— Как видишь! Пока небогато, но теперь снова живем. Весной нахлынут старатели, как же без меня тут будет?
— Ничего. Маленько потерпят. — Федот задумался. — Скорей бы приезжали парни с учебы.
Еще летом Громов угнал свои стада вниз по Колыме, как можно дальше на север, и заключил с госторгом договор на перевозку грузов в тайгу. Тогда Петька решил пригласить оленеводов-середняков и попросить у них упряжки. Не хватало еще ломать шапку перед кулаками.
— Не новая власть, а богачи не дали нарты привезти товары. Они хотят показать, что без купцов и кулаков не прожить, не наладить торговлю, — снова и снова пояснял оленеводам Петька. — Поняли?
— Как не понять. Оно и верно, купцы исправней торговали! — тяжело вздыхали оленеводы.
— При чем тут купцы? Все дело в нартах! — уже горячился Петька. — Буржуи свою линию гнут. Вот соберем сотню упряжек, и будут товары! Теперь-то поняли, в чем тут дело?
— Да, да. Поди, все дело в новой власти. Как можно без товаров? — с равнодушным упрямством твердили оленеводы, покачивая головами.
Петр вынул вторую пачку табаку, поставил на стол чайник и начал сначала.
Уже вторые сутки вел он беседу с оленеводами. Те курят, прихлебывают крепкий чай, согласно кивают головами, а ответ все тот же:
— Да, да, — совсем плохо стало. Купцы ловчей управлялись…
Невмоготу ему было разъяснять одно и то же. Тут, видно, хорошо поработали кулаки, решил, он и стал снова просить упряжки.
— Выгорели угодья. Ушли далеко стада. Долго искать придется, — отговаривались оленеводы.
Петька нервничал. Он пытался убедить оленеводов, что теперь торговля в тайге зависит от них самих.
— Да, да, верно говоришь. Без купцов, однако, не обойдись!..
Не добившись ничего, он отпустил оленеводов и решил ехать к Громову. Сопровождать его вызвались молодые охотники.
— Ничего! Заставим буржуя. Не отвертится. Нужно будет, в стада поедем. Пастухи помогут, — говорил он им по дороге. Встретил их Громов приветливо и спокойно.
— Сам начальник пожаловал. Да никак с собой целое войско привел. Ничего, ничего, заходите! — пригласил он их в палатку. — Видать, и худые люди нужны новой власти.
Петька сел к столу, снял шапку, рукавицы и положил рядом.
— Худые люди нам не нужны, а вот пятьдесят упряжек оленей выдели. Уговаривать не, буду, а просто заберу — и конец.
— Ай-ай, зачем уговаривать?. Собака, подхваченная течением, не выбирает отлогий берег. Раз надо власти — все будет!
— Вот и правильно. Против течения далеко не уплывешь, — согласился мрачно Петька.
Громов повернулся к батраку:
— Маркел! Ты разве не видишь? Люди утомились в дороге. Сколько тебя учить, как власти почитать надо!..
Маркел притащил банку со спиртом, заглянул в котел с мясом.
Придвинул скамейки.
— Не нужно нам ни мяса, ни спирта. — Петька отвел глаза, а сам подумал: неплохо бы выпить маленько, продрог.
— Врешь. Хочешь. Лгущий в малом, обманет в большом. — Громов вглядывался в его лицо. — А ну, все садитесь за стол!
Парни разом придвинулись к столу.
— Беспокойный ты, я вижу. Зачем собирал малооленных? Пришел бы сразу ко мне, нешто отказал бы? — ухмыльнулся Громов.
— Разве ты сделался другим?
— Даю же, однако.
— Боишься, вот что. Лукавым стал, это верно, — сказал глухо Петька.
Громов промолчал. Парни выпили и, уплетая горячую оленину, добродушно поглядывали на оленевода. Петька удержался, пить не стал.
— Когда же будут олени? — спросил Петька.
Громов подумал:
— Далеко стада. Пошлю пастухов, искать будут. Нарты надо исправить, упряжь… К концу марта, однако. А может, чуть поздней, если стада за большим перевалом.
— Не позже февраля. Нельзя столько времени оставлять охотников без товаров. — Петька, торгуясь о сроках, понимал, раньше вряд ли управятся: снега глубокие.
— Ты стал непонимающим, я вижу, — оборвал его оленевод. — Еще каюры нужны.
— Каюры? А твои? — Петр растерялся. — Опять хитришь? С каких это пор ты стал давать одни упряжки?
— Зачем хитрить, когда мог отказать? Вот ты пришел с ружьями. Когда это было? Молчишь? Худое время, ослабли олени. Кто глядеть будет? Дам тебе ездовых и старших каюров. Остальных ищи сам.
Петька подумал. Были бы упряжки, а каюров найти немудрено, решил он.
