Не замечая одетого в новую летную куртку Юзефовича, Долотов сел так, чтобы видеть одного Данилова.
— С управлением что-то… Мотает виток за витком, а не выходит. Спрашиваю, что случилось, а он: «Погоди, не торопись». А как не торопиться, когда высоты нет… Я ему — прыгай, высота!.. До земли меньше тысячи метров. Я уж подумал, что-нибудь с катапультой. Нет, гляжу — вырвался… Падал по кривой к земле, парашют, правда, раскрылся, но боюсь, у самой земли. Может, парашют и попридержал, не знаю. Я два раза над ним прошел, не поднимается.
— Самолет горел? — спросил Юзефович.
— Не знаю, — ответил Долотов, глядя по-прежнему на Данилова. — Он мог не успеть освободиться от кресла, оно упало вместе с ним или рядом…
— Что же помешало Извольскому покинуть машину вовремя?
Долотов повернулся к Юзефовичу.
— Я не гадалка. Говорю, что видел.
— Почему он сказал «не торопись» на такой высоте? — вслух подумал Данилов.
— Что-нибудь с высотомером, — подсказал кто-то.
— Может быть, — громко подхватил Юзефович. — Я слышал, Руканов распорядился не снимать высотомеры на очередную тарировку до конца программы полетов на штопор. Вот вам и возможное следствие…
— Спасибо, — заключил разговор Данилов. — Вы будьте неподалеку, вас наверняка захочет увидеть Савелий Петрович.
Последние слова относились к Долотову.
— Вот вам и следствие, — с особым смыслом повторил Юзефович и решительно направился из комнаты. Лицо его было непреклонным.
Никто в комнате не сказал больше ни слова, все смотрели на Долотова, пытаясь понять, чего можно ждать с возвращением вертолетов.
Извольского привезли без сознания, в кровавых бинтах. Девушка-врач сумела сделать все, чтобы поддержать его до той минуты, когда за него примется главный хирург госпиталя.
А Юзефовича между тем обуревали свои хлопоты. Высказанные в кабинете Данилова предположения о неисправности высотомеров дадут пищу для разговоров, а это как раз то психологическое обоснование, когда можно действовать в открытую. Он велел принести документы, где отмечались регламентные работы, и, убедившись, что проверка высотомеров просрочена на несколько дней, приказал наземному экипажу написать объяснительные записки.
Главное было сделано. Подготовлены документы, уличающие ведущего инженера В. Л. Руканова в халатности. Нет, нет, никто не утверждает, что она привела к аварии, разобраться в причинах — дело комиссии. Его, Юзефовича, обязанность предоставить ей все, что прямо или косвенно поможет найти истину. Но в любом случае просроченные отметки в документах, объяснительные записки и его докладная произведут впечатление. Юзефович не сомневался, что с такой «телегой» позади ни о каком повышении в должности в обозреваемом будущем Руканов по может и мечтать.
Но если вышло черт знает что, то виной всему, видимо, время, когда все происходит не по тем правилам, по которым жил и уже не мог не жить Юзефович. И еще потому, что у Павла Борисовича Разумихина, назначенного возглавить аварийную комиссию, оказалось два неудобных качества: хорошая память и никакого понятия о деликатности в отношении номенклатурной фигуры и. о. начальника комплекса.
На первом же заседании, где подводились итоги осмотра самолета на месте падения, Разумихин удивленно поднял брови, увидев сидящего со скромным видом Юзефовича, — тот не был членом комиссии.
— А ты с чем пожаловал? — спросил он уничижительным тоном, какой только может быть у человека, не привыкшего стеснять себя в выражениях. — Имеешь мнение?.. У тебя, помнится, всегда было особое мнение. Ну?
Два десятка людей за длинным столом в кабинете Данилова хорошо знали, что означает это «ну?».
— У вас в папке моя докладная, Павел Борисович… Могут быть вопросы…
— О Руканове, что ли?
— Не только, там…
Руканов, сидевший напротив Лютрова, рядом с Гаем и Долотовым, снял очки и принялся старательно протирать сложенным носовым платком толстые, ограненные стекла. Руки его дрожали. Заметив это, Лютров почувствовал нечто вроде удовлетворения: что-нибудь да останется в пасторской душе Руканова после этой передряги, что-то оживет в ней, сделает ее менее стерильной и более человеческой.
— Ты что, всерьез считаешь, что два просроченных дня в годовых регламентных проверках приборов послужили причиной отказа в работе? Или меня за дурака принимаешь?
— Я не понимаю вас…
— Врешь.
Разумихин подался через стол к Юзефовичу и несколько мгновений в упор смотрел на него, наливаясь злобой.
