— Разведка — глаза и уши! — парируя, воскликнул Березин и съязвил: — Радистки не особенно пользуются успехом у моих разведчиков.
— Молчали бы уж лучше, товарищ лейтенант, о глазах и ушах. Известны нам ваши хваленые герои, особенно ефрейтор Поляков! — откликнулась Рая.
— А что, находчивый парень!
— То-то из-за его находчивости и конфуз вышел. От полковника Войтова кое-кому на орехи досталось.— Самолюбие Раи явно задето— кто-кто, а она знает цену так называемой мужской гордости разведчиков: ефрейтор Поляков и днюет и ночует у ее порога. Собственно, причиной конфуза, из-за которого пострадал и Березин, была эта смазливая, курносенькая девушка. К ней Поляков настойчиво неравнодушен, обещал звезду достать с неба, пожелай только этого Рая. А друзьям-разведчикам жаловался: «Сгубила, курносая, всякую личность во мне стерла в порошок. Ох, если женюсь на ней после войны, трясти буду как грушу! Уж тогда я восстановлю свою личность, а порошком будет она».
Откуда-то об этом прослышала Рая, и пошла у парня жизнь кувырком. Вечера простаивал Поляков под ее окном, но оно наглухо было захлопнуто. А однажды пришел, и глазам не верит: створки окна распахнуты. «Раенька, звезда неугасимая, — шепчет Поляков, — черемуха ненаглядная, выйди. Тебе всё набрехали про меня». На беду у радисток оказался полковник Войтов. Не подозревая об опасности, Поляков продолжал серенаду, звал свою любовь; девчата давятся от смеха. И вскипел разведчик: «Иисусово войско! Ржете, будто овса нажрались. Ежели нет Раи, то и заявите. Нужны вы нам, как собаке боковой карман».
Войтов выглянул в окно. Поперхнулся ефрейтор, губа отвисла, и точно ветром его сдуло от дома, только жаркий топот каблуков слышен был да спину резал нестерпимо обидный девичий смех.
Уж если пришла беда — открывай ворота. В тот же вечер она снова пожаловала к ефрейтору. Решив отплатить Рае, Поляков мотанул в соседнее село к девушке, с которой как-то отчаянно отплясывал на пятачке краковяк. В своем горе он забыл о времени; вспомнил об отбое, когда дело клонилось уже к первым петухам. Войтов с адъютантом Сосновым и дежурным по части лейтенантом Березиным проверяли посты, и вдруг откуда ни возьмись — Поляков. На этот раз удивился Войтов. Березин стоял ни жив ни мертв: Поляков — боец его взвода.
— Опять ты? — спросил полковник и выразительно взглянул на часы.
— Так точно, товарищ полковник, опять я, — отчеканил ефрейтор, холодея. — Разрешите доложить?
— Докладывайте.
— Товарищ полковник, ефрейтор Поляков из самоволки возвратился своевременно и благополучно. Что прикажете делать?
Березин про себя оценил находчивость ефрейтора. Но Войтов доклада не принял:
— Прикажу вас разжаловать, а вашего командира отдать под арест.
— Это мой боец, товарищ полковник, — сказал Березин.
— Что-о? — Войтов вспыхнул. — Я о вас. и вашем взводе был лучшего мнения, лейтенант. — И повернулся к адъютанту. — Пойдемте, капитан. Видно, все разведчики одним лыком шиты.
Березин, оставшись с Поляковым, с грустной укоризной спросил:
— Что же ты, брат, устава не знаешь?
Поляков подавленно молчал. Ему кругом не везет — ни в любви, ни по службе. Желая вызвать сочувствие у лейтенанта, сказал:
— Что значит, товарищ лейтенант, где тонко, там и рвется: в любви плохо и в жизни — никуда.
— Пошел вон! — крикнул Березин, явно не поняв Полякова. — Круглый идиот, а не разведчик. Чего стоите? Отбой дан два часа назад.
Конфуз стал достоянием всей части. В течение недели разведчиков пинали, как футбольный мяч, все, кому не лень; радистки — особенно! Поляков носа не казал. И если Войтов отнесся к нему снисходительно, лычек ефрейтора с него не снял, то Рая была беспощадна. Уязвленная в самое сердце шашнями, которые за ее спиной крутил Поляков, она прогнала его навечно, да еще кобелем обозвала. И теперь, едва Березин упомянул о находчивости разведчиков, ее взорвало:
— У вас ни капли чистоты и святости. Орудуете только за спиной. Всех вы на одну мерку меряете. А мерка у вас — ефрейторская!
— Будет вам поносить разведчиков, — вмешался я. — Ведь ефрейтора-то вы, Рая, любили? Любили и оглядывались. Вот и вышло: казалось — все шутка, с подруженьками хиханьки да хаханьки, а утратили настоящую любовь. Чувство, как хороший цветок: пока растят его—красив, сорвали—увял. Цветы надо растить.