— Ладно, найду людей. Но срок первое апреля.
Громов удовлетворенно кивнул и закрыл глаза.
— Еще одно. За падеж оленей в пути с грузом заплатит госторг.
— Согласен, но ты смотри мне, обмана не потерплю! — пригрозил Петька и стал одеваться.
Шестнадцать впряженных попарно собак тащат узкую нарту с тюками табака, чая и с коробками пороха.
— Хак! Хак! — кричит каюр на собак, и они мчатся во весь дух по гладкому льду Олы.
Петька сидит позади и все время смотрит на берега. Весна наступает решительно, и это волнует его: не захватил бы паводок.
От этой мысли в душе его закипает злость на Громова, подвел-таки богатей: нарты пришли в конце апреля. Хорошо еще, что быстро справились с погрузкой.
Вечером Петька вернулся в Олу, а утром погнал потяг в тайгу. Он хотел посмотреть, как движется аргиш. Нужно было успеть подготовить склад на Элекчане и еще по зимней дороге отправить товары в юрты, кочевья.
— Тах! Тах!.. Кук! Кук!.. — покрикивает каюр, и собаки четко выполняют несложную команду, поворачивая то вправо, то влево, объезжая блестящие купола наледей. И уже снова окрик каюра.
— Той! Той! — команда на отдых. Как-никак, четвертые сутки в дороге.
Но что такое? Петька приподнялся на колено и понюхал воздух: пахнет дымом.
Показались разбитые на берегу маленькие палатки, ряды нарт с грузом, костры.
Упряжка с лаем и визгом влетела на берег. Из палатки вылез старший каюр Александров. Петр побагровел от возмущения.
— Кто позволил делать дневку? За четыре дня — сорок верст?! С буржуем сговорился? Расстреляю, если захватит паводок! — налетел на него Петька и схватился за кобуру.
Каюр невозмутимо зевнул:
— Разве можно остановить весну, как и время отела? Может, ты попробуешь изменить движение солнца? — Он покосился на пистолет Петьки. — Быки хромать начали, да и рога растут. Лед скользкий…
— Отел? Почему отел?! — взревел Петька. — Кто дал в транспорт стельных важенок и слабых быков? А?
— Разве не ты договаривался с хозяином? Я не выбирал ездовых. Зачем же кричать на старика, если нет ума? — Александров сунул трубку в зубы и, тяжело переступая по снегу, ушел в палатку.
У нарт стояли важенки. К ним жались еще не обсохшие телята.
Их светло-коричневая шерсть лоснилась на солнце… Длинные нескладные ножки дрожали.
Куда денешься, надо ждать, пока пройдет отел и телята хоть немного окрепнут.
Когда двинулись дальше, то уже потянулись наледи, сочившиеся водой. Телят первое время везли на нартах, подвывая силы ездовых.
— Кулак проклятый! Нарочно подстроил! — ругался Петька, — Пристрелить мало за такое…
Старший каюр помалкивал.
Под перевалом пошли сплошные наледи. Приходилось двигаться берегом, Перегоняя упряжки с одной стороны низины на другую. Перепуганные животные упирались, потом с диким страхом выскакивали на лед, падали. Некоторые уже больше не поднимались.
Петька бросил транспорт и помчался на собаках до Элекчана. Собрать бы до паводка несколько свежих упряжек и привезти самое необходимое…
У госторга, между перевернутыми нартами, дымил костер. У костра сидело трое стариков — Гермоген, Слепцов, третий Петьке был незнаком.
Петька подогнал собак, поздоровался.
— Напрасно дожидаетесь! Если найду сильные упряжки, может, кое-что привезу! — пробурчал он зло. — Устал как черт.
Гермоген поднял глаза.
— Иди отдохни, нам не к спеху. Поговорим после, — сказал он тихо.
— О чем? — вспыхнул Петр, уловив в равнодушии стариков что-то недоброе.
— Иди! — махнул рукой Гермоген.
Петька ушел. Тревога закралась в сердце. Зачем они тут? Ругать, видно, будут, да и есть за что… Усталость последних дней взяла свое, он лег и сразу заснул.
Всю ночь старики сидели у костра, а когда серая темнота сменилась голубым рассветом, Гермоген запряг оленей и вместе с другими вошел в дом. Петька спал не раздеваясь, только сбросил шубу, ремень и расстегнул ворот гимнастерки. Гермоген властно тронул его за плечо. Петька испуганно вскочил.
Старик молча взял пистолет со стола, распахнул дверь и вышвырнул его в снег.
Потом снял с гвоздя ружье, вынул патроны и осторожно прислонил к стене.
— Зачем ты это? — Петька протер глаза, ничего не понимая.
Старики чинно уселись у стола. Гермоген набил трубку.
— Когда вожак потяга погонится за куропаткой, его бьют остолом, — ледяным голосом сказал он.
