— Мало.
— Допускают же!
— Нет, Леха, не годится. В отличном экипаже — и троечник!
— Уговорил! Твой балл ему набрасываю. Он же впереди тебя все равно не полетит, только следом. Да, и не забывай, кого благодарить, оратор!
Вот так они расстались по-джентльменски и разошлись каждый своей дорогой.
Мы ехали вместе с Виктором Дмитриевичем с аэродрома, но настроение у меня было неважное. Зачет Шишкалин поставил, но разве так можно? Что он со мной, как с каким из своей бражки, разговаривал. Я же не пацан какой, а офицер, даже званием старше. В другое время я бы его, конечно, одернул и поставил на место, но тут мне просто не хотелось подводить командира. Зачет метеоролог не поставит, а потом ходи за ним месяц. Конечно, он метеорологию знает лучше меня, засыпать всегда можно любого. Нам в училище этот предмет давали не как самый главный, и мы на него маловато внимания обращали. Решил я лучше перед Шишкалиным перетерпеть, чем ругаться, а потом еще идти к Атаманову. На того что найдет, а то как начнет спрашивать по всему курсу.
Сигареты ему ищи. Совсем обнаглел. Какую сцену устроил: разве это серьезный человек? Не зря он в лейтенантах до сих пор. А как со мной свысока держался? Зачем только такие в армии нужны? Толку от них сколько? Если по мне, так я бы этих нестойких элементов ни одного дня не потерпел. На службу не ходят, дисциплину разлагают, плохой пример подчиненным показывают. Так зачем они здесь?
Дорога сразу от аэродрома плохая, яма на яме, только и смотришь, чтобы поддоном не зацепиться. Разговаривать некогда, еле на первой скорости успеваешь выворачивать. Виктор Дмитриевич тоже о чем-то задумался, на спинку откинулся и вроде задремал. У него тоже неприятности. Недавно он летал осваивать заправку топливом в воздухе, да неудачно: запоролись под шланг. И как только сели благополучно — все удивляются. Говорят, что после этого Виктор Дмитриевич совсем расхотел летать, да я не спрашивал. Если надо будет, человек и сам скажет. Перед железнодорожным переездом я остановился, и Виктор Дмитриевич проснулся.
Шлагбаум закрыт наполовину дороги, а поезда не видно.
— Езжай, — говорит, — чего стоять! Тут часто так! Проехали нормально, хоть и жутковато было.
А вдруг ГАИ? Но с ним мне никто не страшен.
— Что нового, Серега? — интересуется он между прочим. — Завтра куда летаешь?
— В районе, — отвечаю.
Больше он ничего не спрашивает. А мне всегда с ним приятно поговорить, да и дорога пошла хорошая, на трассу вышли.
— Скажите мне, Виктор Дмитриевич, — спрашиваю я, — зачем таких, как Шишкалин, в армии держат?
Товарищ подполковник мне всегда на любой вопрос отвечает подробно:
— Как зачем? — повернул он свое загорелое лицо ко мне. — Кадры! Его учили, готовили спеца, а теперь он занимает должность. Уволишь его, он уйдет, а место останется. Замены нет. Останется один Атаманов. А работать кому? Так они хоть какую-нибудь пользу приносят. Чего тебе Шишкалин?
— Зачеты ему сдавал.
— Сроки вышли? — просто, мне кажется, для разговора спросил Виктор Дмитриевич.
— Не совсем, неделю еще мог летать. Чечевикин пошел сдавать, и меня Полынцев заодно.
Товарищ подполковник, видел я, особо меня не слушал, больше о своем думал, а потом как будто вспомнил:
— Постой, постой! С Чечевикиным, говоришь?
— С Чечевикиным!
— Как сдавали? Атаманов же на сборах? — У Виктора Дмитриевича и задумчивость как будто прошла.
— Шишкалину.
— И Чечевикин? — усомнился Виктор Дмитриевич.
— Да.
На это товарищ подполковник только головой качнул, вроде хотел сказать: «Ну и дает!» — однако вслух уточнил:
— Ты завтра с ним летаешь?
Я, конечно, подтвердил.
— Ну, пусть полетает… — сказал Виктор Дмитриевич и больше меня ни о чем не спрашивал.
Он опять стал думать о чем-то своем, а я его не стал больше отвлекать.
Когда передали, что меня вызывает к себе Кукушкин, да еще с летной книжкой, я уже знал: буду вздернут! Не знаю за что, скорее всего, раскопал какую-то мелочь, но не это главное: главное, мне придется стоять перед ним, а он будет потихоньку выматывать мои нервы.
