменты, восторженный свист, которыми строители встречают первую волну, плеснувшую в гигантскую бетонную чашу.
И новая звуковая картина — перекрытие речного прорана, тот самый момент, когда советский человек-созидатель твердо сказал могучей реке: сойди со своего векового пути, сверни в сторону, подчинись моей воле, делай, что я прикажу!
Как хорошо запечатлены взволнованное слово начальника района, инженера-энтузиаста, о великом советском народе и Коммунистической партии, обращенное к строителям в эту историческую минуту, его приказ приступить к перекрытию реки, слитный рев бесконечной вереницы могучих машин, поднимающихся на деревянный помост с грузом камня в кузовах, и грохот каменных глыб, напоминающий залп фронтовых «катюш»!
Звуки ярко рисуют бешеный рев потока, новые и новые залпы падающего камня, всю эту трудную борьбу людей с разъяренной рекой. Вот силы воды иссякают, она затихает: тоньше, глуше звучит поток, и наконец уже еле-еле плещут струи реки, смирившейся и побежденной. И снова, теперь уже спокойно, устало, начальник района произносит:
