В лаборатории, где старшему научному сотруднику Закаморному платили необходимую для осуществления некоторых его желаний зарплату, происходили между тем перемены. Шеф помирился с лысенковцами, прошел в академики и был назначен директором института. Лабораторией стал руководить бывший парторг, нацелившийся в члены-корреспонденты. Он поднял старую тему Максима Петровича и вставил ее в план, сформулировав так: «Генетическое обоснование советского человека, строителя коммунизма, как вершины генотипического ряда человечества».
— Генотипы — твоя тема? — спросил новый завлаб у Максима.
— Тема-то вроде бы… Да выводы…
— Выводы — не твоя печаль! Давай закладывай фундамент! А выводы и без тебя найдется кому сделать. Тему мы включили в шестую позицию, чтобы буржуазные ученые не смогли использовать твои открытия для совершенствования своих генотипов. Заполняй анкету, будем оформлять тебе допуск к твоей теме.
6-я позиция, как всем известно,— секретная часть плана исследовательских работ Академии медицинских наук, включающая разработку средств бактериологической войны, распространение эпидемий в зарубежных странах. В генетике — опыты по массовому изменению наследственности. После четырехмесячной проверки Максима Петровича допустили к его собственным материалам, на которых теперь стоял гриф «СС» — Совершенно секретно. Государственная тайна.
Но работать он не начал. В тот день в лаборатории состоялся митинг, посвященный единодушному одобрению трудящимися братской помощи чехам. Максим, сидя в последнем ряду, еще переживал судьбу своих генотипов и не заметил, как все научные сотрудники начали единодушно голосовать за одобрение.
— Кто воздержался? — спросил бывший парторг, а ныне завлаб только для того, чтобы сразу объявить: «Принято единогласно!»
А Максим механически поднял руку, и получилось, что он один как бы воздержался, а значит, как бы не одобрил. Честно говоря, он и сам испугался. Но парторг решил, что он, как человек более идейно-убежденный, лучше доделает работу о генотипах советского человека и Максим Петрович только мешает. Воздержание Закаморного стало известно инстанциям, после чего он был исключен из партии и уволен с работы и лишен звания кандидата биологических наук.
Осталась ему собственная порядочность. Максим Петрович пришел к выводу, что неприятности навалились как нельзя более кстати. Ему даже стало казаться, что он специально воздержался при голосовании и тем самым доказал, что лично в нем, в М.П.Закаморном, генотип полноценный. А прочие — «торгующие во храме». Свобода от обязательства посещать научное присутствие открывала перед ним два пути: доспиться или уйти в теологию. Он решил идти по обоим путям. Увлекающийся и быстро остывающий Максим Петрович был попеременно христианином, буддистом, йогом, сионистом, ницшеанцем, адвентистом седьмого дня, смешивал философии Шопенгауэра, Леонтьева, Бердяева. Чьи книги ему удавалась достать из-под полы, тем он и поклонялся.
— В сущности, я марксист-антикоммунист и верующий атеист, — объяснял он друзьям за бутылкой. — Больше всего я благодарен партии за то, что меня выгнали из партии. В принципе, жизнь не так уж сложна: с утра выпил — и целый день свободен.
Закаморному нравилось тратить время на занятия, абсолютно ненужные. Он скисал от принудиловки. Вкусы его колебались. Еще вчера он требовал для России новой революции, а сегодня носился с идеей поставить памятник разоблаченному товарищу Сталину.
— Подумайте! Ведь никто так не способствовал дискредитации идеи, как он!
Идеей, которая его посетила, он, боясь забыть, спешил поделиться немедленно. С соседом в метро он обсуждал вопрос, не написать ли письмо с предложением ввести новые знаки отличия? На погонах офицеров госбезопасности вместо звездочек поместить маленькие замочные скважины: майор — одна замочная скважина, полковник — три.
— Тебя скоро посадят, — предостерегали друзья.
А он вслед орал:
— Все вы зайцы! Из-за вас такое и творится!
В результате друзей у него стало меньше, потом совсем мало и в конце концов не осталось.
В столовой, поликлинике и магазине, где его обругали, Максим Петрович вынимал из кармана и наклеивал на стенку листок: «Здесь работают хамы». Это ему сходило с рук. Но однажды он вышел на улицу, сбрив бороду, усы и волосы с левой половины головы и оставив на правой, что, с его точки зрения, могло провозгласить новую двуличную моду, сугубо отечественную. Его забрали в милицию, добрили, упекли за мелкое хулиганство на пятнадцать суток и грозили выслать из Москвы к сто первому километру за тунеядство. Хозяйка отказалась сдавать ему комнату. Он ночевал у приятельниц, составляя список на месяц вперед и предупреждая подруг, когда у кого спит.
