Секретарь все расспрашивал, а сам испытующе глядел на Хайдара: «Каким вернулся? Как его вышколила война?»
— Нет, Джаудат-абы, ничего опасного, — ответил Хайдар, смущенный вниманием. — Хоть и хромаю, да на своих ногах, как видите!
— Замечательно! А тут, понимаешь, столько горьких известий приходит...
Мансуров рассказал Хайдару о гибели второго секретаря райкома и еще некоторых активистов района.
— Ты ведь сам знаешь, какие это были люди! — с грустью проговорил он. — Вот хотя бы Газиз... Ведь для партии он был не просто Газиз Акбитов, а талантливый агроном, вдохновенный строитель будущего. Да и только ли Газиз? Сколько потеряли мы комбайнеров, трактористов, а может быть, будущих писателей, музыкантов, философов! Если б не война, у нас в районе заработали бы уже электростанция, четыре кинотеатра, консервный завод; мы заложили бы плодовые сады на берегу Волги... — Он как-то внезапно остановился и глубоко вздохнул, — видно, встали перед ним все те, кого он сам проводил на фронт и кто уже не вернется. — Подумать только, — воскликнул он гневно, — каких бесценных людей погубили проклятые фашисты!..
Тут он вспомнил о раненой ноте Хайдара.
— Подожди-ка! Почему мы тут стоим? Ведь у тебя нога больная. Поедем со мной!
Они уселись в тарантас, и беспокойная вороная, фыркая и прядая ушами, легко понесла их к Якты-кулю.
Выехав на луг, Мансуров ослабил вожжи и повернулся к Хайдару.
— Надолго ли вернулся?
— Отпустили на пять месяцев... Только едва ли так долго усижу. События-то вон как разворачиваются...
— Да, да... Раскаты боев доносятся уже до нас... Окрепнуть-то успеешь все-таки. — Мансуров взглянул на вытянутую ногу Хайдара. — Ты еще не рассказал, как тебя ранили...
Хайдар пошевелил ногой и нахмурился. Вероятно, ему не очень хотелось говорить об этом.
— Кажется, ты и в живых-то случайно остался?
— Что ж, война есть война, Джаудат-абы. На войне удивляет не смерть человека, а то, что жив остался.
— Ну, это не очень верно... Во всяком случае, при неизбежных жертвах мы должны так бить врага, чтобы он понял, что уничтожить советский народ нельзя, что сам он, враг, будет уничтожен... Вот ты... Ведь ты сам вызвал огонь на себя!
— Что ж, я был лишь целью, крошили фашистов.
— Крошили фашистов!.. Но ведь ты мог погибнуть! Этого-то фашисты и не понимают.
— Да иначе я поступить не мог.
После своего приказа стрелять по водокачке, на башне которой находился он сам, Хайдар пережил такие минуты, что рассказать о них кому-нибудь был бы не в силах. Даже воспоминания об этом волновали его.
...Начали падать один за другим снаряды. Фашисты в смятении кинулись врассыпную. Снаряды, разрываясь, вздымали вокруг фонтаны огня и камней. Один, другой... еще один... Хайдар прекрасно понимал, что если не этот, так другой снаряд врежется в башню. Он выполнил свой долг командира и солдата. В тот момент он не думал о смерти. Им тогда владела лишь радость истребления врага, и он исступленно стрелял по мечущимся внизу зеленоватым фигурам.
Но Мансурову Хайдар сдержанно рассказал только о том, как он передал по телефону команду, как вскоре осколком снаряда был убит стоявший рядом с ним сержант, как после двух попаданий рухнула башня и он потерял сознание.
Вглядываясь в сильное, мужественное лицо джигита, Мансуров приметил холодные, как льдинки, искры в его глазах и, хотя Хайдар больше ничего не рассказывал о себе, понял, что пережил лейтенант. «Наверное, такое лицо было у него, когда рядом разрывались снаряды!» — подумал он и, не расспрашивая больше, перевел разговор на другое.
Вороная быстро домчала их до Верхней улицы и, словно боясь, что ее погонят дальше, круто свернула с дороги и остановилась у высоких решетчатых ворот. Мансуров слез с тарантаса и ласково взглянул на удивленного Хайдара.
— Добро пожаловать! Будешь гостем в моем доме. Посидим, поговорим...
— Спасибо... Если не помешаю...
— Разве желанный гость может быть помехой? Давай заходи.
Они вошли в прихожую большого, под железной крышей деревянного дома. Навстречу им вышла молоденькая девушка с приятным тонким личиком. Она была в легком цветном платье с короткими рукавами; черные пышные волосы спадали до плеч.
— Познакомьтесь, — сказал Мансуров, — моя дочь Эльфия, студентка. А этот товарищ — педагог и артиллерист Хайдар Гайсин. Из «Чулпана».
Девушка протянула ему загорелую руку и приветливо улыбнулась.
— Здравствуйте! Заходите!
Она провела их в просторную комнату с террасой, выходящей в сторону Волги. В открытую дверь направо были видны большой письменный стол с телефоном и книжные шкафы.
«Кабинет Мансурова», — подумал Хайдар.
Эльфия заботливо смахнула соринки с френча отца и начала рассказывать, кто звонил и кто спрашивал его.
— Иван Петрович звонил уже два раза. А давеча Казань тебя вызывала. Там на столе у тебя все записано.
— Правильно... Сейчас со всеми переговорю. Ты, Хайдар, посиди, я скоро освобожусь.
Мансуров ушел в свою комнату, куда-то исчезла и Эльфия.
Здесь было гораздо прохладнее, чем на улице. Вероятно, от множества цветов на окнах, разлапистых фикусов в кадках на полу комната была пронизана каким-то рассеянным зеленоватым светом. Хайдару бросилась в глаза большая фотография, стоявшая на круглом столе в тени обливного кувшина с красными маками. Он подошел ближе и увидел статную женщину в форме капитана медицинской службы, с орденом Красной Звезды на груди. В памяти его возникла такая же красивая и чернобровая, как Эльфия, женщина — районный врач.
«Мать Эльфии, Джаухария-апа! Значит, и она на фронте», — подумал он, приходя в смущение оттого, что не догадался спросить у Мансурова о его жене.
Хайдар опустился на диван и огляделся. Сам Мансуров заходил, вероятно, в эту комнату только поспать на диване час-другой, и настоящей ее хозяйкой, конечно, была Эльфия. Обстановка была скромная, но все говорило о том, что здесь любят произведения искусства. На письменном столе рядом с небольшим бюстом Ленина отлитый из черного металла сокол с распростертыми крыльями. На стене напротив — хорошая копия репинских «Бурлаков». И на других стенах развешаны картины. Хайдар заметил среди них пейзаж. Что-то в этом пейзаже показалось ему знакомым. Он подошел поближе. Так и есть: на картине масляными красками была изображена их байтиракская речка. Но странно, — от самого ее берега крутыми волнами поднимался вверх зеленый массив. В этой сплошной зелени, словно весенние луговые цветы, выглядывали голубые, красные, оранжевые, белые крыши домов. В центре была площадь, от которой, как от большой звезды, зелеными лучами расходились широкие улицы.
Чем дольше он смотрел, тем больше удивлялся. Вот дома, выдвинутые на передний план. В них видны элементы старой татарской архитектуры! Большие, округленные кверху окна, сводчатые чердаки, парные резные колонны по сторонам крыльца. Только эти дома не изуродованы, как в старину, высокими оградами, которые охраняли богатство хозяина, прятали от постороннего глаза и солнечного света женщин и девушек...
Да, здесь все преобразилось. У самой речки, где растут старые ивы — извечные свидетели радостных и печальных свиданий, — был разбит тенистый парк; через речку перекинут легкий мост, а левее возвышаются силосные башни, сверкают стеклами широких окон хлева и конюшни. Немного дальше стоят водонапорная башня и другие постройки.
Все было знакомо и вместе с тем ново. Вот взгорье, привычное глазу с самого детства. Только где же глинистые, с красными прожилками откосы глубоких оврагов? Где бесплодные холмы? Рукою неведомого художника они превращены в цветущие сады.
Почувствовав, что кто-то вошел в комнату, Хайдар обернулся. Перед ним стояла Эльфия.
— Простите, — сказала она, — я вижу, эта вещь заинтересовала вас.
— Да, вы правы. Я узнаю нашу речку Камышлы, наш «Чулпан»! И в то же время это «Чулпан», далекий от действительности...
— А-а-а... — улыбнулась как-то смущенно Эльфия. — Но ведь здесь много выдумки. Это нечто вроде панорамы будущего.
— Мне это нравится.
— Серьезно? Может быть, потому, что на ней изображена ваша деревня?
— Да, верно, но меня восхищает фантазия художника. Ведь это наш колхоз. Не правда ли?
— Да. Он так и задумал...
— Знаете, что привлекает меня в этой, как вы называете, панораме? Умение видеть наше настоящее в перспективе. Возможно, в жизни и не все будет так, как у него, но художник угадал главное. Ведь мы стремимся к высокой культуре во всем — и в труде и в быту. У нас есть все возможности сделать нашу жизнь не только богатой, но и красивой, радостной.
— Вы хотите сказать: будет возможность!
В ясном, прямом взгляде девушки, в чуть усмешливой улыбке было что-то, напоминавшее ее отца, и Хайдар невольно посмотрел в сторону кабинета.
