– А скажите, – попросили мы робко, – как это у вас вышло, то есть как это к вам придирались и как вы ушли со службы?..
– Хорошо, – сказал он с готовностью, – я расскажу вам, как я погиб.
Он слезливо заморгал седовато-рыжими ресницами и начал…
Рассказ счетовода Барынина о том, как он погиб
Служил я счетоводом у себя на родине, в провинции, в правлении треста «Кость и кожа». Хорошо. Семью держал – жена и дочка… Разряд имел, конечно, по сетке. Хорошо. И тут меня осенило. А оттуда пошла моя жизнь вверх тормашками. Погиб я от зава нашего, по фамилии был Канеръюмкер, Александр Исакович Канеръюмкер. Хорошо. И узнал я, что Александр Исакович сожительствует с посторонней женщиной, не зарегистрировавшись с нею по законам нашей социалистической республики в загсе. Ходит к ней на ночь. Хорошо. Думал я, думал, и тут меня осенило. И написал я мой первый стих, и от него все пошло. Хороший стих был. До сих пор наизусть помню. Такой был стих:
В нашем тресте «Кость и кожа»
Есть заведующий тоже.
Звать его Александр Исакич,
И любит он к служащим придираться.
А сам про себя не замечает
То, что каждый про него замечает,
Нахально спит он, как с женою,
С посторонней женщиной одною…
Там дальше все про него и выложил, как есть. А кончался стих так:
Не пора ли поставить точку,
А то скоро Канеръюмкер будет иметь незаконную дочку.
Нужно прекратить безобразье
И покончить с развратом сразу!
И отнес в редакцию газеты «Трудящийся пролетарий». А подписал псевдонимом – «Красный очевидец». Хорошо. Не поместили. Оказалось, все они там одна шайка с нашим Канеръюмкером. Хорошо. И больно мне сделалось. И сразу я почувствовал, что не могу молчать, когда вокруг безобразие. А тут еще сослуживцы покою не дают. Дразнятся Пушкиным. «Пушкин, говорят, Пушкин, почему ведомость не готова?» Или: «Иди, Пушкин, в местком на собрание». Хорошо. Не стало мне покою от обиды, и решил я вывести зава нашего на свежую воду. Проходил я как-то поздно вечером мимо службы – смотрю, окошко у зава светится. А кабинет у него в первом этаже. Приник я к окну и вижу – сидит наш Александр Исакович, обложился делами для виду, а сам водку трескает. Нальет из графинчика полный стакан и хлопнет сразу, даже без закуски. И стало мне грустно. Вот, думаю, до чего дошло моральное разложение. Никому ничего не сказал и решил хорошенько проверить. Прихожу на другой день. Сидит и хлещет. Прихожу на третий – то же самое. Надерется это до положения риз и едет на ночь к сожительнице. Такое безобразие! Пошел я в РКИ, доложил все честь честью. Так, мол, и так, при исполнении служебных обязанностей… Не поверили. Однако против факта не очень постоишь. Составили междуведомственную комиссию по всем правилам с представителем от милиции, дождались десяти часов и двинулись… Хорошо. Смотрим через окно – так и есть! Сидит Канеръюмкер, как будто бы работает, а сам нет, нет и нальет! Нет, нет и выпьет. Тут я не мог больше выдержать. «Вот! – кричу я. – Вот где предаются интересы трудящихся и передового крестьянства! Вяжите его, социал-предателя!» Тут представитель милиции первый влез в окно, а мы все вокруг – через двери, да так его, раба божия, и захлопали со стаканом в руке… Вот оно что… Да-а-а-а. А ведь оказалось, что не водка была в графинчике, а вода. Ну, кто бы мог подумать!.. Так вот… Уволили меня со службы. С тех пор пошло… И стал я пропащим человеком. Поехал в Москву, до Калинина доходил, да так тут и застрял… Так-то.
Счетовод Брыкин замолчал и понурился. Нам стало неловко. Пора было уходить. В редакции давным-давно окончились занятия и курьерша с ключами уже давно живым укором стояла в дверях. Мы стали собираться.
– Как же будет с заметкой? – хмуро спросил Брыкин.
– А заметочка ваша не пойдет! – с деланным весельем воскликнул секретарь.
– Почему же она не пойдет? – язвительно спросил Брыкин.
– Да помилуйте! Вы пишете, что начальник вокзала, на котором вы ночуете, купил своей жене новое пальто…
– Верно! Плюшевое пальто! Восемьдесят рублей выложил – тютелька в тютельку…
– Но какое нам с вами до этого дело?
– Значит, не пойдет?
– Не пойдет… к сожалению.