Рабочий стол Кукушкина находился в так называемом классе методической подготовки. Большом, просторном классе с широким столом, вроде банкетного, и во всю длину специально для изготовления схем, которые висели теперь на всех стенах от пола до потолка.
Он встретил меня как старого приятеля: руку протянул через стол, не утруждая себя отвалиться от спинки стула:
— Здоров, Юра!
— Здравия желаю!
— Как поживаешь? — спросил с озабоченным видом.
— Ничего! — стоял я перед ним руки по швам. Все так же, по-деловому, сообщил:
— Я тебя вызвал из-за зачета по метео. Две недели назад у тебя срок вышел, а ты все летаешь. Посмотри! — показал Кукушкин, не глядя, себе за плечо большим пальцем. Там на стене висел аккуратный график сдачи зачетов всех летчиков полка — хлеб и масло товарища подполковника. Может быть, Кукушкин и не намерен был поднимать шум? Две недели я отлетал с грубейшим нарушением летных законов, и какая идиллия: сам заместитель командира по безопасности полетов по-свойски укоряет своего давнего боевого товарища? Я не верил своим ушам. Неужели на него так подействовал срыв при дозаправке: больше ему уже ничего не надо?
— Как не сдал? Все сдал строго в свое время.
— Точно? — Он смотрел на меня снизу и, казалось, готов был сейчас же взять все свои обвинения назад: он мне верил!
Я положил перед ним летную книжку с полным сознанием своей правоты. На столе, под толстым стеклом, красовалась большая фотография подполковника Кукушкина: он в полете, за штурвалом самолета — весь воля, решительность, мужество. Таким увидел его и увековечил корреспондент флотской газеты. Хорошо сделал, профессионально; сам на себя Кукушкин не может налюбоваться уже который год. Так бы он еще и летал, как фотографировался. Главные заботы всегда у него на земле, а полет — только обозначиться. Случись настоящий бой, такие простаки, как Полынцев, полезут в пекло, а этот пройдет стороной контролировать результаты удара. Но что это я? Может, переродился человек?
Кукушкин внимательно изучал оценки в моей книжке.
— Я не пойму, кто тут расписывался? Атаманов?
— Шишкалин.
— Кто? Шишкалин?
Он смотрел на меня так, словно сомневался в моем здравомыслии. Теперь и мне действительно стала очевидной вся нелепость собственного положения. Как это будет выглядеть со стороны: Чечевикин сдал зачет не кому-нибудь, а Шишкалину. Анекдот!
— Сколько ты ему налил?
Тут Кукушкин переиграл. Тут и у меня наконец открылись глаза: он же все давно знает! Как же я купился со своими объяснениями. Он же играет со мной, он же водит меня, как карася на леске, который попался, что называется, на заглот. Он считает, что держит меня крепкой хваткой и можно спокойно наблюдать, как я буду трепыхаться.
И сам Кукушкин, должно быть, заметил, что он где-то переиграл, сказал лишнее.
— Возьми свою филю и иди сдавай зачет Атаманову! — двинул он небрежно от себя мою летную книжку.
Возможно, это был жест на установление вечного мира. Он демонстрировал доброту своей души. В классе мы были одни, без свидетелей, потолковали два ветерана, прекрасно понимая друг друга, и разошлись. Конфликт исчерпан, никто ничего не знает.
Но я не нуждался в его милости. Нашел на чем показывать свое благодетельство. Кому, кроме него, интересно ковыряться, чья это подпись: Атаманова или Шишкалина?
— Хватит, отбегал! Я зачет сдал и повторно сдавать не буду!
Мне не хотелось с ним ругаться, но и расшаркиваться никогда не стану.
— Ой ли? — Впервые за весь разговор Виктор Дмитриевич улыбнулся широко и обрадованно. — Не пойдешь, а полетишь! С пером в придачу!
Вот в такой, наверное, момент и взорвался Володя Брыль. Был у нас такой здоровенный командир корабля, что одним кулаком буйвола свалить мог. А перед Кукушкиным оказался бессильным: «Что ты от меня хочешь? Чего тебе надо?» — задыхаясь от волны бешенства, пытался он оторвать от пола стол Кукушкина. А три крупные слезы расползались по стеклу над портретом Виктора Дмитриевича.
— Истеричка! Истеричка! — отступал в угол Кукушкин и словно открещивался от нечистой силы.
Через три дня Володя Брыль поехал в госпиталь и списался подчистую. Никто не мог уговорить его служить дальше. Такие бывают обиды.
Я хватать стол не стал, но сказал, забирая летную книжку:
— Ты бы в своих филях разобрался.
Может быть, и я тут был хорош гусь, но не стерпел: уж как Кукушкин с лейтенантских годов подделывал подписи начальников, так никто не мог!
