…Выслушав рассказ Герты, Притл заявил, что узнал причину ссоры. Ею была Герта Унцикер. Но Таймураз возразил:
— Это не так. Из-за нее на меня злился только Фриц. А Петер и Вольфганг по-прежнему были со мной доброжелательны. В один день они вдруг все стали злыми. В то утро Фриц подложил под седло мустанга пружину, и он зверски носил меня по холмам, пока сам не выдохся. Когда я возвратился на ферму, они встретили меня смехом, но почему, я понял только вечером, заметив на спине мустанга рану. Жаль было, потому что я ничем не обидел их, вел себя почтительно, как подобает младшему. Когда я пришел ужинать, Фриц ударил кулаком по столу, выскочил наружу, притащил другой стол, выхватил у меня миску и поставил ее на принесенный стол. Я ударил его. Они набросились на меня втроем. И понял я, что они отдали душу злу. И тогда я решил купить винтовку…
Тонрад, представляя себе всю картину трагедии, разыгравшейся на ферме, понял: конечно же, этот человек в лохматой шапке не мог пожаловаться хозяину на несправедливость немцев — гордость не позволяла ему звать на помощь. Он сам решил расквитаться с обидчиками и с винтовкой в руках пришел на поле. Притаившись недалеко от немцев, он мог открыть стрельбу. Но все еще колебался. Он искал ответ на вопрос, что произошло с немцами, — и не находил. И тогда он вдруг услышал голос деда Асланбека:
— Внук, что легче всего потерять?
— Я помню: честь! — охотно откликнулся Таймураз.
— Что труднее всего возвратить, внук?
— И это помню: честь!
— Самое большое богатство у горца?
— Честь, дед!
— Убить человека — значит, погасить звезду, которая больше никогда не будет светить людям.
— Знаю, дед.
— Убить человека — значит, сделать детей сиротами, лишить жену мужа, сестру — брата, семью — кормильца.
— И это знаю, дед!
— Убить человека — значит, убить душу матери, заставить ее плакать кровавыми слезами! Самый страшный грех на земле — лишить живое существо жизни. Человек должен нести людям добро.
— Ты меня учил и другому: человек должен уничтожать зло. Они позволили злости захватить свои души. Я убью в них эту злость!
— Убивая злость, ты убьешь и то доброе, что есть в них.
— Но они избили меня! За что?! ЗА ЧТО?!
Но дед молчал. И тогда Таймураз решил: пусть судьба рассудит, кому погибнуть. Выйдя из-за своего укрытия, он поднял винтовку над головой и закричал:
— Эй! Эй!..
Они оглянулись на него, они увидели винтовку. Первым бросился к оружию Фриц.
— Будем стрелять друг в друга? — растерялся Вольфганг..
— Можешь подставлять ему свой глупый лоб! — огрызнулся. Фриц и прикрикнул на него: — Хватай винчестер и ложись! Первый выстрел за мной, — предупредил он Петера и деловито взвел курок. — Прикончить его должен… я!
Его пуля сбила шапку с Таймураза. Горец ловко припал к. земле. Он не спешил. Немцы сделали по три выстрела, когда Таймураз нажал на курок. Тупо отдался толчок приклада о плечо, и в тот же миг раздался вскрик Фрица.
— Майн готт! Он меня ранил, — схватился рукой за плечо он и процедил сквозь зубы: — Это ему так не пройдет. Петер, Вольфганг, окружайте его!
Они подкрадывались к горцу с трех сторон. Петеру удалось добраться до камня, от которого до Таймураза было метров пятнадцать. Петер и горец выстрелили одновременно. Таймураз; стрелял в прыжке, как его этому научил Батырбек. Его тело по-кошачьи распласталось в воздухе, и Петер промазал. Пуля же горца опрокинула наземь немца. Тут же напротив Таймураза оказался Фриц, который выстрелил в него в упор. Но Таймураз ужом перекувыркнулся по земле, отпрыгнул в сторону н сам: всадил пулю в грудь обидчика.
— Боже мой! — застонал Вольфганг. — Что я напишу им домой? — Приподнявшись, он выстрелил раз, второй, третий по мелькавшему перед ним горцу. Тот вел себя странно: отбросил винтовку в сторону, мотаясь вправо-влево, кричал немцу:
— Вольфганг! Геноссе! Окей! Гут!
Вольфганг, не таясь, упрямо шел на горца и стрелял, стрелял… Вот Таймураз в каких-то трех метрах от него. Вольфганг вновь нажал на курок. Но выстрела не последовало. Таймураз облегченно улыбнулся ему, тихо произнес:
— Хорошо, Вольфганг! Гут!
— Гут?! — крикнул Вольфганг. — Их убил и гут?!
Легко наклонившись, он схватил с земли винтовку Фрица и выстрелил. Таймураз схватился за руку.
— Ой! Ты что, Вольфганг?!
