Женщины откровенно и сердечно плакали. Петя не плакал: он жмурился, точно от досады, морщил нос...
А солнце вставало, разбрызгивало над темным лесом яркие утренние лучи. По извилистым, уходящим к лесу дорогам растянулись длинные черные ленты кавалерийских эскадронов. Следом катились повозки, наполненные трофеями. На одной из них сидел дед Грицко, суровый, величественный. Рядом шла Оксана. А позади всех, на маленькой лошадке, трусил одинокий всадник. Он не отставал от эскадронов и не нагонял их — ехал на почтительном расстоянии...
ГЛАВА 17
На привале в лесу разведчики решили первым долгом разложить костер и наварить картошки.
— Красота посидеть около огонька, картошек испекти! Ну, а барабуля тут, браты мои, не хуже кубанской. — Торба развязал мешок и вытряхнул на землю крупную картошку. — Ты погляди, Павлюк! Такую взять горяченькую, разломить пополам, — а она парок пускает. Трошки соли, корочка поджаристая, на зубах хрустит, да ще цыбулю, — объеденье, браты!
— Варить надо поскорее, — перебивает его Павлюк, бросая на землю охапку хвороста. — Нечего над картошкой колдовать: кишки подвело, ремень уж на последнюю дырку подтянул — и все, слабо.
— Не гуди, прикумский гарбузник! — огрызается Торба.
— Во-первых, не гарбузник, а винодел, — это большая разница, товарищ Торбачевский! У нас в Прикумщине...
— Ты що к моей фамилии кончик приставляешь? — Торба с угрожающим видом берет хворостину.
— Чуток прибавлено — и уже звучит!.. А то — Торба, что это такое? Посудина, из которой кони пищу принимают!..
— Геть, гарбузник! — Торба замахивается хворостиной. Павлюк кидается в кусты и чуть не сбивает с ног Яшу Воробьева, идущего с охапкой хвороста.
— Вот люди, чисто младенцы! — ворчит Яша Воробьев, ломая о колено ветки для костра. Он чем-то встревожен и явно не в духе. Подняв голову, Яша прислушивается к голосу Шаповаленко, который сидит вместе с дедом Грицко и с увлечением читает ему что-то из своей тетрадки. Теперь, после освобождения деда Грицко, Филипп Афанасьевич с ним неразлучен.
— «А яки колгоспы на реках стоять, — читает Филипп Афанасьевич, — печки переделать на каменный уголь. Доставлять его на баржах по реке Кубани, а лес на дрова не переводить, бо от этого государству великий убыток, да и скучно жить без лесочка...»
— Это верно, — кивает дед Грицко. — Люди рубят где попало... Надо сады разводить, пчел, плотины строить.
— Написано, — подтверждает Филипп Афанасьевич, — послухай пункт сто восемьдесят пятый: «Сады должны выращивать по-мичурински, щоб их не брал ни який мороз...»
— Эй, борода, опять читаешь? — отшвырнув ногой хворост, накидывается Яша на Шаповаленко. — А кто будет костер разжигать? Писатель нашелся, Лев Толстой! Я лейтенанта должен кормить? Можешь ты это понимать, аль нет?
— А ты скажи моей дочке, она и состряпает, а кричать, сынок, не гоже!.. Человек план колхозной жизни на пятьдесят лет составил, — говорит дед Грицко.
— Ксана Григорьевна опять в разведку ушла, — тихо говорит Яша. — Дайте хоть спички.
— Серники у Буслова. Позови его, он и поможет, а от меня видчепись, я за конями слежу, — отмахивается Шаповаленко.
— Буслов, Буслов, — ворчит Яша, — вот он сидит на пеньке и горюет. У него слова не добьешься, нахмурился, как туча в буран. Я ему консервы носил, шнапсу предлагал хлебнуть — даже головы не поворачивает... Каменный человек!
— А что с ним? — спрашивает дед Грицко.
— Прежнего командира убили, — отвечает Филипп Афанасьевич. — До этого он в пулеметном эскадроне был, а потом его полковник в разведчики перевел. Парень он храбрейший, добрый, теперь зажурився: жалко старшего лейтенанта Чалдонова. «Меня, — говорит, — там не было, потому и убили». Сильно горюет хлопец. Пуля — дура... — вздохнув заканчивает Шаповаленко.
— Вот Харитина Петровна... — Умное, серьезное лицо деда Грицко становится задумчивым и строгим. Может быть, он вспомнил в эту минуту пройденный вместе с Харитиной Петровной долгий путь сорокалетней жизни со всеми его радостями и горестями. Может быть, воскресил в памяти родные, дорогие сердцу черты, безвозвратно ушедшую юность, веселую черноокую Харитину в вышитой кофточке, бойко плясавшую лявониху. Дед Грицко прислонился к сосне, и она, казалось, дрогнула, заскрипела под его спиной,
— Ты Буслова не замай, — говорит Шаповаленко Яше. — Зараз чоловику лихо, — он перекипит и остудится, на войни слеза швидко сохне, чуешь?..
