Таясь за деревьями, Софи подкрадывался к куртке. Вот на мгновенье обрисовался силуэт с поднятым над головой камнем. Мягкий удар по шапке — и все затихло.
— И ты, брате, решился на такое? А ведь сколько лет вместе? — тихо проговорил Канов за его спиной.
Софи шарахнулся в сторону, схватился за рукоятку ножа, но тут же опустил руку.
Они стояли и глядели друг другу в лицо.
— Прости, старик… Видно, бес… — прошептал Софи.
— Я-то что? А вот как Иван, мужики? — Канов подумал и вздохнул: — Скорблю, но наши пути разошлись. Я рядом с жизнью, а ты эвон куда.
— Не говори никому. Уйду я! В Ямск уйду! Не услышите обо мне! Видно, скоро конец… — Софи опустил голову.
— Еще вечером я понял это. Истинно, конченый ты человек. Ладно, давай к костру. Если уйдешь поутру, никто не узнает.
— Сказано же, — Софи протянул Канову нож. — Возьми! Отдашь, как соберусь! Ай-яй, да как я мог решиться на такой грех! — схватился он за голову и сокрушенно поплелся к костру…
В бараке старателей нары были завалены мешками и узлами. Собралась вся артель. Горный инструмент грудой лежал в тамбуре. Поляки снимали палатку. Над поредевшим лесом застыла стрела экскаватора, напоминавшая пеструю шею жирафа.
Полозов стоял у двери, опершись о косяк, точно преграждая выход.
Лицо его покрылось красными пятнами, но говорил он сдержанно и спокойно:
— Вы хотите только брать, но ведь нужно здорово работать. Мы, здесь давно, и было всякое. За эти годы мы узнали, чем лошадиное копыто пахнет, мы не ушли и не уйдем! Все, что имели, мы вложили в поиски. И будем их продолжать. А если у вас нет совести, то можете уходить, держать не стану.
— Не подыхать же тут?
— Ты харч дай, а потом говори о работе!
— Тихо, черт возьми! — уже заорал Полозов. — Софи унес письмо в ревком. Уверен, через неделю, а может, две, придет транспорт. Тогда, пожалуйста…
— Тебе-то чего. Объякутился, голодным не будешь, — перебил его хмурый старатель и стал натягивать шубу. — А ну, вольные бродяги, за мной. Не то как завинтит пурга…
Старатели кинулись одеваться. Полозов понял, что их не удержишь, и отошел от двери. К двери прорвался Канов и поднял обе руки.
— Сыны, братия, взываю! Остановитесь!
Толпа вытолкнула его и двинулась к берегу. Канов бежал позади, размахивая руками, уговаривал, но никто даже не оглянулся.
Полозов сел к столу и уронил голову на руки. Может быть, так лучше. Кто знает, придет ли транспорт?
Вернулся Канов, сел рядом с Полозовым и погладил его по голове шершавой рукой.
— Возвести ты о том ключике, что разведали мы с Софи, остались бы все до единого, — он сжал бороду и отвел глаза. — Я корил Софи, а сам втайне помышлял, яко молодой монах о блуднице… — Он вздохнул. — Не жил ты еще, сыне. Ежели мутит соблазн, может, следует содеять оный грех, а?
Полозов промолчал. Канов глянул ему ласково в лицо. Полозов поднял голову.
— Да ведь мысли-то, черт возьми, как мошка, не поймешь, куда пролезают. Думал, старина, думал, чего греха таить, потому и велел молчать. — Он вскочил и сел. — Но не краснел я еще перед совестью. Нет.
— Истинно, Иване, истинно. И не надо. Я стар, но боялся помешать тебе, токмо посему и изрек сие! — Канов взял его руку, пожал. — Не покину тебя, сыне. Обретем твердость духа. Днесь мужики зрили рядом с юртой Гермогена оленьи головы, ноги. Пошли…
На следующий день, когда они возвращались с устья, их обогнала собачья упряжка Громова. Он чуть притормозил.
— А-а, товарысы? Здорово! — крикнул он по-русски. — Продукта нет, однако? То-то зе!
— Не ликуй, исчадие ада! — рявкнул вдогонку Канов.— Внемли, каналья, все равно не уйдем!
Бывает же такая отвратительная зима. Сначала лег мелкий снег, а потом сразу ударили морозы. Затем после обильного снегопада две недели дул теплый, пуржистый ветер, а после снова стало морозно. На перевалах снега — не пролезть, потому то и транспорт не мог пробиться.
Полозов проснулся рано. В бараке было холодно, как на улице. Дверь подернулась инеем. Даже ведро и чайник покрыла изморозь.
— Вставай, — тронул Полозов Какова.
— Иване… — простонал тот под грудой одежды. — Рановато, сыне. Опочим малость…
— К черту! Нельзя, а ну живо! Еще цинга скрутит! — Полозов вскочил, сорвал с него все шубы, одеяло и отбросил в угол. — Потуже ремни — и двинули! Впервые, что ли?
— Э-эх, сыне! — вздохнул Канов скорбно и, поднявшись, долго протирал глаза.
Полозов разжег печь. Дрова занялись сразу. В трубе загудело, пар серым пологом завис под потолком. Он выглянул из барака. Все закрывал серый дым, не различишь даже ближайших деревьев.
— Жмет! — пробурчал он и скорее вернулся к печке. — Вот где хорошо-то!
Он казался еще длиннее. Лицо его вытянулось и просвечивало. Слабел старик на глазах, но держался. Только с постели приходилось поднимать его чуть ли не силком.
Полозов встал, потянулся и снял шубу с гвоздя. В эту минуту за бараком послышался шорох.
— Едут? — Канов суматошно вскочил, схватил шапку и выбежал за дверь в одной рубахе.
С волной холода в барак ввалился заснеженный человек с ружьем в руках и с огромным мешком на спине. За ним тихо вошел Канов.
— Кто в тереме живет? А ну, отзовись? — с шутливой строгостью проговорил путник, постучав по косяку.
Голос знакомый вроде, но глохнет под панцирем обледеневшего шарфа, закрывающего лицо. Что за веселый чудак? В таком виде не до смеху бы. Полозов помог ему снять мешок.
— Не признали? Ну ничего, разберемся, — он сорвал шапку, примерзшую к воротнику, и протянул руку. — Не опоздал еще?..
— Куренев? Откуда? Почему один? — засыпал его вопросами Полозов.
— Он самый! Не ждали! На то она и тайга… — хмыкнул он, сбросил кухлянку, резво подошел к печке. — Узнали от Софи о трудности у вас с продовольствием. А вскорости от Березкина с низовий Колымы радиограмму из Наяхана привезли. Беда у юкагиров. Осенний паводок оставил их без рыбы. Пока Якутск расшевелится, мы принимаем меры. Березкин сам поведет упряжки вниз по Колыме.
— Но сейчас-то вы откуда? — не утерпел Полозов.
— Транспорт застрял на перевале, там снега на сажень. Пока Федот пробивается с оленями, я подсобрал кое-что для вас — и на лыжи, — Куренев подошел к нарам и стал выкладывать из мешка консервы, масло, муку. Затем вынул сверток газет, отобрал кое-что и бросил на стол. — Эх, поскорее бы закончить нам разработку эвенской письменности. Столько дел! Столько дел… — Он сел.
Сколько энергии в этом маленьком человеке? — дивился Полозов. До перевала наверняка верст двадцать пять, а он будто не прошел их с таким грузом.
— Кто же в школе остался? — поинтересовался Иван.
— Леночка. Я ее вызвал из Ямска. Она молодчина: работает хорошо, детишки ее любят. Хотим с ней организовать кочевые школы для юкагиров. Дел очень много.
Канов поставил на стол полную миску лепешек, разлил по кружкам чай.
Когда Куренев назвал имя Левы, сердце Полозова екнуло.
— Значит, учительницей прижилась? Не уехала? — переспросил Полозов.
— И не собирается. Кто тут пробил пяток лет, считай, что прирос, — засмеялся Куренев. — Вот пошлем на курсы усовершенствования в Хабаровск и директором школы назначим. — Он вздохнул: — Да и мне не грех подучиться, а когда? Федот о краевой партийной школе мечтает. Растем, накапливаем силы, да и сколько славных людей. Взять того же Березкина. Старый уже, а как узнал о беде юкагиров, один пустился в такую даль.
За беседой незаметно наступил вечер. Уже смеркалось, когда у барака остановились нарты и вошел Федот.
— Так быстро управился? — удивился Куренев.
— Снег лопатами раскидали. Нужно торопиться. Транспорт будет ночевать на устье у старика Гермогена. — Федот, не раздеваясь, сел за стол и стал пить обжигающий кипяток.
— Ты, брат, совсем возмужал, — проговорил Полозов, разглядывая Федота.
— Все мы сделались другими. И ты уже не тот парень… — Федот, не закончив, повернулся к учителю: — Опять сегодня жаловались на Петра… — И он передал обиды охотников на госторг.
— Читали в ревкоме твою докладную. — Федот повернулся к Ивану. — Передали в Якутск. Нам сообщили, что Якутский ВЦИК вошел в ходатайство перед ВСНХ о направлении к нам геологической экспедиции. Но просят прислать кого-нибудь из знающих Колыму. Поедешь?
— Весной? — обрадовался Полозов.
— Да, так решили в ревкоме. Ну как у вас тут? — огляделся Федот.
— Как видишь! Пока небогато, но теперь снова живем. Весной нахлынут старатели, как же без меня тут будет?
— Ничего. Маленько потерпят. — Федот задумался. — Скорей бы приезжали парни с учебы.
Еще летом Громов угнал свои стада вниз по Колыме, как можно дальше на север, и заключил с госторгом договор на перевозку грузов в тайгу. Тогда Петька решил пригласить оленеводов-середняков и попросить у них упряжки. Не хватало еще ломать шапку перед кулаками.
