— Вася! — крикнул Костиков тракториста. — Подъезжай к саням, цепляй и тащи к следующему штабелю, второй полувагон грузить будем!
Столетников поискал глазами Раздольного, подозвал к себе.
— Ну, Алексей Васильевич, повторите свои слова Костикову, что говорили вы у меня насчет приспособления к лебедке.
— Но ведь приспособление крайне изменено, — начал Раздольный, не желая сдаваться и идти на попятную. — Там А-образной стрелы не было, там…
— Но принцип тот же? А вы — «Овчинка выделки не стоит!»
— А мне что говорил? — набросился на Раздольного Заневский. — Это, мол, не предложение, а бред. Может, не так? А кто мне подал мысль отправить лебедки, кто?.. — но вдруг оборвал себя.
«Чего я кричу? Сам не меньше Раздольного виноват: надо было все самому проверить, а я на удочку попался».
Раздольный смотрел под ноги, а Столетников не спускал взгляда с его профиля.
«И все-таки я его где-то видел, — думал замполит. — Не обманывает же меня зрительная память!»
— А сейчас, товарищи, — обратился ко всем Заневский, — прошу на открытие эстакады. Скоро туда направятся первые тракторы с прицепами леса.
Пошли к эстакаде.
— Молодец старик, — сказал Столетников Нижельскому о Костикове, — добился своего.
— Да, — согласился Нижельский. — И знаешь, Саша, у меня сложилось впечатление, что начальник погрузки здесь не Раздольный, а Костиков, — он многозначительно посмотрел на замполита и улыбнулся, довольный, что его поняли.
Костиков шагал впереди гостей, и глазами хозяина оглядывал вереницы штабелей.
«Надо у начхоза выписать десяток бочек и врыть их в землю, — думал он, заметив, как один из лесорубов курил, сидя на штабеле, — а то, не дай бог, и до пожара недалече!»
— Идите курить на склад, — строго сказал он рабочему и остановился, поджидая Леснова и Столетникова. — Павел Владимирович, а нас судить ведь могут, — проговорил он. — Далеко ли до греха по неосторожности? Бросит кто огонек, ветер раздул и — пожар. А на лесоскладе, окромя багров да топоров, ничего нет. А ручей-то рядом, за складом протекает. Поднять бы в нем уровень, да пустить воду в канавы, по обе стороны железнодорожного полотна. И дешево, и сердито!
Никто не обмолвился ни словом, но Костиков видел, как переглянулись директор, замполит и технорук, видел, что будет так, как он предложил.
«Вот оно доказательство, — подумал Столетников, — что не Раздольный, а Костиков здесь хозяином должен быть…»
Замполит почему-то был убежден, что десятник обращался с этим предложением к Раздольному, а тот, видимо, махнул рукой. И он посмотрел на Раздольного с нескрываемым раздражением и злостью.
Сразу же за поселком и огородами начиналась тайга.
Березняк, вырубленный по опушкам, сиротливо белел оставшимися стволами среди сосен и лиственниц, елей и кедра; кое-где, мрачно чернели обгорелые пни, поднимаясь над пожелтевшей травой и зарослями малинника.
Дорога перебегала через овраг.
В оба конца по широкой лощине разросся пихтач, будто его кто-то нарочно высадил в низину; сплошной подлесок черной смородины, до невозможности перепутанный ветвями, покрывал незаметное болотце, а выше, по увалу, как воспоминание о безвозвратно ушедшем лете, кусты шиповника и рябины красовались своими налитыми пунцовыми плодами.
Лесорубы шли веселой гурьбой. То здесь, то там раздавались взрывы дружного смеха; кто-то насвистывал песенку; рядом о чем-то спорили.
Верхутин всю дорогу молчал. Еще вчера ему казалось все легко осуществимым, простым и понятным, но сейчас он уловил в себе какое-то беспокойство.
«С чего начать? — размышлял он. — Мы приехали сюда научить их своему методу. Но как? Валить лес они и без нас умеют…»
— …Конечно, сообща работать хорошо — легче, — говорил шагающий впереди с Веселовым лесоруб, — но столько, сколько давали мы парами, и в одиночку не дашь. Помню, работал со мной один паренек, так мы с ним за день по полсотни стволов валили лучками и успевали разделывать…
«Рисуется», — подумал Верхутин.
— А теперь только мешаем друг другу, хотя и электропилами работаем. — Того и гляди пришибешь соседа. Методы разные придумали, каждый день новые, а толку-то…
— Как фамилия этого товарища? — спросил Верхутин одного из лесорубов.
— Раевский, — равнодушно ответил тот. — Одно время, верно, хорошо работал, а как звеньевым заделался, больше сказочки рассказывает.
