— Кого имеете в виду? — быстро спросил Алексей. — Только укажите конкретно и справедливо. На мой взгляд, люди трудятся много и добросовестно.
— Тополев, на ваш взгляд, работает много и добросовестно?— крикнул Беридзе. — Старый саботажник!
— Это уже не огульное обвинение. Только с Тополевым я ничего не могу сделать. Я вам говорил о нем несколько раз.
— Нечего мне говорить об одном вздорном старике несколько раз! Извольте сами справляться со своими подчиненными. Не можете добиться от него настоящей пользы — отправьте в отдел кадров, пусть его уволят по какой-нибудь статье «г», без выходного пособия. У нас не приют для престарелых бездельников.
Алексей молчал, понимая, что возражения бесполезны. Конечно, маститого инженера нельзя было отправить в отдел кадров, тем более уволить.
— Представьте, что получается! — продолжал возмущаться главный инженер. — Проект задерживает всё строительство, а в это время начальник производственного отдела занимается посторонними вещами и покрывает своего заместителя.
— Я не занимаюсь посторонними вещами и совсем не покрываю Тополева.
— Я заходил к вам в половине девятого, вас не было и в помине. Вы, как чиновник, являетесь на работу тютелька в тютельку в предуказанное время!
— Я был на всевобуче и пришел на работу без пяти девять.
— Вот-вот, у вас много занятий, не имеющих отношения к делу. Я могу освободить вас от всевобуча.
— Зачем же? Разве я лучше или хуже других? И всевобуч не помеха для работы.
— Живая помеха сидит в вашем же кабинете. Когда я завел с Тополевым разговор, мне стало ясно, что он совершенно не в курсе дела. Вы не вовлекаете его в работу.
Ковшов переждал новую вспышку и заметил:
— Тополев заслуживает особого подхода. Все мы в нем заинтересованы, а подойти к нему не сумели. Не надо забывать, человеку шестьдесят лет.
— Барышня в пышном газовом платье! Нужен особый подход, чтобы на подол не наступить! — съязвил Георгий Давыдович.
— По отношению к нему мы допустили серию бестактностей, — продолжал Ковшов. — Вы его распекли при первом же знакомстве — раз. Назначили ко мне заместителем, не поговорив с ним, — два. Я посадил его в свой кабинет и заставил сидеть против себя, как мальчика, — три. В стенгазете его обидели — четыре... Сказать по правде, сейчас я бы не возражал, если бы у меня его забрали. Он меня стесняет. Гипнотизирует сердитыми глазами, нюхает зеленый табак и молчит, как камень. Пытался с ним поговорить серьезно — не вышло, он оборвал меня и высказался в таком роде: «Я свой план в жизни выполнил. Посмотрю, какой показатель будет у вас...»
— Не хочу больше слушать о нем! — сказал Беридзе. — Можете хоть под стеклянный колпак его поместить, как редкий вид кактуса. Я вас позвал не из-за него.
Во время разговора главный инженер трогал бумажные листки, наколотые булавками по большой схематической карте строительства. Это у него была своя памятка-картотека. На листках записывались самые важные вопросы. Тот или иной листок не снимался с карты, пока обозначенный на нем вопрос не был решен. Алексей вспомнил, какой шум произошел на днях из-за листков Беридзе: новая уборщица, посчитав их за мусор, побросала в корзину.
Георгий Давыдович уловил усмешку в глазах Алексея и сказал с неприязнью:
— Надо быстрее заканчивать работу над проектом. Меня Залкинд сегодня предупредил: предстоит бой с Грубским у краевого начальства. Я намерен лично проверить наши основные предположения. В ближайшие дни отправлюсь на трассу. Весь спорный материковый участок пройду на лыжах, прощупаю и левый, и правый берег. Лучше, если вы пойдете со мной. Могу, разумеется, обойтись и без вас.
Он вопросительно посмотрел на Алексея. Зазвонивший телефон не дал Алексею ответить.
— У меня, пожалуйста, — сказал Беридзе и передал трубку Ковшову.
— Здравствуйте, молодой человек, с праздником вас! — послышался глуховатый голос Залкинда, и Алексей невольно подумал, что в самом голосе парторга кроется доброта. — Очень занят сейчас?
— Обыкновенно. Не очень.
— Сможешь зайти?
— Сейчас зайду.
Положив трубку, он ждал продолжения разговора с Беридзе. Алексей чувствовал: Георгий Давыдович хочет сказать ему нечто важное.
— Идите, вы свободны, — поднялся Беридзе.
— Вы хотели что-то сказать...
— Ступайте к Залкинду,— настойчиво повторил Беридзе. — Вы обещали сейчас же придти. Не ждать же ему нас!
