С гостиницей ему повезло. Вчера закончилось какое-то межобластное совещание, и свободных номеров было много.
Наспех побрившись, Брянцев вышел на улицу, подошел к газетному киоску. Но газету так и не купил. Его внимание привлек стенд шинного завода с фотографиями новых шин, новых цехов.
Да, изменился завод за тринадцать лет. Непостижимо быстро бежит время! Двадцать три года прошло с той поры, как, окончив школу, он появился в Ярославле и поступил в сборочный цех ЯШЗ.
Ох и хлебнул он тогда горя! Работа не клеилась, он никак не мог научиться, казалось бы, нехитрому делу надевать браслет на барабан по центру — обязательно перепускал, и потом приходилось возвращать его обратно. Но с первым браслетом было еще не так трудно, он сравнительно легко перемещался по металлическому барабану. А вот с остальными мучился. Браслет слипался с браслетом, образовывались складки, которые потом никак не удавалось расправить. Его учитель Семен Гаврилович, старый, опытный сборщик, отличавшийся завидным педагогическим терпением, и то не выдерживал. Даже грозился отправить в отдел кадров, чтобы дали работу попроще. «Чего ты к сборке прилип? Почему в грузчики не подашься? — не раз говорил Гаврилыч. — Силища у тебя — как у молодого медведя, а сноровки никакой. — И снисходил: — Ладно, еще раз покажу».
«А может, Гаврилыч тупой, как дуб, научить не умеет», — ухватился было Лешка за спасительную мысль, и несколько дней она поддерживала душевные силы. Но Семену Гавриловичу дали второго ученика, и по виду щупленького, и с лица глупенького, и будто на смех названного родителями Антеем, а дело у него через неделю пошло. Лешка чуть не плакал от стыда и зависти, чувств ему незнакомых, — не приходилось до сих пор ни себя стыдиться, ни другим завидовать.
Он ходил по цехам, присматривал на всякий случай другую работу. Можно было устроиться в резиносмесилке, в вулканизационном отделении. Но отступать не хотелось. Самолюбие, только самолюбие удерживало его в этом цехе, заставляло терпеть и ругань Семена Гавриловича, и насмешки Антея.
«Доходяга, — зло думал Лешка. — Я же тебя одним ударом с ног сшибу». А доходяга собирал покрышку за покрышкой, посвистывал да отпускал шуточки: «Велика фигура, да дура», «Балбеса учить — что мертвого лечить».
Как удалось ухватить правильный прием надевания браслета, Лешка понять не мог. Получилось так же, как с плаваньем. Барахтался, барахтался, наглотался воды столько, что живот раздулся, как барабан, и неожиданно поплыл уверенно и легко, словно всю жизнь плавал. И тоже понять не мог, как это получилось и как можно не уметь плавать. Но с того дня все пошло по нарастающей. Антей норму еще не выполнял, а Лешка уже дотянул до нее. Семен Гаврилович глазам своим не верил. Он всегда кичился тем, что видит птицу по полету, что определяет возможности ученика по первому дню работы, и вдруг из парнишки, которого он всем аттестовал как пентюха, вышел настоящий сборщик. Несколько раз Семен Гаврилович подсматривал из-за угла, не плутует ли Лешка, не шпарит ли без оглядки, не обращая внимания на дефекты. Шел и на крайнюю меру: брал собранную им покрышку и беспощадно разрезал в нескольких местах. Однако обнаружить погрешностей не мог.
Брянцев так ушел в воспоминания, что не заметил, как опустел вагон трамвая. Только когда на конечной остановке пассажиры снова заполнили вагон, выскочил из него и направился к зданию заводоуправления.
Честноков не поднялся навстречу гостю. Взглянул на него исподлобья и холодно спросил:
— Что, людей переманивать явился?
— Нет, я с мирными намерениями, с челобитной. Пришел, как говорят в Сибири, в правую ногу пасть.
— Почему в правую?
— Не знаю. Очевидно, левая считается дурной. Недаром же существует выражение: «С левой ноги встал».
Только теперь Честноков поднялся из-за стола. Среднего роста, плотный, с совсем небольшой сединой, хотя ему за пятьдесят. Лицо собранное, волевое, но очень живое.
— Вот полюбуйтесь на коллегу, — обратился он к человеку, утонувшему в кресле перед столом. — Это Брянцев, знаменитый нарушитель спокойствия. Послал ему пять рабочих в помощь налаживать производство шин со съемным протектором, так он двоих переманил, и самых лучших. Что вы на это скажете? С виду такой приятный, выглядит вполне джентльменом, прямо положительный герой. А на ходу подметки срезает. Знакомьтесь.