«А вот я возьму его к себе, — решил Григорий, — посмотрим, как работать будет!».
— Гриша, — тронул за рукав Верхутина Уральцев, — а что, ежели мы своих людей разделим на два звена и пополним их лесорубами Зябликова.
— Верно, — Григорий одобрительно посмотрел на Николая, — попробуем денек.
На лесоучасток пришли за четверть часа до начала работы.
— Ну, Гриша, — сказал Верхутину Зябликов, — какую тебе дать делянку?
— Новую, — попросил Григорий, — парочку пасек, чтобы рядом были и человек десять. И попрошу вас, кроме трактора Русаковой, направить еще один трелевочный.
— За трактора не волнуйся, а людей выбирай сам.
Верхутин позвал добровольцев, но их оказалось много, и пришлось выбирать самому.
— Коля, — сказал он Уральцеву, — возьми двух помощников и сразу же приступай к повалу, а, остальных ставь на вырубку мелколесья, уборку валежника и расчистку волока, а когда…
— Понимаю, Гриша! — Николай загасил цигарку и поднялся. — Пошли!
Половина лесорубов ушла на соседнюю пасеку.
— Мы, товарищи, приступаем к работе всегда до гудка, — сказал Верхутин лесорубам Зябликова, оставшимся с ним, — и подготовляем рабочее место, чтобы не терять время и уплотнить рабочий день…
— Ладно, уж, не агитируй, — проворчал Раевский, — говори, что делать.
— Вы, товарищ Раевский, и вы, — кивнул Григорий на его долговязого соседа, — со мной будете валить, а остальные…
— Пошли, ребята, на расчистку, — позвал остальных Веселов.
Прозвучал гудок.
Передвижная электростанция дала ток, и Верхутин, включив пилу, сделал подпил. Раевский взмахнул топором, ударил раз, другой, скалывая подпиленную часть. Полетела из-под топора щепа, желтые иглы лиственницы, еще кое-где державшиеся на ветвях, закружились рыжеватыми снежинками в воздухе, а пильная цепь уже врезалась в дерево, и подсобный рабочий, приладив к стволу валочную вилку, нажал плечом на рычаг. Лиственница треснула в комле, вздрогнула, оседая на подруб и, треща ломающимися сучьями, со, свистом резала воздух, падая на землю.
Начался лесоповал.
Застучали топоры сучкорубов, то и-дело слышалось предостерегающее «Берегись!» Уже на обеих пасеках образовалось пространство между вальщиками и сучкорубами, и лесорубы заняли свои места: одни на обрубке и уборке порубочных остатков, кряжевщик с разметчиком и штабелевщиками ушли на разделочную эстакаду верхнего склада, и вскоре появился первый трактор.
Подъезжая к очищенным хлыстам, Татьяна Русакова высовывается из кабины, присматривается, где лучше поставить машину.
Она останавливает трактор у трех вершин объемистых хлыстов. Подходит Зябликов, следит за работой трелевщиков.
«Больно много берет девка, — думает он, — не потянет!»
Русакова включает лебедку, и трос, наматываясь на барабан, подтягивает к щиту дальний хлыст, к нему присоединяется второй, третий, шестой, а прицепщик с помощником бегут к трем вершинам, что у щита, и цепляют их чокерами.
«Ого, — изумляется Зябликов, — кубометров семь будет, неужто повезет? А почему мои трактористы больше пяти кубиков не берут?
Таня быстро передвигает рычаг, и трактор трогается.
— А почему ты не идешь за трактором? — спрашивает Зябликов прицепщика, который, проводив машину с пасечного волока до магистрали, возвращается обратно.
— А мы теперь не ходим, — объясняет тот. — Пока трактор вернется с эстакады, я приготовлю новую пачку хлыстов, и ему не придется стоять.
«Хорошо придумали, — кивнул Зябликов. — Надо и моим трелевщикам рассказать». Работа идет своим чередом.
— Ты теряешь на переходы от дерева к дереву много времени, — поучает верхутинский сучкоруб нового товарища. — Гляди: рядом лежат две ели. Ты обрубаешь одну, а тебе мешает ветками вторая. Ты их отводишь, продвигаешься дальше, а потом возвращаешься опять. А мы вот как делаем…
Став между поваленными елями, он начал обрубать попутно сучья обеих, ловко и рассчитанно взмахивая топором.
— Хорошо, — восхищенно улыбнулся сучкоруб.
На эстакаде, едва Русакова, сбросив пачку хлыстов, съехала на волок, закипела работа.
Жужжит мотор, ему вторит цепь, и от хлыста отделяется отпиленный кряж, второй, третий.
«Ну, и разошлись же, черти! — радуется Зябликов, бегая по пасекам. — И мои не отстают от верхутинцев!»
