Несколько раз Кием приглашал его на весеннюю и осеннюю охоту, когда валом идет утка и гусь, но Матвеев отказывался, и не понимал дед, почему все ждут заветного дня, а Матвеев равнодушен, все равно ему. «Плохо, знать, стреляет, стесняется», — думал Кием.
Хорошо стреляет Матвеев. Если из карабина или пистолета, то даже лучше Киема. Отец учил… Помнит его науку Андрей до сих пор. Пришел тогда отец на обед, а Андрей к нему с похвальбой — смотри, мол, я пуночку убил, во-он с какого расстояния! А жили тогда в военном городке, все дети стрелять умели, у всех в доме было оружие. Андрей стрелял из «тозовки», это не возбранялось.
Отец взял мертвую птицу, зарыл в снег у крыльца, а сыну дал пятнадцать копеек и послал к столбу укрепить монету как мишень.
— Отсюда стрелял?
— Да… — сказал Андрей.
Отец прицелился, выстрелил, и монета оказалась прямо вдавленной в столб. Посмотрел на свою работу, выковырял монету, поставил новую, сказал Андрею;
— Стреляй.
Тот промазал. И еще раз промазал. И еще.
— Вот и стреляй, пока не попадешь!
Пришла мать, позвала обедать.
— Пусть сначала стрелять научится, потом обедает. А в пуночку и дурак попадет!
— Господи, в пуночку! — заохала мать. — За что ж ты ее? Она ж святая птица, безобидная, она ж нам на север весну приносит, первое солнце! — махнула рукой, ушла. Остался один Андрей на улице.
Монету он все-таки загнал в столб, но расстрелял пачку патронов. Но отец успел ему внушить, что никогда нельзя из озорства палить по живому.
Много времени прошло, и уже здесь, на Чукотке, в своей геологической жизни если и случалось изредка убивать птицу, то лишь для еды, когда совсем в отряде ничего не было и только надеялись, чтобы кому-нибудь повезло. А на оленя и медведя у него вообще рука не поднималась. В партии знали, если чего добывать — Андрей отвечает за рыбу, рыбу ему можно поручить, ее ловить он мастак, а на охоту пусть уж кто-нибудь другой отправляется.
На моржовой и нерпичьей охоте он помогал, но только в качестве моториста на вельботе, и промысел этот не любил, но понимал — это людям побережья как посевная и уборочная на материке, от этого зависит благополучие людей, и тут уж эмоциям не место.
— Новые винтовки на складе есть, «Барсы», тебе обязательно выделим, — пообещал он старику.
Первый раз он с ней встретился в Магадане в облоно летом, где оформлял группу детей своего поселка в один из пионерских лагерей Колымы.
— Вот, знакомьтесь, Андрей Андреевич, будет у вас новый директор школы.
Высокая блондинка с красивой прической, без косметики, это ему понравилось, но уж больно молода, это настораживало.
— Говорят, у вас там полгода день, полгода ночь, — щебетала она. — Как же вы спите полгода? Не надоедает? И у всех, наверное, много детей? — пошутила она.
— Детей действительно много, — согласился Матвеев, — вон я их сколько привез!
А про себя подумал: «Не знаешь ты, куда едешь. Еще наплачешься!»
И вот она сидит перед ним и плачет. Всхлипывает она тихо, платочек мокрый, но глаза красные, не высыхают.
— Что теперь будет? Что теперь будет? — причитает она. — Меня же из партии исключат… с работы уволят… а я так сюда хотела… романтики попробовать… вот и попробовала… Что делать-то? Что делать, Андрей Андреевич? Если бы я знала?!
— Успокойтесь, Людмила Федоровна, успокойтесь! Жизнь есть жизнь… Тут уж ничего не поделаешь… Так случилось… Вы не виноваты, это без вас началось, вы ни при чем.
— Но я директор! Меня же на всех совещаниях склонять будут!
— Конечно, будут, — обреченно согласился Матвеев.
— А вы? Вы-то куда глядели? — закричала она.
Матвеев пожал плечами, налил ей воды, и в кабинете наступила тишина.
…Отличница учебы семиклассница поселковой школы Катя Рультынэ за лето пополнела, заметно округлилась, веселый румянец, как и раньше, не сходил с ее щек, но по прошествии первого месяца нового учебного года и без обследования врачей было ясно, что девочка беременна.
Случай беспрецедентный. Родителей у девочки нет, она живет в интернате, а единственная дальняя родственница — двоюродная тетка — на другом конце Чукотки, часто болеет, по полгода проводит в санаториях и больницах, вот и сдала девочку в интернат. Забирала только раз в год — на летние каникулы.
