Дежурная сестра несколько раз напоминала ей, что пора уходить, но Катя продолжала сидеть. Сестра пожаловалась врачу.
— Вам, барышня, давно пора уходить.
— Никуда я не пойду. — Катя заерзала на табуретке. — Тут останусь.
— Поймите, барышня, В больнице находиться посторонним строго воспрещено.
— Я не посторонняя.
— А кем вы приходитесь больному? — допытывался врач. — Кто вы ему?
— Никто.
— Никто? Гм…
— Люблю я его, — выпалила Катя.
— Любите? — неопределенно переспросил врач. Он пристально поглядел на Катю. — Но чем я могу вам помочь? Больница! Здесь свои порядки.
— Гоните меня? Ну что же, — с неожиданной кротостью сказала Катя и послушно поднялась с белой табуретки. — Тогда я в саду ночевать буду. На скамейке.
Катя на самом деле ушла в больничный садик и уселась на скамейку. Рано утром, когда врач уходил с дежурства, он увидел на скамейке спящую Катю и распорядился пускать ее к больному Пасечнику в любое время, как это разрешено родным и близким, если состояние больного тяжелое…
Пасечник еще за стеклом двери увидел Катино лицо, черные гладкие волосы и плечи.
Катя вошла в палату, робко одергивая халат.
Пасечник, не таясь, смотрел ей в лицо, еще более смуглое, чем всегда (наверное, потому, что она была в белом), смотрел в ее глаза, большие, серые, подведенные копотью.
— А меня, между прочим, — Пасечник провел рукой по забинтованной голове так, словно поправил прическу, — тут еще одна барышня навещает. И сегодня приходила.
Пасечник показал глазами на пышный букет, стоящий на тумбочке.
Катя быстро оглядела палату.
И в самом деле, на других тумбочках цветов не было. Как же она сразу не заметила этот букет? И не разобрать, что за цветы.
Катя понюхала цветы.
— Хорошо пахнут!
— Георгины-то? Ни капельки!
Катя принялась судорожно развязывать и завязывать тесемки халата.
Пасечник рассмеялся, мягко завладел Катиной рукой и уже не выпускал ее.
— Это Берестова. Маша Берестова.
— Сестра Бориса?
— Ну да, юнца этого самого. Который у лебедки вертится.
— Он в верхолазы перевелся.
— Детский сад на верхотуре открывают?
— В тот день заявление подал. Когда с вами такое стряслось.
— Ишь ты! — сказал Пасечник скорее уважительно, чем снисходительно, и задумался. — Но вовсе не Борис эту светленькую барышню сюда посылает.
— А кто же?
— Сама от себя приходит. Воротничок беленький наденет и приходит. Симпатичная!
Катя отпрянула и попыталась выдернуть руку, но Пасечник удержал ее.
— Ну вот, уже и пошутковать нельзя инвалиду. Отсердилась? Хороша Маша, да не наша. Она с прорабом нашим дружбу водит. Эх, я бы давно на эту Берестову заглядываться стал, если бы ей одна смугляночка дорогу не перебежала…
Катя передохнула и снова понюхала непахнущие цветы.
Перед уходом она достала из кармана измятую, черную от сажи, наполовину пустую пачку «Беломора» и положила папиросы на тумбочку.
Пасечник следил за ней с удивлением.
— Я вот зарок дала, — тихо произнесла Катя. — Курить больше не буду.
Она стала растерянно ощупывать карманы халата, нашла спички, положила коробок на пачку «Беломора» и вышла из палаты не прощаясь.
Пасечник долго смотрел на стеклянную дверь, за которой скрылась Катя, а затем положил захватанную пачку «Беломора» к себе под подушку…
После ухода Кати настроение у Пасечника поднялось. Он подозвал врача, вошедшего в палату, и спросил его озабоченно:
— А нельзя ли сделать групповой рентгеновский снимок?
— Как это? Зачем? — не понял врач.
— Ну, сделать коллективное просвечивание. Все наши переломы и вывихи на один рентген собрать. Все-таки память о соседях. И для каменогорского музея…
Врач собрался было сделать больному очередное внушение и напомнить о дисциплине, но рассмеялся и только погрозил пальцем…
На другой день Катя долго не приходила.
Пасечник не мог спокойно лежать на спине, все повертывался на левый бок, чтобы видеть застекленную половину двери. Не отрываясь смотрел он туда, и не мог думать ни о чем и ни о ком, а только о Кате.
Вспомнил день их знакомства. Может, она со всеми так легко знакомится? Он всегда держался с Катей так, словно хотел сказать: «Я вам нравлюсь. Иначе и быть не может. Я же — Пасечник!»
Не в первый раз Пасечник гуляет с девчонкой. Но почему он так скучает сегодня? Ясно почему. Потому, что он, одинокий, несчастный, лежит в больнице.
