— Но ведь это была не единственная ваша встреча с Грюном? Конечно, не говоря о последней, в гостинице «Красная».
— Нет, не единственная. Грюн вызвал меня к себе в Одессу. Приглашение передал мне Вольф через официанта, в свой первый приезд в Нижнелиманск. Предлог для поездок в Одессу у меня был отличный: служебные командировки. И... свидание с сыном. Однако, поверьте моему честному слову, мой мальчик ничего не знал. Между прочим, когда мне стало известно, что официант передан на связь Грюну Митани, секретарем японского консульства, я понял, почему так форсируется акция против ваших субмарин-малюток! Япония как огня боится русского сильного флота на Дальнем Востоке.
— Вы хотите сказать, что возник блок германской и японской разведок?
— Очень похоже на это.
Вот она, крайне важная информация!
— Должен признаться, что мне этот блок пришелся не по душе. Риск провала вырастал в геометрической прогрессии, мы теперь зависели и от просчетов японской разведки! Мне не нравится такая зависимость. Но тут я был бессилен. Я мог сделать лишь одно: категорически отклонил личный контакт официанта со мной. Так что инструкции шли уже от Грюна через Вольфа, официанта, и Згибнева. И еще одну глупость мне удалось смягчить.
Грюн! Грюн! Это становилось уже смешно — все просчеты Верман валил на секретаря генконсульства, словно оправдывался передо мной! Вроде я его начальство. Забавная ситуация...
— Грюн хотел, чтобы я установил постоянный контакт со Штурмом и руководил всеми его действиями. В том числе и сбором информации на судзаводе. Сначала я категорически отказался. К тому же через свои старые связи на этом заводе я при нужде всегда мог иметь достаточную информацию. Ведь в конце концов сведения о готовности лодок получал именно я, по своей линии, а не Штурм.
Да, я это знал — спичечный коробок был делом рук моего «собеседника», потому и шел он не через Риту, а через Згибнева.
— Но потом я вынужден был подчиниться, — продолжал Верман. — Однако встречаться со Штурмом я старался как можно реже, только в случае крайней необходимости... А! — ожесточенно махнул рукой Павел Александрович. — Что теперь говорить! Но Грюн за это поплатится. Вы уже выслали его в Германию? Я ему не завидую... Поплатится за свою глупость и за свое тщеславие. Он же патологически тщеславен, этот доктор Грюн. Один штрих: он требовал, чтобы информация от Штурма шла теперь не в Москву, а к нему, Грюну: мол, его, консульские, каналы надежнее. Выглядит очень благовидно. А на самом деле Грюн просто хотел, чтобы в Берлине создалось впечатление, будто информация организована им и никем другим и что именно он руководит всей сетью. Разве это порядочно? Карьерист!
— Да, это очень некрасиво, — посочувствовал я.
Верман еще много и долго живописал свои заслуги, не жалея красок и подробностей. Но самое интересное он приберег к концу. Для вящего эффекта. И, признаюсь, достиг его.
Аккуратность и исполнительность
...Молодой лейтенант кайзеровского военно-морского флота Пауль-Александр Верман, как и его однокашник по училищу лейтенант Вильгельм Канарис, в первый же год службы на корабле выказал незаурядные способности к разведке.
Способности требуют развития. Начальство лейтенанта Пауля-Александра это хорошо понимало. А империи требовались специалисты по разведке. И Пауль-Александр избрал свою жизненную стезю. Счастливы те, кто следует призванию!
Он получил большую практику. В разных странах, которые интересовали фатерлянд. Но больше всего фатерлянд занимала Россия — быть может, сказывались родственные узы кайзера Вильгельма Второго с императором Николаем Вторым?
Во всяком случае, в 1912 году капитан-лейтенант Пауль-Александр Верман, согласно личному прошению, был по состоянию здоровья исключен из списков офицерского корпуса флота и выехал для лечения в Швейцарию. Молодому человеку понравилась эта горная мирная страна. Поправившись, он решил связать с ней свою судьбу и заняться коммерцией. Изучив страховое дело, он принял швейцарское подданство и поступил на службу в солидную страховую фирму «Кунце ферзихерунгсгезельшафт», благо, у него были отличные рекомендательные письма из бывшего фатерлянда. Вскоре ему представилась возможность получить хорошее и выгодное место в мощном страховом обществе «Россия». Один из членов правления общества, миллионер и светский человек, приехал отдохнуть от дел на Женевское озеро. Ему представили подающего надежды молодого человека, который понравился ему еще и тем, что неплохо владел русским — у Пауля-Александра были явные склонности к языкам.