Деньги у Максима Петровича кончились, и он приходил в газету «Трудовая правда» написать кое-что или перевести что-либо с иностранного на советский. Печатал это Яков Маркович под одним из многочисленных псевдонимов Закаморного или без подписи вообще. От генетики Максим Петрович ушел, от политики ушел, в модную теорию деятельности не верил. Вчера вечером на животе новой любимой женщины он вывел зеленым фломастером пониже пупка: «Лучше быть не может». Она поняла это по-своему и была счастлива.
— Посторонних нету?
Закаморный просунул в щель плосковатую голову. Показалось, что он прищемил ее, и голова сплющилась. Войдя, облокотился о косяк. Яков Маркович снял очки и устало протер глаза. Он вдруг сообразил, что серая папка, подложенная Макарцеву, вполне могла быть делом рук Максима Петровича. Все подходит: и наивность, и нахальство, и знание французского. Может, прямо спросить? Но Максим — человек с закидонами, не ответит. Захотел бы — сам сказал… И вообще, зачем Якову Марковичу знать лишнее?
— Входи, дружище, — ласково произнес Тавров. — Есть возможность заработать.
— Ассенизатор предложил ювелиру кооперироваться…
— Погоди! — Яков Маркович глянул на часы. — Никудышнее здоровье — это единственное, что у меня еще осталось. Он вынул из портфеля сверточек с сыром, в две чашки бросил по щепотке заварки. Налил кипяток, разрезал кусок сыру пополам.
— Выпить не найдется? Голова со вчерашнего похмелья хрустит.
— Здоровая голова, раз терпишь. Потерпи еще немного, старче, заработаешь — напьешься.
— Напиться? Я вообще бросаю пить! Говори, где деньги?
— Поможешь организовать субботник.
— Субботник — это бесплатно. А я спрашиваю серьезно.
— Для других — бесплатно. А для нас с тобой — серьезно. Со мной в лагере, Максик, сидел начальник пожарной охраны. Однажды ему позвонили из газеты и сказали, что горком партии отметил хорошую работу пожарной службы и постановил осветить ее в печати. Корреспондент приедет фотографировать пожарных за работой. Пожарник им:
— Пожалуйста, мол, приезжайте. Но у нас пожаров нет.
— Почему нет?
— А потому, что мы хорошо работаем.
— Ладно, — отвечают из газеты. — Подождем. Загорится, сразу нас вызывайте.
Через день те звонят:
— Вам повезло: пожар, выезжаем.
— Выезжайте на здоровье, — говорят из газеты. — Но до нашего прибытия не тушите. Помните: указание горкома!
Пожарные посмеялись. Приехал корреспондент, а дом уже погасили…
— За что же начальнику дали срок?
— За срыв решения горкома партии — за что же еще! Так что поезжай с Богом, пока горит, и раскручивай.
— Сколько наклебздонить?
— Чего? — не понял Тавров.
— То есть написать…
— Сам придумал? Беру на вооружение… Строк двести, не меньше… Митинг я уже для тебя организовал.
— Я раньше не понимал, — проговорил Максим, — как это полуграмотные люди с трибуны шпарят готовыми кусками все, чего от них ждут. Как их выучила Софья Власьевна?
— И понял? — с ухмылкой спросил Раппопорт.
— Понял. Знаешь, как учат петь молодых кенарей? Их сажают в одну клетку с опытными, умеющими петь. И юнец начинает повторять за старшими. Наши журналисты — типичные кенари. Наслушаются и твердят, не вникая в смысл. А сходят с трибуны и говорят: «Шумит, как улей, родной завод, а мне-то нулик и прямо в рот». Но я-то, Яша, не кенарь!.. «Никто не может… служить Богу и мамоне».
— Это было раньше, Макс, а теперь — теперь мы можем. Да, насчет твоих генотипов… Проследи, чтобы на станции Сортировочной было поменьше евреев. Они меня уже подвели с движением за коммунистический труд.
— Мало им революции? — загоготал Закаморный. — Нет, все же Павлов рефлексы должен был изучать не на собаках.
— В противном случае Ягубов все материалы зажмет.
— Разве он уже у власти?
— А то! Макарцев залег с инфарктом.
— Не так страшен черт, как его Малюта. Ты задумывался, Рап, откуда берутся ответработники?
— Небось, опять биологические ассоциации?