– Гм… Тогда дайте справку.
– Какую справку?
– Да вот, что не пойдет.
– Зачем же?
– Ладно. Скоро узнаете зачем. Тогда другое запоете. А то – не пойдет, не пойдет. Присосались тут к аппарату, бюрократы… Да уж ладно… Брыкин все знает. От него не вывернешься…
Поспешно уходя из редакции, мы слышали, как Брыкин говорил курьерше:
– …Уж такой я человек… Не могу молчать… Люблю правду-мат…
Где он теперь, неугомонный счетовод Брыкин? Где он, этот светлый идеалист на трудном, тернистом пути общественного деятеля? Какие пороги он обивает? В какие двери ломится? Уехал ли он уже из столицы или идет обратно по шпалам со станции «Нара-Фоминское»?.. Или, может быть, он сидит в приемной Калинина, дожидаясь, когда представится возможность прочесть всесоюзному старосте свои последние стихи?..
Кто знает!.. Кто знает!..
1927
– Молчать! – говаривал директор Козолуповского городского банка Уродоналов. – Молчать и не разговаривать! Кто здесь начальник? – Уродоналов здесь начальник! Кто здесь царь? – Уродоналов царь! Кто бог? – Уродоналов. Ясно.
Служащие банка ходили на цыпочках. Клиенты вообще старались не ходить.
– Что такое клиент? – Червь! Что такое бумажка? – Гранит! Какой гранит должен перегрызть клиент, чтобы получить ссуду? – Бумажный гранит. Уродоналов заливался звонким детским смехом. По спинам служащих пробегали противные холодные мурашки…
В дверь просунулось испуганное лицо курьера.
– Так что разрешите доложить – клиент просится. Шестой месяц, извините за выражение, приходит…
– А разве сегодня приемный день? – строго спросил Уродоналов.
– Так точно. Приемный-с, – прошептал курьер.
– Ну, значит, часы не приемные.
– И часы, простите, приемные. Часы эти от трех часов пятидесяти шести минут до четырех часов пяти минут, а сейчас ровно четыре.
– А удостоверение от домкома у него есть?
– Ка-к же-с.
– А свидетельство о благонадежности?
– Не извольте беспокоиться. Целых четыре.
– А свидетельства об оспопрививании небось нету?
– Есть. И из аптеки есть. Даже из пробирной палатки бумажку приволок.
– А к секретарю обращался?
– Обращался. Секретарь говорит, без вас невозможно.
– Наверное, чего-нибудь да нету!
– Все бумажки есть. На извозчике привез.
– Ну пусть войдет.
Вошел человек.
– Я председатель жилищного кооператива, – сказал вошедший, – я хочу получить ссуду на предмет строительства.
– Может быть, вы еще чего-нибудь хотите? – нагло спросил Уродоналов.
– Больше ничего не хочу, – простодушно ответил человек.
– А я хочу! – загремел Уродоналов. – Я хочу еще много больших бумаг с подписями, приложением печати и с установленным количеством гербовых марок.
– У меня есть много больших бумаг, – простонал человек, – с приложением печати и с марками.
– А выписка из загса у вас есть? О женитьбе?
– Я холост.
– Тогда справку из загса о том, что вы не состоите в браке. Небось нету?
– Нету.
– Ну вот, хе-хе-хе… Принесите справку.
– Но я уже не успею сегодня.
– Не беда. Придете месяца этак через полтора или лучше даже в начале будущего квартала… или в конце…
– Это волокита, – сказал человек фальцетом, – зачем эти формальности?.. Я протесту…
– Молчать! – крикнул Уродоналов, багровея. – Без доклада не входить! Не курить! Не плевать! Не сорить! Рукопожатия отменены! Обратитесь к секретарю!..
Он был страшен. Он был велик.
Уродоналов дочитал газету, в которой говорилось о необходимости борьбы с волокитой и бюрократизмом, и съежился. Потом немного подумал и улыбнулся широкой детской улыбкой.
– О люди, люди! – промолвил он. – Знаете ли вы, что такое че-ло-век? Нет, люди, не знаете вы, что такое человек. Человек – это сосуд, наполненный общественно-полезным эликсиром. Человека нужно любить и уважать! К человеку нужно относиться с доверием.
По щеке Уродоналова скользнула большая желтая слеза.
В дверь просунулось испуганное лицо курьера.
– Так что разрешите доложи…
– Милый!.. – замахал руками Уродоналов. – Дорогой и многоуважаемый товарищ курьер, отныне докладов больше не существует. Идите и крикните на весь мир: «Люди! Уродоналов принимает без доклада!»