Но тот вновь прицелился в Таймураза. Горец бросился на него, сбил с ног, а сам откатился в сторону. Немец потянулся к винтовке, и тогда горец подхватил с земли свою и, почти не целясь, выстрелил. Голова Вольфганга поникла к зехмле, Таймураз. склонился над ним, перевернул, посмотрел в лицо:
— Зачем ты стрелял в меня, Вольфганг?.. Притл уставился на Караева, свирепо спросил:
— Он жалеет только о Вольфганге?
— Он говорит, что в винтовке, которая была у него в руках, не оказалось больше патронов.
— Вот и все! — торжествующе посмотрел на Тонрада Притл.
— В таких случаях вы советуете прекращать допрос, — кивнул ему понимающе Тонрад.
— Да, факты установлены. Можно увести убийцу.
— Одну минуту, — решительно шагнул к Таймуразу Тонрад. — Мистер Притл, я задам подсудимому один вопрос. Официально.
— Но вы не имеете отношения к процессу, мистер Тонрад.
— Это-то меня и не устраивает, мистер Притл.
Притл и Тонрад с минуту молча смотрели друг на друга. Мисс Мэнфи подняла голову. Ясно. На Тонрада опять что-то нашло. Не собрался ли он затеять с Притлом схватку насмерть? Точно. Он, ее Эрнст, нравился ей именно таким, отчаянным и готовым к бою с любым противником, чем бы это ему ни грозило.
— Вы собираетесь стать адвокатом убийцы? — нахмурился Притл.
— Мне нравится этот парень, — жестко отрезал Тонрад. — И я не ради гонорара берусь за его дело…
Когда подсудимого увели, Притл заметил Тон раду:
— Плохо же вы поняли мой совет возобновить практику. Предупреждаю — славы на этом процессе вы не завоюете, но голову потерять можете… Вы хотите доказать, что убийца не он?
— Я не сомневаюсь, что именно он убил их. Но он… не похож на убийцу! Его поведение нелогично. Человек потрошит троих немцев и тут же отправляется в участок, чтоб сообщить полиции о своем преступлении.
— Чепуха! Он просто знал, что ему не скрыться.
— Вы не допускаете, что он сам жертва обстоятельств?
— Не было у него подстрекателей, это всем ясно. А копаться в психике подсудимого — удел психиатров. Собственно, с профессиональной точки зрения нам остается одно: определить меру наказания…
— Вот-вот! Вы установили факт и подбираете статью. Все! Точка! И вас не интересует, что за особая причина довела этих людей до смертного боя. Но преступников от рождения не бывает.
— Как не бывает и преступления без преступника, — быстро возразил Притл. — Я призван ответить на вопрос: он или не он совершил преступление. Мистер Тонрад, я не желаю брать фору от вас. Это игра в одни ворота. Мне будет нелегко видеть вас поверженным ниц. Откажитесь от своей затеи.
Тонрад отрицательно покачал головой.
— Печально, — вздохнул Притл. — Тогда держитесь, мистер Тонрад, через две минуты состоится пресс-конференция, и я на ней сделаю первый выпад. Защищайтесь! — и, жестом пригласив Караева следовать за собой, он направился в приемную, откуда слышался неровный гул голосов. Притл следил за каждым своим жестом и словом, ведь теперь он должен быть непроницаемым для мистера Тонрада.
Мисс Мэнфи оказалась наедине с Тонрадом. Всем своим видом она показывала, что поглощена сбором бумаг со стола. Тонрад подошел к ней, но не осмелился взять ее за плечи. Он молча ждал. Наконец, она подняла на него глаза:
— В вашем возрасте, Тонрад, опасно увлекаться романтикой.
— А флиртом в вашем? — парировал он ее фразу.
— Вы без предупреждения скрываетесь на несколько лет, а, возвратившись, хотите видеть женщину, безропотно ждущую вас у камина? Ценя свою свободу, вы ропщете, когда кто-то другой пробует воспользоваться своей. У вас нет солидности. Поддавшись минутному тщеславию, бросаетесь в авантюру!
— Какие слова: солидность, авантюра… И глаза величиной с люстру. Люблю бесить общество лицемеров! Вас это ужасает, а меня забавляет. Но хватит об этом, крошка. Я чертовски устал и к тому же голоден. Да и вы тоже.
С каждым его словом лицо Мэнфи вытягивалось, а глаза округлялись в немом изумлении перед его дерзостью, и Тонрад с удовольствием убедился, что она ничуть не изменилась и ей по-прежнему по душе его напористость, которая так кстати в этом веке рационализма и бизнеса…
…Процесс начался с форы, которую Притлу дал неожиданно сам горец. Он должен был, положив руку на библию, произнести:
«Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды». Но и судьи, и обвинение, и защита, и присяжные, и зрители стали свидетелями того, как подсудимый, выслушав Караева, слегка отставил правую ногу, засунул ладонь руки за свой тонкий пояс и отрицательно покачал головой.