— Скажи, чем ты занимаешься в авиации?.. Сам не знаешь. И никто тут не знает. Гляжу я на тебя и никак не могу понять, почему Соколов не выгнал тебя… И хоть бы работягой был, механиком, прибористом…
— Вы что!
— Не перебивай! Сядь!.. Думаешь, я этой бумажке поверю? — Разумихин тряхнул докладной Юзефовича. — Да скажи ты мне, что завтра будет утро, я и тому не поверю с твоих слов… Если собрать по бумажке с каждого, кого ты оплевал за все годы работы, вот этой папки не хватит… А ведь они не пишут. Почему бы это, Юзефович? Более того, ты работаешь в КБ Главного конструктора, которому… известны твои художества, и все-таки он терпит тебя. А что стоит ему загнать тебя за Можай, а?
Подбородок Разумихина подергивался, побелевшее лицо не сохранило и тени его всегдашнего добродушного выражения.
— Я тебя не задерживаю.
Через несколько дней, когда была определена причина невыхода бесхвостки из штопора — скрытый дефект в цепи управления, Разумихин вызвал Юзефовича в занятые им апартаменты Главного.
Не ответив на «здравствуйте» Юзефовича, он спросил:
— До пенсии сколько осталось?
— Мне?.. Полгода. Семь месяцев.
— Пиши заявление с просьбой о переводе на… легкую работу. В связи с болезнью… печени, — Разумихин приписал ему собственную болячку. — Будешь помощником начальника отдела эксплуатации, приглядывать за своевременным заполнением документов на регламентные работы…
Собравшийся было в отпуск Лютров не мог уехать, не повидав Извольского. Перед началом работы на «девятке» они сговорились вместе отдохнуть у моря, а теперь, кто знает, может быть, Витюлька и не поправится к осени?
— Почему не прыгал вовремя? — спросил Гай, когда они с Лютровым поднялись к Витюльке в палату.
Лежа на мудрено сконструированной кровати, распухший от бинтов, Извольский едва не плакал от обиды.
— Спутал, понимаешь? Спутал положение стрелок на высотомере. Выводил, выводил… И так и так, не хочет выходить, паразит. Витков двадцать намотал. А Долотов ходит вокруг по спирали и кричит: «Прыгай!» Глянул на высотомер — шесть тысяч! Чего, думаю, разорался, время есть… А на приборе не шесть тысяч, а шестьсот метров. Мне бы, кретину, получше приглядеться, а я… Хорошо еще, землю заметил, а то… на венок бы скидывались. — Он подмигнул единственно видимым глазом. — Думаете, отлетался? Фигушки. Тут дед-хирург командует, фронтовик, будь здоров костоправ. Может человека из запчастей собрать, и будет как фирменный… Отцу сказал, не волнуйтесь, ваш сын будет работать по специальности. Обрадовал предка!..
— Витюль, а твоя, как ее?.. Тоня? Знает она, что ты здесь?
Лютров вспомнил, что видел как-то Извольского в обществе весьма впечатляющей девицы, которой был представлен.
— Томка?.. Заходила… На юг собирается. Что ей Гекуба, и что она Гекубе… Да и по делу — чего ей летом в отпуске по городу мотать?.. Сиделки мне не нужно, тут сестричками студентки на каникулах. Одна другой внимательней, аж совестно. Мать каждый день бывает, все ахает, отец свой силос забросил… Раз заходит в палату, и Томка тут. Она на мою бывшую жену смахивает, так отец, кажется, струхнул малость!..
Это было не мудрено: хорошо упитанная девица действительно напоминала бывшую супругу Извольского. Витюлька был верен себе во вкусах.
— Выпить не принесли, позвонки?.. Чего у тебя в кармане, Гай?
Тот выразительно повел воловьими глазами в сторону соседа Извольского, лежащего с задранной ногой в гипсе.
— Принимает, не боись… Свой мужик: ночью катапультировался, на церковь приземлился. Видишь, ногу сломал. Бог помог.
Перед уходом из госпиталя они побывали у главного хирурга — сухого бодрого старика армянина, говорившего на подчеркнуто чистом даже изысканном русском языке.
— Положитесь на мое слово, молодые люди, — ответил он на вопрос Гая о состоянии Извольского. — Месяца через два приступит к работе… Несколько не очень серьезных травм…
Прощаясь с Гаем, Лютров попросил:
— Пока будет возможно, ты не подыскивай второго летчика на «девятку». Может быть, и в самом деле парень поправится.
— О чем говорить, Леша! Мне и самому хочется, чтобы он с тобой полетал. Такая работа не каждый год бывает.
— Я не потому: он хороший человек, Гай, его легко обидеть.