Буслов сидел на пеньке, то и дело вынимал из кармана кисет, набивал трубку, сильно затягивался.
Яша, собирая хворост, все время на него поглядывал из кустов.
«Смотри, как перевернуло парня, хоть бы поел чего-нибудь», — огорченно думал Яша.
Буслов, словно чувствуя, что за ним кто-то наблюдает, встал с пенька и углубился в лес. Шел он медленно, тяжело, не замечая окружавших его березок, лапчатых елей, высоких мачтовых сосен и прыгающих с ветки на ветку белок. Не верилось ему, что его командира, товарища и друга сегодня зароют в холодную землю, и уже не споет он больше задушевную песню про широкую русскую степь...
Впереди, в молодом ельнике, беспокойно застрекотала сорока. Буслов поднял голову. Птица кружилась над верхушками деревьев, садилась на ветки, снова взлетала. Буслов остановился и посмотрел вперед. Над молодым ельником вился едва заметный дымок. Буслов осторожно раздвинул кусты. Под елкой, у ярко горевшего костра, сидел мальчик лет десяти, в каске, в телогрейке с подвернутыми рукавами и что-то варил в консервной банке. В сторонке была привязана маленькая вислопузая кобыленка с репьями в хвосте. На спине у нее вместо седла было прикреплено веревкой какое-то пестрое рядно. У дерева стоял дробовик с надтреснутой ложей и с заплатками на стволе. У костра лежали горбушка ржаного хлеба, картофель, несколько головок лука. Увидев Буслова, мальчик молча взял в руки ружье, положил его поперек колен, потом подбросил в костер несколько сухих ореховых веточек и, наклонившись, начал старательно дуть на костер. Буслов, подойдя к костру, спросил:
— Ты что тут делаешь?
— В лагере я, — буркнул мальчик.
— В каком лагере?
— В партизанском, — не знаешь, в каком?
— А где же твои партизаны?
— Я сам.
— С-а-а-м? — протянул Буслов, пряча добродушную улыбку. — А где ж командир отряда и кто он?
— Петр Иванович Кочетков, вот кто.
— Что это за Петр Иванович? Как бы его увидеть?
— Я — Петр Иванович Кочетков.
— Ага! — Буслов подсел к костру, взял головешку и, раскуривая трубочку, спросил: — Войско-то у вас большое, Петр Иванович? Или это военная тайна?
— Пока я один! — Петя вытер кончик носа ладонью и оставил на щеке заметный след золы и сажи. Потом он уверенно добавил: — Наберем! В армию просился, да кавалерийский полковник в партизаны поступить велел и подюжей немцев бить. «Ты, — говорит, — Петр Иванович, все тут знаешь, ты человек партийный и с немцами тебе жить нельзя».
— А вы, Петр Иванович, в правду партийный? — спросил Буслов.
— Пионер, — гордо ответил Петя и вытащил из кармана кумачевый галстук. — А вы из кавалеристов, да? — Петя заблестевшими глазами смотрел на Буслова и, главное, на его наган, висевший у пояса.
— Ружье как? — кивая на берданку, спросил Буслов.
— Отцовское ружье. Тетеревушек бьет с одного раза, — ответил Петя, не спуская глаз с бусловского нагана.
— Патронов много к ружью-то?
— Три штуки есть!
— Маловато. — Буслов покачал головой. — А где отец у тебя?
— В Красной Армии — первый ушел! — Петя тоненькой палочкой попробовал варившуюся в банке картошку, проткнул кожуру и вытащил одну картофелину. Убедившись, что она поспела, обжигая пальцы, разломал ее на две части и большую протянул Буслову.
— Поешь, дядя.
Буслов взял картофелину и стал молча чистить ее...
Торба вместе с охапкой дров принес в лагерь два гриба.
— Это ж боровики, цари грибные! Фунт таких грибов заменяет полфунта мяса! — обрадовался Яша.
— Павлюк, дерни его за ухо, щоб не брехав, — проговорил Торба.
— Это я брешу? — воскликнул Яша. — Да из них можно такое варево состряпать, — котелок наизнанку вывернешь!
— Верно, — поддержал его Павлюк. — Ну, ладно, хлопчики! Сейчас такой обед закатим: печеная картошка — раз, вареная — два, тушеная с концентратами — три! Жрать так хочется, прямо хоть коню ухо грызи!
Он не видел, как сзади подошли Доватор и Карпенков.
— Вы что, товарищи, костер готовитесь разжигать? — спросил Доватор.
— Так точно, товарищ полковник! — вытянувшись, ответил Торба. — Картошки хотим сварить и подсушиться малость.
— Ведь запрещено жечь костры, вы разве не знаете?
— Да это ж ночью, товарищ полковник, а мы зараз...
— И сейчас опасно разжигать костры, — ответил Доватор и, заметив в ельнике дымок, сердито спросил: — А там кто? Бомбежки хочет?
