— А спускаться-то хуже, однако, — сообщает Данила и смотрит вниз, отыскивая место для спуска.
Снова навьючивать лошадей бессмысленно. Хорошо, если они благополучно спустятся порожняком. Но и нам с вьюками спускаться почти невозможно. Перевязываем покрепче весь наш груз и бросаем его вниз по склону. Вьюки, тяжело подпрыгивая, исчезают за каменными выступами.
— Ну, а теперь мы! — говорит Мика.
Начинается опасный спуск. Лошади приседают на задние ноги. Мох скользит под ногами, обнажая вечную мерзлоту.
Каждая минута кажется вечностью. И вот, наконец, у каждого из нас вырывается вздох облегчения. Мы — в неизвестной долине, на берегу горной реки. Лошади стоят с трясущимися ногами; у одной до крови расцарапана морда. Чудесные якутские лошади преодолели эту крутизну. Сколько раз они выручали нас в наших трудных походах по таежным маршрутам!
Какие тайны хранит эта долина? Обманет она или же вознаградит нас? Это волнует нас всех.
— Нужно сейчас же взять пробу, — предлагает Мика. — Смотрите, сколько кварцевых валунов на выносе вон у того ключика.
— Постой, торопыга, успеем! Сегодня отдохнем, а завтра начнем работать, — охлаждаю я Мику.
Сладок заслуженный отдых у вечернего костра под лиственницами, на белом узорчатом ягеле. Уже отцвела голубика и начинают созревать ее сочные, сизые ягоды.
Я лежу у костра, положив под голову вьюк. Против меня сидит Данила и смотрит на огонь. Александр и Мика ушли на охоту.
— Данила!
Данила вздрагивает и поднимает глаза.
— Ведь ты — комсомолец?
— Комсомолец.
— Давно?
— С прошлого лета.
— А почему же ты в школе не учишься?
— Собирался, да вот рука помешала.
— Что у тебя с рукой приключилось?
— На охоте случайно прострелил…
Данила снова задумчиво смотрит на костер. По его лицу пробегают красноватые отблески огня.
— На Нере нынче факторию строят, — сообщает он по какой-то только ему одному понятной ассоциации. — Хорошая будет фактория. Эвенам и якутам не надо будет ездить в Кыгыл-Балыхтах за тридцать кёс. Советская власть позаботилась. Заведующим факторией будет якут. Мне говорили — поезжай на курсы в Якутск…
— Почему же ты не поехал?
— Передумал, однако.
— Что так?
— Сказать — смеяться будешь!
— Чепуху городишь! Говори…
— Хочу геологом стать. Желтый камень искать, черный камень искать, хорошая работа. Я потому к вам в каюры и пошёл…
— А почему же ты раньше мне не сказал?
— Стыдился. Думал, смеяться будешь…
— Дело хорошее, только учиться много надо, — говорю я.
Данила тихо и благодарно улыбается. Мне становится тепло от его улыбки. Вчерашний кочевник, завтра он станет геологом, открывателем земных сокровищ.
Недалеко от нас, в лесу, раздается выстрел, за ним — второй. Данила хватается за ружье и вскакивает.
Из зарослей тальника вырывается лось; закинув рога он мчится прямо на нас и вдруг взвивается на дыбы — мощные копыта секут воздух. Одним могучим рывком лось бросает свое тело в сторону и с разгона влетает в речку, поднимая столбы ледяной воды.
Данила спускает курок. В ту же минуту раненый зверь валится набок.
— Таек-бар — сохатый есть, таек-бар, бар, бар! — Данила бежит к лосю, подняв над головой ружье. Из кустов чернотала выходит Мика. В руках у него винчестер, он, захлебываясь говорит:
— Не ушел, не ушел все-таки! Пуля посылалась меткой рукой.
— А где Александр? — спрашиваю у Мики.
— Сашка? Не знаю.
— Куда же он запропастился?
Мы идем вверх по ключу, то пробираясь у высоких, скалистых прижимов, то прорываясь через бурелом. Бурелом сменяется сухостойным лесом. Наконец мы выходим на речную золотистую песчаную косу. На песке — влажный человеческий след.
— Сашка, — кричит Мика и прислушивается к своему голосу.
Ему отвечает только эхо.
Мы идем по следу. След поворачивает с песчаной косы к прижимам, туда, где река кипит и неистовствует. Крутые прижимы обхлестывает вода. Огромная наледь спускается с прижима в реку. Странно видеть в июльский вечер ясно-зеленую ледяную стену. Дальше идти по правому берегу нельзя. Здесь оборвался и след Александра. Куда же он девался? Может быть, повернул вправо или вернулся назад, разминувшись с нами? На наш крик по-прежнему никакого ответа. Вдруг мое внимание привлекает скала.
— Мика, видишь? — показываю ему на скалу.
— Интересно, интересно!
— Сделай-ка затес на дереве. Завтра здесь проверим!
— Завтра? А почему не сейчас? Валунов кварцевых здесь уйма!