Словом, в 1913 году Верман вместе со своим новым патроном прибыл в Россию, а точнее — в город Нижнелиманск. Здесь он быстро сделал карьеру — талант и добросовестность всегда вознаграждаются. В самый канун войны он уже был управляющим Нижнелиманским отделением. Испросив высочайшего соизволения, Верман принял русское подданство, впрочем, не отказываясь и от швейцарского. Так он стал одним из тех людей, которых юристы-международники именуют лицами с двойным гражданством.
Он много работал, Павел Александрович Верман. Член правления был доволен своим протеже. Но — и это куда важнее! — им были довольны некие высокопоставленные господа в далеком Берлине. Особенно напряженно стал трудиться Павел Александрович, когда грянула война.
Но главное дело ждало Павла Александровича впереди.
Наступил 1916 год, третий год войны. «Гебен» и «Бреслау», прорвавшиеся к проливам и изменившие соотношение сил на Черном море, по-прежнему прочно запирали Дарданеллы и Босфор, отрезая Россию от ее западных союзников по Антанте, и вместе с турецким флотом, поставленным под командование немецкого адмирала Сушона, угрожали южнорусскому побережью. Но тут завод «Лямаль» спустил на воду могучий сверхдредноут «Императрица Мария». Пауль-Александр Верман получил приказ: любой ценой не допустить, чтобы линкор вошел в строй действующего флота, ибо в противном случае стратегическая концепция германского генштаба пойдет насмарку.
И Павел Александрович Верман стал готовить диверсию.
Люди нашлись. Нужно было только дать им хорошую цену. О, он прекрасно понимает, это были грязные, гнусные людишки, отребье. Но фатерлянд, Германия превыше всего. Он преодолел брезгливость.
За восемьдесят тысяч золотых рублей, положенных на их имя в банк в Берне, они взялись подбросить в крюйткамеру зажигательные снаряды замедленного действия. Они могли это сделать, потому что служили на верфи. Они это сделали перед самым выходом достроенного корабля в море, в первый недальний поход в Севастополь.
Все было рассчитано правильно. 7 октября 1916 года корабль взорвался и утонул на Севастопольском рейде.
— До сегодняшнего дня тайну гибели «Императрицы Марии», — торжественно произнес Верман, — знали считанные люди. Все они немцы. Вы — первый русский, который это узнает. Впрочем, кроме инженера Згибнева, который, думаю, находится сейчас тоже у вас... Да, да, он один из тех, кто взорвал «Императрицу Марию»... О, ему не повезло. Ваша революция помешала ему и его приятелю получить восемьдесят тысяч...
Меня, как разведчика, интересовала еще одна деталь, которая так и оставалась пока неясной. И я спросил о ней «швейцарца», когда мы встретились снова.
— Скажите мне, Павел Александрович, ваша служба была как-нибудь вознаграждена? Я имею в виду орден, медаль?
Верман посмотрел на меня с подозрением: нет ли в моем вопросе намека: мол, какая же ты величина, если тебя твое правительство не отметило?
— Я награжден орденом Железного креста первой степени. Но... обстоятельства сложились так, что я его не получил.
Я протянул ему копию посольского письма.
— Значит, это было адресовано вам!
Верман пробежал текст и сморщился, как от зубной боли.
— О боже мой! Значит, вы все-таки до него докопались?
— Представьте себе.
— Идиоты!
— Вы о ком?
— Господи, о чиновниках нашего МИДа! Опять-таки эта наша дурацкая аккуратность и исполнительность! Счастье, что я никогда не жил на Большой Морской! В этом сгоревшем доме обитал мой «почтовый ящик», через которого я иногда сносился с Берлином. А добросовестные веймарские болваны нашли в досье мой «адрес» и послали через посольство письмо!.. Я узнал о нем только недавно и совершенно случайно: от предшественника Грюна.
Следствие продолжалось. Однажды, когда я, усталый, сидел в кабинете, меня вызвал Нилин. Я зашел к нему — Захарян уступил ему свой кабинет.
— Садитесь, товарищ Каротин. — Петр Фадеич снял очки и устало потер большим и указательным пальцами близорукие глаза. — Ну, как Вольф?
— Без перемен. Показал протоколы допросов остальных — дескать, все и так ясно, от вас требуется чистая формальность. Уперся и молчит.
