Мы спускаемся в долину и долго продвигаемся по опустошенной местности. Ноги погружаются в мох, из-под которого вырываются мелкие искры. Проникая под мох, огонь попадает на торф, а торф может гореть под землей неделями. Черный горячий пепел и знойный воздух пожарища долго преследуют нас. Какой-то неосторожный охотник бросил окурок или не погасил ночного костра — и вот стихийное бедствие, уничтожившее тайгу на десятки километров вокруг.
Мы спешим в сторону наших лабазов. Пожарище остается позади. Снова идем по руслу потока, в зеленых тоннелях кустарника, по золотистым песчаным косам. В одном месте над потоком — небольшой прижим. С гранитных глыб склоняются кусты голубики. Данила останавливается и замечает:
— Медведи ходили. Ягоду обсосали. Смотри…
Кустарник обглодан и помят. Данила переваливает прижимчик и смотрит на землю.
— Вот они — следы…
На земле едва заметные отпечатки медвежьих лап.
— Ух, и боюсь за лабазы! — говорит Александр.
Мика снимает с плеча винчестер. Мы идем по медвежьим следам. Вот они появляются то на ягеле, то на песчаных косах.
— Куцаганы, — бормочет Данила.
Наконец за поворотом реки показывается наш первый лабаз — маленький барачек, сделанный из сруба, который остался от снятой палатки. От лабаза к реке тянется белая мучная дорожка. Разорванный куль с мукой лежит наполовину в воде. Стены лабаза, пни, кустарники покрыты мучной пылью. — Кругом разбитые пачки спичек, разбросанная соленая кета, шоколад, папиросы. Валяется странно распластанный полушубок с оборванным рукавом, а в стороне от него — длинный резиновый сапог. И всюду — свежие следы медведей. Они резко выделяются на мучной дорожке.
— Вот пакостники! Вот натворили! — ругается Александр, собирая остатки своего полушубка.
— Набедокурили основательно, — соглашается Мика и быстро идет к двери лабаза. На всякий случай он поднимает винчестер и взводит курок. Но в лабазе — спокойно и тихо. Только жужжат встревоженные мухи и поют комары. В лабазе — полный погром. Стол свернут, нары тоже, оба окна, затянутые вместо стекол бязью и забитые досками, продраны. В бочонке со сливочным маслом — след когтистой лапы. Всюду рассыпаны мясные консервы, сахар, плитки шоколада. Александр долго и зло ругается, определяя размеры ущерба. Данила и Мика молча раскуривают трубки. К счастью, до второго лабаза медведи не добрались.
— Ночевать надо в лабазе. Медведи снова придут, — говорит Данила.
— Ну и устроим им встречу! — грозится Александр.
Наскоро ужинаем и мертвецки засыпаем.
…Пробуждение наступает неожиданно, и спросонья я долго не могу понять, что происходит. На светлом фоне окна вырисовывается медвежья голова. Медведь нащупывает передними лапами точку опоры для того, чтобы перебросить свое тяжелое тело через окно. Лапа уперлась на нары около самой головы Александра. Он крепко спит. Возле Александра мирно лежит бердана. Я осторожно, стараясь не нарушить тишины, протягиваю руку и сильно толкаю Александра в бок. В тот же момент замечаю второго медведя, деловито лезущего в дверь.
Александр открывает глаза и моментально скатывается на пол. Медведь, не шевелясь, с недоумением оглядывается по сторонам. Александр, сидя на полу, наводит бердану под левую лопатку зверя. Незваный гость, заметив хозяев, старается сползти обратно, но раздается выстрел, и зверь, судорожно дергая лапами, обдирая когтями бревна, повисает на окне. Второй медведь пускается наутек. В ту же минуту Мика соскакивает с нар, на ходу рванув свой заряженный винчестер, и исчезает за дверью. Гремит выстрел.
— Есть! Второго убил! — торжествующе кричит Мика.
Данила, пропустивший самый напряженный момент, хватается за топор и бежит разделывать туши.
— Славная медвежатина! Заменит мясные консервы. Вот мы и расквитались с «хозяевами тайги», — говорит он.
— Пакостничать не будут! — мрачно замечает Александр.
Через три дня, сложив в лабаз, устроенный на дереве, остатки продуктов и копченые медвежьи окорока, мы отправляемся в дальнейший путь. Нам предстоит новый кольцевой маршрут на плоскогорье Улахан-Чистай.
— Нет, брат, постой! Ты мне винегрет не делай. Шоколад и соленую кету в один вьюк не клади, — слышу я добродушное ворчанье Александра.
