— Прошу извинения, Аким Петрович. Что удивленно смотрите? Откуда, дескать, меня знает? На днях выступали у нас, водников, а я капитан парохода. Здравствуйте, товарищ Морев. Что, любопытствуете, как поживаем?
— Ох, до чего же вам трудно!
Лялин с тоской посмотрел на торчащие спинки кроватей.
— Что же, терпим, — чуть погодя заговорил он и спохватился: — Да ведь не Советская власть придумала нам такое. Враг устроил… Мы, взрослые, еще кое-как перебьемся, а ребятишки?.. Видали, ухач какой, — он показал на сынишку. — Тепло пока — еще ничего, а как морозы?
— Я в одеялку зароюсь, — потирая ногу об ногу, утвердительно проговорил Вавила.
— Зароешься, да в сосульку и превратишься…
Лицо Акима Морева вдруг потемнело.
4
Домой Аким Морев не шел, а скорее бежал. Бежал мимо подвалов, развалин, откуда светились тусклые огоньки…
«Заседаем. Организуем детские базары, а того, как живут защитники отечества, словно и не видим, — думал он, ускоряя шаг, и неожиданно увидел Петина. — Черт знает что! Следит, наверное, за мной?» — мелькнула неприязненная мысль у секретаря обкома, и он крикнул.
— Петин! Товарищ Петин! Чего это вы там маячите?
— А ну-ка подойдите!
Петин вместе с кабинетом Семена Малинова, вместе со всеми обязанностями помощника первого секретаря обкома перешел в распоряжение Акима Морева, против чего последний не возражал, несмотря на отвратительное впечатление, какое произвел на него Петин при первой встрече. «Люди меняются от обстановки. Посмотрим, как будет себя вести этот», — решил тогда Аким Морев.
И Петин действительно как будто выправился: он быстро сменил высокомерный тон на товарищескую вежливость, перенял у Акима Морева простоту в обращении со всеми, кто посещал его, и под конец, облегченно вздохнув, даже сказал:
— Мне и до вашего приезда, Аким Петрович, все время казалось, что я летом шубу ношу. Зачем? Да смотрю на Малинова — он носит, ну и я напялил: дескать, мы именитые, потому и шуба у нас с бобровым воротником. А теперь шуба свалилась, нормально себя чувствую.
«Вот тебе и нормально», — подумал Аким Морев, глядя на приближающегося Петина. И хотел было зло бросить: «Малинов вам, что ли, приказал по пятам за мной ходить?» — но Петин, подойдя, смущенно и даже как-то виновато опустил глаза и произнес:
— Аким Петрович, вы уж извините меня… нас с Настей. Настя — жена моя… Так вы уж извините нас: видим, тоскуете без семьи.
То, что Петин сумел открыть тайну Акима Морева, заставило последнего смягчиться, и все-таки он сказал не то, что следовало бы:
— Следите за мной?
— Да что вы, Аким Петрович, — и голос Петина задрожал. — Просто видим — тоскует: один. Я сегодня с вами простился, зашел к Александру Павловичу, патроны набить. Охотники мы, собираемся в воскресенье на зайцев. Смотрим, свет вы зажгли во всех комнатах и ходите, ходите… а потом — прочь. Александр Павлович подтолкнул: «Беги, говорит, Петин, беги! Может, чем поможешь». И еще сказал: «Пускай Аким Петрович обедает у нас. Все в семье находиться будет. У меня, слышь, три сына — орлы».
Аким Морев отмяк, но предложение отверг:
— За сочувствие спасибо… но обедать у Александра Павловича не буду: не хочу стать обузой, да и разговоры разные пойдут.
— Обидеть Александра Павловича — это вам ничего, а болтунам потакаете!
Аким Морев рассмеялся:
— Никогда и ничего в угоду болтунам не делал. Но поймите: мы с ним работаем в обкоме. Скажут: «Кумовство: вместе работают, вместе обедают», — да еще прибавят: «Вместе пьянствуют». — И, увидев, как глаза у Петина потемнели, быстро добавил: — Хорошо, по воскресеньям обедаю у Александра Павловича, но расплачиваюсь чистоганом.
Петин обрадованно, хотя поучающе сказал:
— Чистоган-то, Аким Петрович, только в капиталистических странах, а мы на пороге коммунизма находимся! — И серьезней: — Подумайте, как он за обед с вас деньги станет получать… сгорит со стыда.
— У него что — жена только домовничает?
— Нет. Работает в школе.
— Работает в школе, за домом смотрит и детей рожает?
— Эдак. Говорю вам, у него три сорванца.
— Вот что, — подчиняясь желанию побыть в семье, чуть погодя проговорил Аким Морев, — обедаю у Александра Павловича по воскресеньям, за это ребятам куплю велосипед. Жене его скажем, сам Александр Павлович купил. Что так смотрите на меня? Ну, тайком, мол, накопил и велосипед приобрел.
— Узнает жена-то, — усомнился Петин.