Брянцев подошел к человеку в кресле, тот подал ему маленькую, но удивительно сильную руку.
— Парнес, — отрекомендовался коротко и повернулся к Честнокову: — Я двинусь, пожалуй.
Нагнувшись, он взял лежащие между креслом и столом костыли, с трудом встал и пошел к двери, умело перебрасывая груз своего тела с одного костыля на другой.
— Ты смени гнев на милость, — сказал Брянцев. — Я ведь на тебя работаю. Твои шины со съемным протектором хлопот мне доставили немало.
— Не на меня, а на народное хозяйство, — сухо поправил его Честноков. — Ну, выкладывай свою челобитную. Выпутался с антистарителем?
— Еще нет.
— Приехал и меня запутывать?
— Но это же не для себя, а для народного хозяйства.
— Не знаю, — отрезал Честноков, но все же позвонил секретарше и попросил вызвать начальника центральной лаборатории Кузина. Потом обратился к Брянцеву: — С этим одержимым знаком? Парнесом? У него невероятно заманчивая идея — делать каркас не из кордного полотна, а из одиночной кордной нити, наматывая ее, как на катушку. Решение задачи сулит колоссальное сокращение трудовых затрат и увеличение стойкости покрышек. Сам понимаешь: устраняем влияние индивидуальных качеств сборщика. Кстати, как ты к одержимым относишься?
— Побольше было бы одержимых, ближе было бы к коммунизму.
Лицо у Честнокова потеплело.
— Я тоже за одержимых. А мы с тобой разве не одержимые? Ну попробуй заставь человека с холодной душой самому вертеться с утра до ночи и эту махину вертеть. — Честноков показал на огромную фотографию завода, снятого с птичьего полета. — Не заставишь. Я вот уже двадцать пять лет верчу.
— Удивляюсь тебе, Владимир Петрович. Я недавно на этом электрическом стуле сижу, и уже седина начала пробиваться. Что же дальше будет?
— Дальше? Лысина. А лысине седина не страшна.
Честноков взглянул на густую шевелюру Брянцева и рассмеялся. Лицо его сделалось юношески задиристым.
«Широко размахнулся Честноков», — с восхищением подумал Брянцев. Он представил себе шинный завод будущего. Ряд сложных, но негромоздких станков с огромной скоростью производят сборку шин. Конечно, останутся резиносмесилка, вулканизационное отделение, тоже видоизмененные, но все, что связано с кордом, с его пропиткой, сушкой, обрезинкой, раскроем, изготовлением браслетов, — все эти трудоемкие операции и громоздкие агрегаты уйдут в прошлое. И фабрики, изготавливающие из нитей миллионы метров кордного полотна, будут не нужны. А потом химики найдут такой полимер, из которого можно будет отливать шину целиком, как сейчас делают детские игрушки. Ведь свершили советские люди чудо, в которое никто на Западе не верил, — открыли способ изготовления искусственного каучука из спирта. И когда! Еще в тридцать втором году.
Честноков просматривал какие-то бумаги, забыв на некоторое время о Брянцеве, потом произнес:
— Безусловно, задача это не простая, и, может быть, не один год уйдет на ее решение. На этом революционном пути одинаково возможны и жестокое поражение, и блистательная победа. Но понимаешь, жизнь без перспектив, без дальнего прицела — это не жизнь.
Вошел Кузин, поздоровался, пытливо заглянул Брянцеву в глаза.
— Ты почему не попробуешь их антистаритель? — спросил Честноков.
— И не буду пробовать, — категорически заявил Кузин. — Так же люди не поступают. Мы почему-то всем заводам рассказываем, что мы делаем и как делаем. А они продают кота в мешке. Прислали полтонны какой-то муры — и извольте вести с нею опыты. А что это такое? С чем ее едят? Спросил Целина, что за снадобье, — темнит, в секрете, видите ли, держит. Ну и пусть со своими секретами катится.
— Поганец, — зло сказал Брянцев.
— Кто? — грозно спросил Честноков.
— Целин, конечно.
— И Целин не поганец, — возразил Честноков. — Я его до сих пор с благодарностью вспоминаю. Он нас на Ленинградском шинном заводе прямо-таки спас со своим предложением изготовлять шины на барабане. До него по три — три с половиной покрышки собирал сборщик, а на барабане стал делать по восемнадцать — двадцать. В шесть раз больше. Человек он неорганизованный, но голова у него…
— Голова хорошая, — подтвердил Брянцев, — генератор идей. Вот нервишки подводят… Очень уж бит жизнью. И все боится, что его обворуют.
— Воруют те, у кого своих идей нет. А у нас, слава богу, их избыток, можем на сторону отпускать, — заносчиво произнес Кузин.