Александр и Данила возятся с упаковкой вьюков и часто спорят, что и в какой вьюк уложить, чтобы удобнее было в походе. Работы у них много: надо в короткий срок привести в порядок все снаряжение для нового маршрута на Улахан-Чистай. Промывальщик и каюр, ставшие закадычными друзьями, работают весело и упорно. Но это им не мешает ссориться по каждому поводу. Споры их обычно решаю я, и они кончаются примирением.
У меня и у Мики также хоть отбавляй работы. Мика возится с образцами взятых пород. Он нумерует их, надписывает, где и когда они взяты, укладывает во вьючные ящики, которые остаются пока в лабазе. К коллекции Мика никого не допускает, все делает сам и не принимает ничьих советов:
— Знаем! Сами с усами…
Но сам он то и дело подает мне и Александру советы тоном, не терпящим возражений. Я привожу в порядок нашу полевую карту, стираю на ней часть «белого пятна». И вот именно тогда, когда я весь ухожу в работу, возле меня появляется Мика в своих традиционных синих галифе и клетчатой ковбойке. Некоторое время он молча стоит и смотрит, как я заношу на карту очередное название ключа. Мы знаем только истоки и среднее течение того ключа. В устье его мы не бывали. Поэтому на карте ключ еще никуда не впадает.
Я поднимаю карту и раздумываю: можно предположить, что ключ — приток Неры, но нам нужны не предположения, а факты.
— Ключ впадает в Неру, — авторитетно утверждает Мика.
— Ты в этом уверен?
— Безусловно.
— Почему?
— Ему некуда больше впадать. Здесь течет Нера.
— А если по дороге он встречает неизвестную речку и впадает в нее?
— Нет, он все-таки самостоятельный приток Неры.
— Это твое предположение?
— Да!
— Предположение — не доказательство. Подождем, когда представишь факты.
Мика неожиданно соглашается и садится рядом на корточки. Он обхватывает колени руками, качается из стороны в сторону и бормочет нараспев:
— В дебрях Севера скитаясь, сохраняю до конца мелкой трусости на зависть веру в смелые сердца.
И опять снова то же самое. Я долго креплюсь, но потом все же говорю:
— Перестань! Мешаешь…
Поет Мика удивительно фальшиво и часто сам над этим подшучивает. Но не петь он не может. Избыток молодости, силы и веселья кипит в нем, как горный родник. Поэтому он и не думает оставлять меня наедине со своей работой. Он ложится рядом на траву и мечтательно вздыхает:
— Хорошо бы сейчас у теплого моря на пляже поваляться. «Зарыться бы в песок, а над тобой — синее небо, кругом пальмы… Романтично!
— Придет время и этой романтике, — отвечаю я, не отрываясь от карты. Но Мика совсем неожиданно заключает:
— Лежал бы я на золотом песке в Гаграх и думал: хорошо бы сейчас на Север, изучать неведомые земли, пить ключевую воду, искать благородный металл… Что здесь будет через десять лет?
— Через десять лет — не знаю, а вот в будущем году — представляю.
— Да-а-а, — задумчиво и протяжно продолжает Мика. — Здесь будут прииски, рудники, заводы…
— И города, — добавляю я.
— Оленеводческие совхозы…
— И кочевники станут разводить овощи.
— Полетят самолеты…
— Проведут шоссе, пойдут автомобили.
— Появится радио…
— Вырастут, новые люди.
— И неприступный Север будет покорен, освоен, обжит, — резюмирую я и откладываю карту, окончательно убедившись, что закончить сегодня работу мне не удастся.
Я ложусь рядом с Микой на теплую траву среди зеленых ветвей кустарника. Над тайгой царствует тишина. И только горная речка мечется, ворочает камни, брызжет пеной.
За поворотом реки исчезли наши лабазы. Мерно шагают тяжело навьюченные лошади. В этих вьюках — инструменты, постели, палатка, продукты: шоколад и галеты, сгущенное молоко и консервы, спирт и сушеное мясо, сахар и чай. Мы обеспечены всем необходимым, у нас первоклассные приборы и инструменты, и в какую бы глушь мы ни забирались, мы знаем, что о нас неустанно заботятся, думают и в минуту опасности придут к нам на помощь.
…Мы поднимаемся к верховьям реки, которой дали условное название «Наша река». Ее исток — у подножья Северного водораздела, в гряде крутых сопок. Начинаем очередной подъем на водораздел. С его вершины нам открывается Улахан-Чистай. На этот раз мы выходим на плоскогорье не с западной, а с северной стороны.
После быстрого стремительного спуска попадаем в бассейн новой реки. У нее два названия. Якуты называют ее «Артык», эвены — «Екчан». В переводе на русский с якутского и эвенкского языков это значит «Перевальная». Под этим названием я заношу ее на нашу карту.