— Издержки акселерации, — вздохнул Матвеев. — А разве в вашей практике не было подобных случаев, Людмила Федоровна?
— Один раз… в Магадане… десятиклассница. Мы ее перевели в вечернюю школу.
— А Катю никуда не переведешь, — сказал Матвеев.
Людмила Федоровна согласно кивнула. Она все прекрасно представляла и не видела выхода.
— Вы хоть знаете… с кем она… ну, отца будущего ребенка? — спросила она.
— Знаю.
— И молчите?
— А что мне делать? Кричать?
— Судить! Судить за разврат несовершеннолетних!
— Он сам несовершеннолетний.
— Как?!
— Так. Он ее ровесник. Они уже были у меня. Он хочет бросить школу и помогать материально, когда родится ребенок. Они просили их расписать, когда получат паспорта. Это будет в следующем году.
— Кто же это?
— Я не могу вам сказать. Я дал слово детям.
— Вы предлагаете молчать и на все закрыть глаза?
— Нет, — сказал Матвеев. — Да со временем вы и так все узнаете. Но предпринимать ничего не надо, просто уже поздно. А травмировать детей…
— Дети?! — вскричала она. — Хорошенькие дети!
— Конечно, несмышленыши. Инстинкт победил, а в остальном не соображают, — спокойно сказал Матвеев. — Оба они, кстати, прекрасно учатся… — заметил Матвеев.
— Вот это совсем непонятно, — искренне удивилась она.
— Чего ж тут непонятного? — развел он руками. — Если уж в школе не ведется полового воспитания, — значит, виноваты мы. Вернее, сначала вы, учителя, а потом уже мы — общественность…
— Это вы серьезно?
— Вполне. Не забывайте, на материке много зависит от родителей, которые стараются спасти детей от влияния улицы и каким-то образом домашним воспитанием компенсируют школьные прорехи. А наши дети — дети интернатские. Они без родителей. Родителей им в этих щекотливых вопросах каким-то образом должны заменить мы. А как это сделать, простите, я не знаю. Насколько мне известно, ни учебников, ни пособий по этому вопросу нет. Ведь нет?
— Нет, — сказала она.
— Значит, до всего вам придется доходить самой. А этот случай примите как первый урок. Урок на будущее. От него нам не отвертеться.
— А что скажут в районе? Что скажут в области?
— Я не такой уж оптимист, но думаю, если хорошенько объяснить, поймут.
— Им объяснишь!
— Вот видите, как вы своих хорошо знаете, — рассмеялся Матвеев.
— А что вы посоветуете? — спросила она.
— Пока ничего. А посоветовать могу обратить внимание на младшую группу интерната. Одеты как попало. У них у всех пузырятся рейтузы, так они додумались носить их коленками назад, чтобы выглядели поновее.
— Что ж вы раньше-то не сказали?
— Я думал, вы знаете.
— Я сейчас же иду в интернат!
— Вот и правильно. А я как-нибудь к вам загляну. И еще — вас поселили в новый дом, для него это первый зимний сезон, как квартира?
— Пока хорошо, не холодно. Воды только горячей нет.
— Горячей еще долго не будет. Она и по проекту не должна быть, не хочу вас обманывать.
— Спасибо за откровенность.
Она ушла, а Матвеев вспомнил, как в прошлом году к ним в село в круглосуточный детский сад привезли из тундры двух малышей — мальчика и девочку. По утрам воспитатели находили их всегда вместе в одной кровати. Развели по разным спальням — все равно они спали вместе. Тогда вообще разделили по разным группам, на разных этажах и в разных подъездах. Ничего не помогло — среди ночи, когда все спят, они находили друг друга, а по утрам находили их. Воспитатели не знали, что и думать, а Матвеев попросил оставить их в покое, объяснил, что в тундре они всегда были вместе и спали в пологе вместе, здесь же — всех дичатся, надо их днем держать всегда вместе, и пусть вместе подружатся с другими. Поставили их кровати рядышком — дети успокоились. Вот и все, — просто ларчик открывался.
«Все-таки на краю света живем, — думал Матвеев, — как-никак, а специфику надо учитывать — и национальную, и географическую».
В суматошном, шумном школьном коридоре Андрей Матвеев столкнулся с Катей Рультынэ, скользнул молниеносным взглядом, удивился, что на ее красивом лице нет следов пигментации, протянул обе руки:
— Здравствуй, Катя! Как жизнь?
— Хорошо! Ой, Андрей Андреевич, мне такой сон снился! Будто я всю ночь танцевала с Пушкиным! Такой сон, я такая счастливая! Мне все подруги завидуют!