А когда он хлопотал на своей верхотуре, разве он не скучал без Кати? Скучал. Оглядывался на каупер, в котором она жарила свои заклепки. Искал глазами ее портрет на Доске почета, тот самый, где она снялась такой растрепой.
Раньше он не посмел бы себе в этом признаться, но теперь, в бессонные больничные ночи, многое понял. Есть такие девицы — только и думают о том, как бы подцепить муженька. А Катя просто любила погулять, посмеяться вволю.
Кате нравилось разъезжать на такси. Но когда вдруг у них не хватило денег на трамвай — два гривенника на обоих, — Катя ничуть не смутилась, не огорчилась и запела на всю улицу:
Если с девушкой идешь, а денег нету,
И приходится садиться на трамвай,
Ты шепни ей шепотком:
«Милый друг, пойдем пешком», —
Но нигде, никогда не унывай…
Катя — хохотунья, она готова смеяться до упаду его шуткам.
Пожалуй, зря он не поговорил с ней о серьезном. Пора бы поговорить.
Вот бы здорово — жениться! Безумный день, или женитьба Пасечника! Конечно, Катя — не артистка в театре. Но это даже к лучшему — меньше мазаться будет, больше будет мужа слушаться. А то свяжешься с какой-нибудь знаменитостью — и будешь при ней состоять.
Где же они с Катей жить будут? Всюду! Он разъезжает со стройки на стройку, а Катя вместе с ним. «Только Катенька да я — вот и вся моя семья!» Можно в мягком вагоне. В самолете! Рядом в откидных креслах. В гостинице — номер на двоих. А потом в отпуск! Конечно, сначала в Москву. Интересно, сколько счетчик в такси настукает, если целый день по Москве кататься? На стадион «Динамо». Катя в футболе не разбирается, ну, ничего, отыграюсь на мороженом. На эстрадный концерт податься. Хорошо бы на такой концерт угадать, чтобы сразу всех, кто по радио выступает, живьем увидеть-услышать — Бунчикова, Шульженко, Нечаева, Утесова, Александровича, Дунаевского и самого Ойстраха. В центральном универмаге — с ног до головы во все новое. «Светофор» там и оставим. Не забыть набор струн купить для гитары. Два комплекта. Ну, конечно, на метро — по всем линиям. Только бы не перепутать станцию «Сокол» со станцией «Сокольники». Как в прошлый раз. Похвалился перед дружками-подружками, что знает Москву как свои пять пальцев, а одним из этих пальцев угодил в небо. Нам бы на домну такой эскалатор, вместо монтажной лестницы!.. Куда бы еще закатиться на будущий год? В Запорожье? Можно завернуть проездом. Покажем там Катю. Пусть все Пасечники познакомятся! Потом в Крым. А еще лучше — на Кавказ. В дом отдыха, а то, чем черт не шутит, — в санаторий. Повышенного типа! И чтобы на самом берегу моря. Поплаваем. С дельфинами. В тихую погоду не интересно. Интересно в шторм, когда красный флажок на пляже. Заплыть подальше, чтобы с берега не видно было. А Катя будет по пляжу носиться, волноваться, реветь… А может, он уже и не пловец теперь? Тоже размечтался. С дельфинами!.. Позволит ли нога?.. «Ногу мы вам починим, но работа на высоте вам противопоказана», — так сказал сегодня на утреннем обходе врач. Напрыгаешься по курортам. На костылях. Да и пойдет ли такая девка замуж за костыльника?
Пасечник все-таки прозевал появление Кати.
— А вы меня будто и не замечаете, Коля! — услышал Пасечник совсем рядом.
Катя уже выкладывала на тумбочку у кровати гостинцы.
— Замечтался, — признался Пасечник, — как буду на костылях за вами прыгать, Екатерина Петровна.
— Не всегда же на костылях!
— Да нет уж, Катя. Калека есть калека. Врачи лучше нас знают.
— Они уж наболтают! — выкрикнула Катя. — Вы им не верьте.
Катя готова была снова заплакать. Дежурный врач долго не пускал ее к Пасечнику, уверяя, что ее, как он выразился, коллега идет на поправку. Кате послышалось, что врач обозвал Пасечника калекой, она поскандалила с ним, разревелась, и только поэтому ее пропустили в неурочное время в палату.
— И на земле богато работы. И бог с ними совсем, с этой верхотурой и с футболом.
Пасечник неожиданно запел вполголоса на мотив старой солдатской песни:
Ты прощай, моя бригада
И футбольные поля,
А достались мне в награду
Два больничных костыля…
— Эх, на всю жизнь в офсайд попал. Вне игры. А ведь было время — голы забивал, меня вратари даже боялись…