Мику подмывает сегодня же опробовать новое место. Саша наверняка исчез с этой целью. По совести сказать, меня самого уже давно тянет промыть одну — две пробы. Я решительно встаю.
— Хорошо. Бери лоток!
Мика моментально хватает лоток и почти бегом направляется к устью ключа.
Мы садимся на корточки у подножья скалы и разламываем плитку за плиткой.
— Триасовые отложения, а признаков металла нет. — Мика многозначительно поднимает указательный палец. — Попробую с той стороны…
Он исчезает за скалой. Я продолжаю отковыривать плитки.
— Иваныч, иди сюда! — слышу шепот Мики. Он подает таинственные знаки рукой — дескать, тихо ступай, не шуми. Подчиняясь этим сигналам, я на цыпочках захожу за скалу. В десяти метрах от нас — кварцевая осыпь, закрытая со стороны реки скалой. У подножья осыпи торчат ноги Александра. Туловища не видно, оно поместилось в яме. Он так увлечен работой, что ничего не слышит и не замечает.
— Тсс! — на цыпочках приподнялся Мика. — Я его сейчас, как глухаря, накрою.
— Нельзя, испугаешь! Видишь, как его захватило, — шепчу я ему в ответ.
Александр пятится задом и выползает из ямы. Мы прячемся за скалу.
Он идет мимо нас с полным лотком к воде. Затаив дыхание, неслышно ступая босыми ногами, мы подходим к Александру и становимся за спиной. Первоклассный мастер лотка, он работает так, что все его движения точны, ловки и бесшумны. Лоток то с изумительной быстротой вращается на воде, то вылетает вперед, и при каждом взмахе вода смывает пустую породу. Вот смыта порода и галька, в лотке одни эфеля.
Александр пробуторивает эту кашу рукой и начинает отбивку. Словно черный дымок слетает с лотка, а под ним…
— О-о-ох! — глубоко и протяжно вздыхает Мика. — Сашка ты мой косолапый, вот это дела.
Александр вздрагивает и смотрит на нас, не узнавая. Потом протягивает мне лоток.
— Иннокентий Иванович, вот это проба…
— На ключе имени Александра, — говорю я ему в тон.
Огромный таежный мир сузился для нас в пределах этого маленького ключа. Надежды и радость открытия сосредоточились здесь. Отличное месторождение!
— Ребята, а ужин? Я так хочу есть, что самому страшно! — спохватывается Мика.
Я протягиваю Мике часы:
— Половина четвертого! И не увидели, как ночь прошла.
Мы снова сидим у костра. После завтрака фантазируем, развалясь на траве и покуривая трубки.
Мы определенно нашли несколько промышленных объектов. Что-то здесь будет через несколько лет?
— Что будет? А вот что будет! — отвечает Мика. — Придут за нами строители, инженеры. Дорожники проведут трассу. Загремят экскаваторы, бульдозеры вздыбят землю и разворотят скалы. Возникнут поселки и расцветет тайга, заживет настоящей жизнью..
— А что будут делать геологи? — справляется Данила.
— А мы пойдем дальше, на Север…
Пора закруглять маршрут и возвращаться к нашим лабазам. Нам нельзя забывать основное задание — исследовать Улахан-Чистай.
Перед нами возникает знакомый водораздел, пересечем его — и кольцо кругового маршрута замкнется.
— Как — то там наши лабазы? — беспокоится Александр.
Мы идем, стараясь наверстать время. Сопки чуть-чуть потускнели, словно их заставили гигантскими дымчатыми стеклами. В воздухе чувствуется какой-то-не свойственный ему запах. Данила останавливается и тянет воздух, широко и часто вдыхая.
— Тайга горит, — объявляет он уверенно.
— Где, где?
— За водоразделом. Крепко горит тайга…
Нас охватывает чувство тревоги. А что, если пожар коснется стоянки? Пропали наши лабазы! Мы начинаем торопливый подъем на водораздел. Сопки тускнеют все больше и больше, и вот уже зловещие рыжеватые облачка сползают по ним в долины. Все покрывается плотной сизоватой дымкой. Теперь солнце становится похожим на медное пятно. Неприятно и уже сильно пахнет гарью. С вершины водораздела нам открывается страшное зрелище.
Горят три противоположные сопки. На крайней сопке слева огонь, захватив половину склона, поднимается вверх неровным полукольцом. Узкие ленты пламени опоясали вершину сопки, возвышающейся справа. Ее центр, словно оправленный в гигантскую багровую раму, еще не охвачен огнем. Средняя сопка пылает вся — от подножья до самой вершины; освещая вечернюю мглу, пламя бежит по сопкам, захватывая новые, еще не тронутые места. Зеленые кусты стланика вспыхивают сразу, словно взрываются. Одинокие лиственницы горят, как тонкие высокие свечи. Треск ветвей, шипенье огня, шум горного потока — все сливается в единый гул. Бушующая стихия все уничтожает на своем пути. Нас утешает одно — лабазы далеко от пожара и пожар уходит от них в противоположную сторону.
