В соответствии с решением бюро обкома развернулась кипучая деятельность и в кабинете Александра Павловича Пухова. Сюда то и дело входили директора фабрик, заводов, предприятий кустарной промышленности, начальники новостроек: на окраине города надо было в самом срочном порядке освоить пустырь под сельскохозяйственную выставку областного значения.
— Ни у обкома, ни у облисполкома на такое строительство и рубля нет. Раскошеливайтесь вы, промышленники, — говорил Александр Пухов каждому директору, начальнику стройки, руководителю кустарного предприятия, и те почти одинаково восклицали:
— А откуда? Из какого кармана раскошеливаться, Александр Павлович?
— Цемент и шифер, брат, выпускаешь? Для кого? Для народа? Так вот построй павильон на нашем пустыре, покажи народу изделие свое, прогресс. А павильон строй раза в три больше, чтобы мы могли урвать у тебя жилплощадь под выставку, например, винограда, арбузов, дынь, а может, и коров-рекордисток поставим, а то и свиноматок. Обратись за денежкой туда, — и Александр Пухов тыкал пальцем вверх. — К тем, кто повыше. Устыди. Убеди. Сошлись на то, что будто и директор нефтеперегонного, не говоря уже о Николае Степановиче Кораблеве, построил павильоны на выставке. Понял?
Но едва тот или иной руководитель промышленного предприятия соглашался и собирался уходить, как Александр Пухов, косо улыбаясь, заискивающе говорил:
— Слухай-ка… Так ведь у нас в области произносят? Слухай-ка. Ты к молочку как? А может, кипяченая водичка лучше молочка? Нет? Молочко лучше. Верно рассуждаешь. Вижу, вижу, связь у тебя с рабочими есть, — они так же думают. Так вот, Аким Петрович — и это решением бюро подтверждено — предложил в ближайшее время созвать областное совещание доярок… человек тысячу будет. Ну, доярок, понимаешь?
— Просто как в темную ночь гляжу, — отвечал промышленник, действительно ничего не понимая, и морщил лоб, стараясь уловить, чего от него требует секретарь обкома.
— Эх, а еще миллионами орудуешь! Понимаешь, внимание надо уделить дояркам, премии выдать: одной — столешничек, другой — на кофточку, а найдется — и на юбочку, а третьей-то — и на пальто. Понимаешь? Подарочки… по поговорке: «Не дорог подарок, а дорога любовь». Понимаешь, какой сюрприз мы преподнесем Акиму Петровичу — подарки дояркам от рабочих. Эге! У тебя есть там разные статьи… с миру по нитке, доярке — подарок.
Промышленник кивал было головой, дескать «достанем», а Александр Пухов снова хватал его за рукав:
— Постой, постой. А частицы?.. Запасные части для сельхозмашин. У тебя, например, в гараже покрышек для грузовых машин на пять лет. Своя пятилетка, что ли, у тебя? Отдай, хватит тебе пока и на однолетку. А?
Промышленник снова кивал головой, торопясь покинуть кабинет, но Александр Пухов восклицал:
— Э! Погоди-ка! У тебя в гараже сто сорок восемь грузовых машин и тридцать четыре легковых. Зачем?
— Материал для завода с товарной пристани доставляют… грузовые. А легковые? Сам знаешь, — уже все предвидя и чуточку покрываясь потом, произносит промышленник.
— Завод твой на берегу великой русской реки Волги, пристань тоже на берегу этой реки… Так ты материал-то для завода — на баржу и — пароходиком, хлоп-хлоп, хлоп-хлоп колесиками. А грузовики… не все, конечно, а, например, сто штук пошли на уборочную, да и легковые туда же. — И уже без шутейности в голосе, а более сурово говорил секретарь обкома, повторяя слова Акима Морева, конечно, не намекая даже на это: — Индустрия наша строилась и колхозниками. Они в крутые годы животы подтягивали и рабочую силу давали. Ныне настал момент, когда индустрия должна срочно протянуть руку помощи колхозникам. А тебя, гляжу, пот прошиб. Эх, ты!..
Так Александр Павлович с присущей ему энергией «прорабатывал вопросы» с директорами заводов, фабрик, начальниками новостроек, с руководителями кустарной промышленности, и в кассу облисполкома потекли деньги на премии дояркам, в распоряжение главного архитектора города — средства на строительство павильонов, а в деревню двинулись запасные части, грузовые и легковые машины.
Всем этим был доволен и сам Александр Павлович Пухов.
Постоянные совещания шли и в кабинете Акима Морева. Сюда потянулись ученые-статистики, ученые-агрономы, ученые-механизаторы, ученые-химики, физики. С ними обсуждались «кардинальные нужды сельского хозяйства». На такие обсуждения из Разлома был «извлечен» академик Иван Евдокимович Бахарев, и здесь, в кабинете секретаря обкома, он недели на две засел в штабтройке, как отписывался Анне. В числе тройки был и председатель облисполкома Опарин, у которого через несколько дней глаза выкатились и действительно «лезли на лоб». Аким Морев работал в кабинете невылазно. Спал он в боковой комнатке два, от силы три часа и снова садился за стол, поднимая людей на выполнение «всенародных» дел. Опарин считал, что ему неудобно нарушать распорядок дел, установленный секретарем обкома. «Я все-таки его правая рука», — рассуждал он и тоже спал часа два-три в боковой комнатке своего кабинета, однако и удивлялся и порою осуждал «такую бешеную работоспособность» Акима Морева; вот почему иногда, во время совещания, особенно когда Иван Евдокимович с учеными города под тот или иной вопрос подводил такую научную базу, да еще на своем академическом языке, что, право же, ничего не поймешь, — в такие минуты Опарин сладостно мечтал о домашнем уюте:
— Хорошо бы сейчас домой!.. Пижаму и — на диван. Дашенька подсядет… тепленькая… Ну, заболтает о политике… Можно не слушать… А хорошо!
