– Ах, Вениамин Михайлович, как же это?.. – сказал Медведев, присаживаясь на стул против главврача Сорокопудова.
– Надо удивляться, что с таким сердцем она дожила до девяти лет, – печально сказал Сорокопудов.
– Где она сейчас?
– В операционной…
– Я хочу подготовить вас к самому страшному… Кто-то пустил среди чукчей слух, что вы оперировали девочку… Иначе говоря, по их представлениям, мы, русские, её зарезали…
– Вот даже как…
– Самое драматическое в нашем положении то, что вы произвели вскрытие… Я понимаю, это закон… Но я мучительно гадаю: что делать дальше?
Сорокопудов пожал плечами, устало потёр лоб, сказал с тяжким вздохом:
– Хоронить, Артём Петрович, хоронить. – Кинул горестный и несколько недоуменный взгляд в сторону чукчей. – Удивительно спокойные лица. А ведь только что размахивали ножами.
– Бесстрастные… внешне бесстрастные лица, – уточнил Медведев. – Таков обычай. Но если мы будем хоронить девочку по нашим обычаям… боюсь, что вы увидите лица этих мужчин иными…
– Я вас не понимаю…
– Я очень прошу понять меня, дорогой Вениамин Михайлович. – Медведев помолчал, как бы ещё раз мучительно что-то взвешивая. – Да, прошу понять и поддержать. Самое верное было бы покойную отдать отцу…
– Это естественно, родители есть родители. Они должны вместе с нами… похоронить…
– Вместе с нами не выйдет, Вениамин Михайлович, они увезут её в тундру и похоронят по-своему…
Медсестра Ирина Матвеевна, полная, повышенной чувствительности женщина, о которых говорят, что у них глаза на мокром месте, поморгала белёсыми ресницами, спросила в крайнем недоумении:
– Как? Просто положат на холм, чтобы съели звери? Я знаю… у них так хоронят…
– Да, так…
Медсестра не сдержалась, заплакала.
– Господи, это же дико… Надо же по-человечески…
– Ирина Матвеевна, голубушка, поймите другое, – умолял Медведев. – Для чукчей по-человечески именно то, как они хоронят…
– Ах, беда-то… Конечно, я всё понимаю, но как же это… надо же их приучать…
Сорокопудов устало сгорбился, наморщил лоб.
– Слов нет, насаждать цивилизацию через похоронную обрядность… это нелепо. Однако боюсь, что найдутся и такие, кто обвинит нас в потакании дикости. Хотя вы, Артём Петрович, безусловно, правы… Воля родителей – превыше всего.
Медведев долго молчал, тяжело упираясь руками в колени, наконец медленно поднял голову:
– Итак, решили. Покойную отдаём отцу. Надо её показать. Сделаю это я… я сам…
– Нет уж, Артём Петрович, хозяин здесь я! – Сорокопудов встал, вдруг обнаружив во всей своей сухопарой фигуре внутреннюю собранность и силу, подошёл к чукчам, положил руку на плечо Выльпы, затем слегка поклонился Пойгину. – Если бы вы могли меня понять, если бы могли… Жаль, что я не говорю по-чукотски.
Выльпа поёжился от прикосновения русского шамана, а Пойгин ответил откровенной ненавистью во взгляде. Сорокопудов поднялся и сказал:
– Они, кажется, меня ненавидят…
Медведев осторожно, как бы ступая по ненадёжному льду, прошёлся по кабинету, остановился перед чукчами.
– Когда вы хороните людей, то вынуждены вскрывать горло или живот мёртвого, чтобы выпустить злого духа. Таков ваш обычай. Врачи тоже должны были разрезать Рагтыну, уже мёртвую, чтобы понять причину её смерти. Уверяю вас, это было уже после смерти…
– Покажи Рагтыну! – потребовал Пойгин, не повышая голоса, но наполняя его откровенной непримиримостью.
– Сейчас покажу. – Артём Петрович на какое-то время ушёл в себя, скорбно неутешный и в то же время бесконечно терпеливый. – Врачам всегда необходимо понять причину смерти, чтобы легче было потом изгнать её из тела другого больного. Таков обычай. Не думаю, что он чем-нибудь отличается от вашего. Мы не нарушили ваших обычаев и не нарушим. Мы не будем закапывать Рагтыну в землю. Мы отдадим её вам…
Выльпа наконец поднял голову и долго смотрел на Медведева, часто мигая. Потом перевёл взгляд на Пойгина, тихо сказал:
– Может, он говорит правду? Пожалуй, они её не зарезали…
– Нет, я больше не верю Рыжебородому! – ответил Пойгин так, будто человека, о котором он говорил, не было рядом.
Слова эти настолько изумили Медведева, что Пойгин понял: русский оскорблён и даже возмущён.
– Меня удивляет, что ты высказался обо мне так неуважительно. Да, очень неуважительно.