— Тогда я в тупике. Не знаю, что делать? — Аким Морев развел руками и, уже подходя к двери своей квартиры, засмеялся. — Мы с вами очень щепетильны. Отступать не буду: в воскресенье обедаю у Александра Павловича. Сегодня что? Пятница. Ну вот, в воскресенье обедаю и велосипед приволоку. А он уж там как хочет, Александр Павлович. Так и передайте.
5
В воскресенье Аким Морев, ведя велосипед, ввалился в квартиру к Пухову…
Квартирка состояла из двух комнат, кухоньки, ванной, прихожей и закуточка, откуда слышался таинственный шепот сыновей. Но как только велосипед был водружен в прихожей, сыновья разом высыпали из комнатки и, встав на почтительном расстоянии от машины, уперлись в нее глазами.
Да, их было трое. Старший, лет двенадцати, в серенькой рубашке, при пионерском галстуке, в тщательно отутюженных брюках, уже с прической, свой восторг при виде велосипеда сдержал, только нетерпеливо зашевелил пальцами рук. Двое же младших, в таких же сереньких рубашечках, но в коротеньких штанишках и оба почти одинакового роста, похожие друг на друга, как два близнеца, сверкая глазами, находились в том состоянии, в каком бывают бегуны перед началом старта.
Глядя на малышей, Александр Павлович прикрикнул:
— Вы, ястребки! Нацелились, как на куропатку. Дай — сейчас же все развинтят. Учиться на велосипеде будет Сережа, — он показал на старшего сына, и у того вспыхнули глаза. — А вы — когда подрастете.
— Угу, — с сожалением сказал один из младших.
— Угу, — подтвердил другой.
В эту минуту из кухни вышла жена Пухова, Груша, как отрекомендовал ее Александр Павлович.
Лет под тридцать пять, небольшого роста, тоненькая, она казалась до того хрупкой, что вряд ли кто поверил бы, что это ее сыновья. Лицо у нее умное, усыпанное увядающими веснушками, глаза большие, карие и как будто постоянно смеющиеся тем необидным смехом, какой бывает у матери, когда она смотрит на свое озорное, но красивое потомство. Сейчас, раскрасневшаяся от кухонной жары, она вскинула глаза на Акима Морева и, пожав ему руку, сказала:
— Саша нам купил велосипед. Понимаете, накопил денег и купил. Вот какой у нас отец, — и засмеялась громко, заразительно, подчеркивая этим, что ей все известно и что обмануть ее трудно, да и не надо обманывать. — Сережа! Накрывай. А вы, скворчики, — положив руки на головы младших сыновей, продолжала она, — садитесь-ка на свои места. Ну, ну! Велосипед не сбежит. У нас домашняя работница заболела, так мы ее сегодня все заменяем, — пояснила она Акиму Мореву.
— А потрогать пальчиком лиспед? — спросил самый младший. — Мизинцем? — добавил он.
— Мама. Ну, мама же! — вмешался другой.
— Саша и Ваня у нас, Аким Петрович, умненькие: попросили велосипед потрогать, потрогают и отойдут. Вот смотрите-ка!
Саша и Ваня, не очень-то довольные решением матери, подошли к велосипеду, каждый тронул его пальцем и посмотрел на мать, как бы говоря: «И ничего ты не понимаешь».
За стол, накрытый Сережей, все сели чинно. Два младших сына около отца, Сережа рядом с матерью, чтобы все время быть под рукой: то подать хлеба, то отнести или принести из кухни миску, чистые тарелки, что он делал серьезно, с охотой, заботливо. Младшие посмотрели на свои ладошки и, убедившись, что они сравнительно чисты, напряженно застыли, как бы говоря: «Мы к бою готовы».
Видя, что ребята ведут себя тихо, Аким Морев, чтобы проверить свое впечатление, спросил, обращаясь к Груше:
— Трудно, очевидно, вам: семья большая, да еще работаете в школе.
— Трудно? У моей матери нас было восемь, а она работала в трактире поварихой, потом в столовой, — ответила Груша и спохватилась: — Конечно, трудно, Аким Петрович. Да ведь и вам не легко. Мне кажется, не будь трудностей, и жить-то было бы скучно. Сашенька, как ты думаешь? — обратилась она к мужу, ища поддержки.
— Сыновья у вас, вижу, — народ мирный, — не дождавшись ответа Пухова, проговорил Аким Морев.
— Да-а, — подхватил Александр Павлович. — Как травка в тихую погоду — не шелохнутся. — И было непонятно, правду ли он говорит, или только так, перед гостем.
Но и мать подтвердила:
— Ну, еще бы! Особенно послушный у нас младшенький — Ванюша. До того послушный, до того, — глаза у Груши почему-то загорелись озорными огоньками, и казалось, она сейчас сама вместо ребятишек кинется шалить. — Послушные, послушные, — продолжала она, наливая щей в тарелку. — Верно ведь, Ванюшенька?