— Бывает, что цветок и не растят, не ухаживают за ним, а он все равно красивый, — отпарировала Рая. — Например, полевой!
— На обработанной ниве полевой цветок — сорняк.
Березин и Тоня, молчаливая и невидная, вступились
за полевые цветы.
— Пушкин был прогрессивнее вас, людей двадцатого века, — усмехнулся я Березину и Тоне. — Он воспел свою Татьяну за мужество: она не дала, образно говоря, разрастись в себе полевому цветку; и поступи она иначе, то есть ответь Онегину, это был бы красивый, яркий, слепящий глаза сорняк.
— А как же тогда Анна Каренина? — спросила Каталина.
— Время Толстого и наше время — не одно и то же. Полевой цветок и не растят и не лелеют, он вырастает сам по себе. Он часто красив и ярок. А наше общество— обработанное поле, и если на нем вырастет полевой цветок, то все-таки это сорняк. Анне Карениной я сочувствую. Кстати, ее не оправдывал и Толстой, хотя и любил.
— Но ведь Анна — это протест, вызов! — запетушился Березин.
— Ну и что ж? Эта новость известна нам еще с десятого класса.
Наш горячий и не очень логичный разговор прервал посыльный. Меня вызывали в штаб к Войтову.
Повернувшись к Рае, я сказал:
— Вот, видите, вы говорите «за спиной»... За моей спиной меня тоже без меня женили. Но глуп, кто обижается на друзей. — Я поглядел на Березина и Каталину.
Каталина ничего не понимала. Березин потупил взгляд, покраснел.
— Что ж, лейтенант, — сказал я, — чистый, неотравленный воздух, может, в самом деле окажется для тебя полезен, — и вышел.
IX
Недостаток времени всегда ускоряет события. Я получил приказ от Войтова готовиться в дорогу и уже не мог откладывать на завтра то, что мог отложить еще час тому назад. Я не знал, застану ли на месте нашу часть, когда возвращусь из штаба фронта, куда должен везти пакет, или буду догонять ее и отыскивать на проселках первого эшелона и в окопах передовой.
— Да тебя, никак, огорчает эта поездка? — спросил меня Соснов, встретив во дворе: —Чудак! Мы не сегодня-завтра снимаемся, а ты будешь гулять в тылу. Ведь почти в Москву едешь! Там, где смерть, успеем быть,— Соснов рассмеялся, хлопнул по плечу. Такой снисходительности я от него не ожидал; не иначе Войтов обронил обо мне какие-нибудь лестные слова: обычно адъютант не щедр на тепло. — А может, тоскливо из-за этой девчонки, под ложечкой сосет? Плюнь! За ней увивается Березин. Цветок не первой свежести, — Соснов сощурил глаза. — Хозяин получил согласие, и, может, завтра-послезавтра — ту-ту ее. к маме, на тыловые хлеба. И знаешь, Войтов почти согласен, чтобы сопровождал ее до Москвы я; у меня там родственники и прочее. Березин останется с носом, будь покоен. Я никогда не верил в ее недоступность. Выше голову, разведка! Недельку-вторую в свое удовольствие погуляем в тылу!
Я едва сдержался, чтобы не съездить его по физиономии. Подлец всегда злопамятен. Соснов не может простить Каталине своей трусости, когда она публично приперла его к стенке на сборе командиров, и теперь мстит ей.
— И вам не стыдно, капитан? — спросил я.
Соснов вытянул удивленно губы.
— Вы же мстите за оплеуху!
— Что еще за чепуха? Какую оплеуху?
— Публичную! При всех полученную.
Уши Соснова побагровели. Он стал холоден и властен.
Вы не умеете, лейтенант, ценить дружбу. Что ж, пеняйте на себя! — Резко повернулся, чтобы уйти. Осанка у него величественная, фигура и спина — гренадера. Поставь их рядом с Войтовым, подумаешь, что командующий — Соснов, а адъютант — Войтов.
— Пойду к полковнику, передам ему наш разговор, — сказал я.
Соснов резко обернулся ко мне. Не гнев и властность выражало его лицо, а растерянность. Он шарил по мне глазами, не зная, что бы сказать такое, чтобы остановить меня. Он видел, угрозы тут бессильны, за это он презирал меня и еще больше боялся! Плечи его как-то обвисли, руки вдруг оказались лишними, сквозь величественную осанку проглядывал откровенный трус. Но он нашел в себе храбрости крикнуть:
— Вы что, клеветать вздумали? Я вас упеку, куда Макар телят не гонял. Посмейте только! — Но тотчас сбавил тон, оглянулся по сторонам: не слышал ли кто.— Я с вами откровенно, а вы... Нехорошо, Метелин. В общем, если я неправ, то скажите начистоту... Войтов здесь ни при чем. А потом, кроме всего прочего, имей совесть. Неужели ты способен подставить человеку ножку? Во всяком случае, я бы так не поступил. Это во-первых. А во-вторых... — Соснов замялся, кровь ударила ему в лицо.