Произнёс эти слова Рыжебородый твёрдо и даже сурово. В другое время Пойгин, может, и оценил бы это, он сам не прощал, когда о нём говорили неуважительно. Да, может, и оценил бы. Но сейчас… сейчас суровость Медведева усиливала его подозрительность и чувство вражды. Что, если это его настоящий лик, а добрым он только прикидывается? И Пойгин сказал с вызовом:
– А меня удивляет, что нам до сих пор не показывают Рагтыну. Где она?!
Артём Петрович жестом пригласил чукчей выйти с ним в коридор и, показав на дверь операционной, едва слышно промолвил:
– Здесь.
Сорокопудов, помедлив, осторожно приподнял простыню с лица умершей девочки. Выльпа наклонился над дочерью, глядя в неподвижное лицо её с горестным недоумением, потом с огромным трудом выпрямился, перевёл смятенный взгляд на Пойгина. Похоже, он умолял сказать, что всё это неправда, что дочь его жива… Но Пойгин тоже отказывался верить, что перед ним та самая девочка, которую он лечил солнцем и мечтами о белых лебедях.
– Её не зарезали? – тихо спросил у Пойгина Выльпа, стараясь понять по лицу Рагтыны, какими были её последние мгновения. – По лицу непохоже, что она очень мучилась.
Пойгин промолчал, изо всех сил стараясь обрести бесстрастный вид. Протянув руку к простыне, он бесконечно долго медлил, наконец сорвал её с тела девочки…
…Медленно везли голодные собаки скорбную кладь. Пойгин и Выльпа шли рядом с нартой. Когда перевалили прибрежные горы, увидели, что их догоняет упряжка собак.
– Кажется, едет Рыжебородый, – испуганно сказал Выльпа, пристально вглядываясь в цепочку прытко бегущих собак. – Может, хочет отнять тело Рагтыны?
Пойгин мрачно промолчал, нехотя поворачивая голову в сторону преследователя.
– Пусть лучше застрелит меня, – промолвил Выльпа, погоняя собак. – Давай поторопимся.
– Он всё равно догонит, – ответил Пойгин, бережно поправляя на нарте спальный мешок, в котором находилось тело девочки.
Медведев действительно вскоре догнал упряжку всего из пяти собак.
– Я прошу вас остановиться и разжечь костёр, – сказал он, окидывая ищущим взглядом берега речушки, покрытые редким кустарником.
– Зачем? – сурово спросил Пойгин.
– Вы голодные. Ваши собаки тоже. Притом их очень мало…
– Не притворяйся добрым!
И опять лицо Медведева стало жёстким. Он выдержал взгляд Пойгина и сказал:
– Я не хочу скрывать, что обижен и даже рассержен. И я докажу, что ты не прав.
– Когда? И знаешь ли ты, как ещё долго жить тебе?
– Сколько же, по-твоему?
– До первого восхода солнца. – Пойгин показал на синие зубчатые вершины далёкого хребта где-то на самом краю тундры. – Вот как только над горами покажется солнце… я убью тебя…
Артём Петрович долго смотрел на синие горы, наконец перевёл взгляд на Пойгина, и того поразило, что он не увидел в глазах русского ни страха, ни ненависти, ни мольбы, ни ответной угрозы.
– Да, времени у меня действительно мало, – как-то очень спокойно ответил Рыжебородый. – Солнце, по моим подсчётам, взойдёт через полтора месяца… Но всё-таки давайте разожжём костёр, попьём чаю.
– Странный, очень странный ты человек. – Пойгин направил упряжку к кустарнику, туда, где он наиболее приметно торчал из-под снега.
Когда костёр уже горел, Медведев расстелил шкуру, холщовое полотенце, разложил на нём куски мяса, хлеба.
Ели мясо и пили чай молча. Отложив в сторону железную кружку, Артём Петрович снял со своей нарты два нерпичьих мешка.
– Здесь еда для вас и для ваших собак.
Чукчи промолчали. Потоптавшись с тяжёлыми мешками, Медведев положил их у костра. Затем достал кусок запасного потяга, привязал его к потягу упряжки чукчей.
– Что он делает? – спросил Выльпа, недоуменно наблюдая за действиями Рыжебородого.
– Кажется, хочет отдать нам несколько своих собак, – сказал Пойгин, не зная, чем отвечать на странные поступки русского. – Этот человек самый для меня непонятный из всех, кого я видел до сих пор…
И действительно, Рыжебородый впряг в нарту Выльпы пять своих собак и, подойдя к костру, сказал:
– Собак вернёте, когда приедете на культбазу в следующий раз.
– Когда я приеду… ты знать не будешь, – ответил Пойгин, отводя взгляд от Рыжебородого.
Медведев покрутил головой, как бы высвобождая шею из тесного ворота заиндевелой кухлянки, посмотрел на небо.
– Ты меня не пугай, – сказал он по-прежнему сурово. – Угрожать так, как угрожаешь ты, – опасно. Для тебя опасно…
– Ты обо мне думаешь или о себе?