Беридзе набросил шубу на плечи, сел и уткнулся в бумаги. Не понимая причины его раздраженности, Ковшов постоял с минуту. Но Беридзе перестал, казалось, его замечать.
Глава четырнадцатая
День и вечер седьмого ноября
У Залкинда сидел Грубский. У него был праздничный вид в новом безукоризненном сером костюме и сером джемпере, из-под которого виднелись белоснежная сорочка и шелковый галстук. Его грудь украшал орден «Знак почета». Залкинд был тоже при орденах — Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды и тоже одет по-праздничному. Ковшову стало неловко за свой обычный будничный костюм.
— Садись, Алексей Николаевич, — предложил Залкинд, крепко пожал руку Ковшову и повернулся к Грубскому. — Слушаю вас.
— Я опять пришел к вам как к партийному руководителю. Мое обращение к начальнику строительства, к сожалению, не возымело действия. — Грубский говорил наставительно, важно и даже несколько торжественно. — Сначала я решил умыть руки. Совесть гражданина заставила меня снова заявить категорический протест против решений товарища Беридзе. Они скороспелы, ошибочны и заведут строительство в тупик. Я тщательно продумал свои возражения и выразил их в докладной записке на ваше имя.
«Еще одна докладная», — хотел сказать Алексей.
— Напрасно на мое имя, — заметил Залкинд. — Я вам уже говорил и опять скажу: я за предложения Беридзе и буду его всячески поддерживать.
— Вы заблуждаетесь! — воскликнул Грубский и привстал. И без того темное лицо его еще больше потемнело.— Умоляю вас — не поддавайтесь внешним эффектам и красивым речам. Они приведут строительство к немедленному краху. Вы пожалеете потом, когда будет поздно.
Алексею захотелось вмешаться, Залкинд остановил его взглядом. Будто умываясь, парторг провел по лицу обеими руками и с минуту помолчал.
— Вы, товарищ Грубский, очевидно, искренни в своем упорстве. Но это вас не оправдывает. Я хотел бы задать вам один вопрос: а что если Беридзе прав? Предположим, мне сейчас виднее, кто из вас ошибается, хотя я и не инженер?
— Коли я ошибаюсь, — не сразу отозвался Грубский, — вы можете предать меня суду военного времени. И я тогда извиню Беридзе, если он плюнет мне в лицо.
— Пока суд да дело, вы сами стараетесь плюнуть в лицо Беридзе, — не утерпел Ковшов.
— Не торопись, — остановил его Залкинд. — Заблуждаетесь вы, товарищ Грубский, а не Беридзе и не я. Очень плохо — для вас плохо, конечно, что вы так долго не можете осознать ошибочности своей позиции. Поскольку вы ко мне обратились, я обещаю направить вашу докладную записку Уполномоченному Государственного Комитета Обороны или секретарю крайкома. Пусть они решают, кто из вас прав, кто виноват. Ратовать же, повторяю, буду за проект Беридзе. Устраивает вас это?
— Полагаюсь на вас и хочу надеяться, что в Рубежанске поймут меня, — ответил Грубский. — Я дал записку на просмотр и на подпись инженеру Тополеву. Он соавтор проекта и сторонник моих взглядов. Возьму у него материал и вручу вам.
Проводив Грубского, Залкинд пересел на диванчик к Алексею и протянул ему кожаный кисет с табаком.
— Закури, свет-Алеша. Одному мне стало скучно курить.
Алексей неумело крутил папиросу. Залкинд взял у него кисет и вмиг завернул табак в два маленьких лоскутка газетной бумаги.
— Как тебе понравился Грубский? — спросил Залкинд, выдохнув большой клуб дыма.
— Совсем не понравился. Путается под ногами, мешает. Неприятный человек и, может быть, даже вредитель. — Алексей закашлялся, захлебнувшись дымом.
— Какой он вредитель! — возразил Залкинд. — С утра я был на Старте, выпала такая минута перед рассветом, когда все угомонились. Мне подумалось: чем замечателен сегодняшний день? — На лице Залкинда появилось мечтательное выражение. — Представил себе москвичей в окопах под Волоколамском, моряков среди камней Севастополя, полярников, ленинградцев. Представил себе наших дальневосточников на границах. Сегодня, мне кажется, люди должны быть не совсем обычными. Не то, что они вдруг станут не теми, какими были всегда, — нет! Так предполагать — наивно. Они останутся теми же, но все лучшее, что у них есть, должно показать себя.
— Это имеет какое-то отношение к Грубскому?
— Да, и к нему. Сегодня Грубский показался мне необычным. У него ведь на первом плане лояльность и соблюдение формы. Свое мнение против ваших манипуляций с проектом он давно заявил. И, казалось бы, все, его дело сторона. Но слышал? И он заговорил о гражданской совести! Он верит в свою правоту и активно старается ее доказать.