Петин тоже включился в дело: он забрал в свои руки всех статистиков города да еще «сидел» на телефонных аппаратах, связывая Акима Морева с Москвой, райкомами, колхозами, с директорами совхозов, машинно-тракторных станций.
7
За такими делами Акима Морева и застало утро. Было уже не до сна. В кабинет стали входить уполномоченные, направляемые в районы, чтобы там изучить работу руководителей колхозов, машинно-тракторных станций и совхозов.
— Народ богат даровитыми людьми. Присмотритесь к ним… и стремитесь через народ, в согласии с народом, даровитых людей выдвигать на посты председателей колхозов. А они уже подберут себе настоящий актив. — И еще говорил им секретарь обкома: — Нам надо направить все усилия на то, чтобы веру в колхоз у колхозников восстановить. — Опять-таки для примера приводил два колхоза: «Дружба» и «Партизан», непременно упоминая про учителя Чудина. — Присмотритесь, нет ли еще где таких же, как Чудин?
После этого он сказал Опарину:
— Решение бюро обкома о перевыборах руководителей колхозов проводите в жизнь вы. — И на недоуменный взгляд председателя облисполкома ответил: — Обком принял принципиальное, правильное решение, теперь Советская власть обязана провести его в жизнь… Идите, действуйте, Алексей Маркович!
У здания обкома, перед зеленым сквериком, уже сгрудились машины, хлопали двери парадных подъездов обкома, нарушилась тишина светлых коридоров, стучали машинки под ловкими пальцами машинисток, вспухали от напряжения головы у завотделами и инструкторов.
В кабинет вошел Петин. Он сначала смущенно постоял у косяка двери, затем решительно направился к столу, говоря:
— Аким Петрович… если это не так я делаю, то скажите мне, и я больше этого делать не буду.
— А что?
— До меня дошли нехорошие слухи… И мне кажется, я их обязан вам передать.
— Передавайте, — прикрывая улыбкой встревоженность, произнес Аким Морев.
— Говорят, что препарат Рогова, которым Елена Петровна лечит коней, — авантюра. И еще: разрешение на применение препарата дал ей Аким Петрович Морев у стожка в степи. Простите, я говорю все, что слышал.
— Кто такое распространяет? — опустив глаза, спросил Аким Морев.
— Директор Степного совхоза Любченко.
— Что побудило его на такую болтовню?
— Во время мартовского обледенения у Елены Петровны на ферме пало семьдесят восемь коней. Любченко уверяет, что они пали не из-за стихийного бедствия, а потому, что препарат Рогова — авантюра. На днях пало еще восемнадцать… потому что препарат Рогова — авантюра. Вы простите меня, но я полагал, что обязан вам все это сообщить.
— Спасибо! Пройдет. — Но как только Петин вышел, у Акима Морева вырвалось сначала гневное: — Клевета? Клевета — штука липкая, а мне поручено руководить областью. Выйду на улицу, а злыдни будут тыкать пальцем мне вслед и шипеть: «Секретарь-то у нас. Глядите-ка, на какие штучки способен: нашел красивую бабеночку и все ей позволяет творить…»
И вдруг слова, сказанные, возможно, в шутку Моргуновым: «Легко луной любоваться», — повернулись к Акиму Мореву другой стороной.
«На что он намекал? Неужели до него дошли слухи о моем отношении к Елене?.. Неужели дошла и клевета? — Он даже отшатнулся от стола, замер. — А препарат Рогова? Почему ты так уверен, что препарат Рогова не авантюра? Елена энергичная, увлекающаяся. Увлеклась… — И снова заговорило в нем подозрение, а отсюда, как по цепочке, потянулось и другое: — А почему ты, Аким Петрович, уверен, что она любит тебя? Уж очень быстренько переметнулась от Любченко к тебе. А может, не тебя любит, а твое положение? Как-никак, а секретарь обкома партии. — Аким Морев несколько секунд находился в прострации: ни дум, ни помыслов. — Не может того быть! — пересилив себя, мысленно воскликнул он. — Другая на ее месте давным-давно прикатила бы сюда и заняла у меня на квартире место жены. Нет. Нет. Она не такая. Не едет: дела держат, как держат они и меня. Разве поступить так: завтра воскресенье, рано утром на машине отправиться к ней, а в ночь — сюда? Посмотрю, что за беда там стряслась… походим по степи. Ой! Ой! Мы же не птички, в травах не скроемся: все увидят… тот же Любченко… и опять понесут: «Аким Морев прискакал на свидание к Елене». Нет, сначала пусть заглохнет клевета или ее чем-то надо придавить. Но как и чем придавить? Клевета не таракан. И Аким Морев снова задумался. Да, он любит Елену и желает немедленно видеть ее и в то же время чувствует, что клевета уже занесла в его сердце соринку.
