— Сегодня не учились.
— Почему?..
— Дров нет, в школе холодно.
— Дров, говоришь, нет в школе? — переспрашивал старик.
— Нету.
— Вот и ладно… Рубить некому: народ-то перебили да искалечили.
Яков точно радовался всем неудачам, поглаживал бороду, улыбался.
Роясь в сундуке, он случайно обнаружил запрятанную в угол, в тряпье, Макарову «сорочку», которую прибрала Полинарья. Яков поколебался: сказать об этом сыну или нет? «Пока что я в силе, еще поработаю. Макару некуда хватать, а я поработаю», — решил он.
— У тебя как на Акимовке-то? Робят? — спросил сына Яков.
— Нет, а что?
— Работать надо. Дай-ка мне там делянку!
Макар удивился:
— Ты чего это выдумал?
— Ничего не выдумал — небось в силе еще состою. Ты не бойся, не даром прошу — заплачу за делянку-то.
Макар усмехнулся. Он посмотрел на отца, и ему показалось, что отец действительно окреп, выпрямился.
— Чего смотришь? Не подгажу!.. Я еще вот женюсь, только бы вот мне на дело напасть на хорошее…
Он готовился к весне. Целыми днями возился в большой завозне под сарайным открылком, на задворках, извлекая из-под старых телег и рассохшихся колес свою снасть: ворота, бадьи, ручные насосы.
Младший Скоробогатов тоже думал с весны начать работы на Акимовских логах, но его удерживало одно соображение: придется пустить в ход прорез — с риском затопить разработки на Безыменке.
Снежная зима подходила к концу. На небе начали появляться бездонные синие ямы…
Был ясный мартовский день. Снежные сугробы в лесу осели, потемнели, обнажая на пригорках пни. Ветер затаился где-то в горах. Сосны весело кудрявились. Солнце пригревало. Макар верхом объезжал Акимовские лога. Он с утра был в самом тяжелом настроении. Из Подгорного приходили тревожные вести. В Петрограде, будто, идет небывалый бунт. В Подгорном завод три дня не работает. Обо всем этом рабочие говорят открыто. Макару хотелось подольше не возвращаться на Безыменку, где паровая машина, устало пыхтя, доедала последний десяток кубов дров. Он подъехал к шахте, где когда-то копался Гурьян Сошников. Снег стаял, провалился в черную яму. У сосновой гривы на припеке вытаял шалаш. Хвоя сгнила, осыпалась, остались только сложенные коньком сучья, похожие на ребра.
— Пожалуй, прав отец, нужно здесь работы начать, зря место лежит.
Он вспомнил крупные зерна платины, которые Гурьян приносил ему, подумал о богатстве Акимовских логов… и сознание власти и могущества точно окрылило Макара. — «Мое!» — думал он, окидывая взглядом лога. — «Мое!» — думал он, представляя себе прииск Безыменку. Успокоенный и точно набравшийся новых сил, он поехал обратно.
Но когда он поднялся на пригорок, откуда был виден его прииск, тревога снова ударила по сердцу: машина не пыхтела и чаша была неподвижной.
Он подхлестнул лошадь.
Навстречу ему вприпрыжку бежал Телышков и размахивал руками:
— Скорей, скорей, Макар Яковлич!
Задыхаясь, он торопливо начал рассказывать:
— Приехали какие-то три матроса да солдат с ними Мишка Лопатин… Работы прекратили, народ собрали и говорят… Послушай-ка, чего говорят! Волосы дыбом становятся…
И, не объяснив толком, Телышков побежал.
— Куда ты? — спросил Макар.
— К Филатычу! — крикнул на ходу Телышков.
У стены собрались рабочие. Кони врассыпную стояли поодаль. На пне высился широколицый, гладко выбритый матрос. Порывисто размахивая руками, он громко кричал:
— Вам здесь в лесу ничего неизвестно. Вам не говорят ваши хозяева, что самодержавие сброшено.
Возле матроса стоял армейский солдат — высокий, давно не бритый, белобрысый человек. Лопатин, скрестив руки на груди и нахмурив брови, смотрел на собравшихся. Матроса терпеливо слушали, глядя ему в рот, и тихонько переговаривались:
— Где нам знать!
— А как теперь быть?
— Погоди, растолкуют!..
— Здорово…
— А это пошто?..
— Слушай и другим не мешай.
— Спихнули, стало быть, Миколашку!
Скоробогатов не доехал до корпусов. Он остановился поодаль и прислушался. Лицо его потемнело. Он быстро свернул и ускакал к себе в контору.
Телышков забежал к стражнику Филатычу. Тот, ничего не подозревая, спокойно распивал чай.
— Игнатий Матвеич, ты чего же это? — крикнул Телышков, вбегая.
Филатыч удивленно раскрыл глаза.
— Чего шары-то вылупил?.. Не видишь, что у тебя творится? — кричал Телышков.
— Чего? — удивленно спросил Филатыч.
— Чего-о-о, — передразнил Телышков, — разуй зенки-то да посмотри!
— Чего, где? — уже испуганно заговорил Филатыч.
— Бунт!.. Собрание вон там…
— Бу-нт?.. Ну, это ты ерунду порешь… Как же это так?.. А?.. Сейчас… Гм, бунт?.. Без разрешения начальства собрание устраивают?.. Э, сукины сыны!.. Сейчас!
Филатыч поспешно натянул темнозеленый выцветший мундир, привесил шашку с облезлыми ножнами, пристегнул увесистый револьвер и вышел, говоря с угрозой:
— Ну-ка, где они?.. Сейчас я их, сукиных сынов!
Оправляя фуражку с большой бляхой, он шел уверенной, грозной походкой. Когда он приблизился к толпе рабочих, на пеньке стоял Лопатин.
— …Революция, — говорил он, — не шутка, — Он взглянул в сторону Филатыча и улыбнулся. Тот, подбоченясь, стоял, закинув одну руку назад, и большими глазами смотрел на Лопатина. Лопатин продолжал размеренно — Мы должны помнить, что враг наш здесь, возле нас, в нашей стране; враг наш — это буржуазия, хозяева заводов, рудников, приисков. Вот мы с кем должны воевать.
Рабочие испуганно обернулись назад. Полицейский протискивался вперед сквозь густую толпу. Лопатин продолжал:
— Мы должны отмежевываться от всех тех, кто предает наши интересы и идет в союзе с буржуями.
— Именем закона — слезай с пенька! — крикнул Филатыч.
— Погоди, не мешай! Вот кончу, тогда уж и арестуешь, — сказал Лопатин с усмешкой.
— Смелый чорт, — проговорил кто-то.
К стражнику подошел матрос и спокойно сказал:
— Отец, не шуми, брось!
— Это как так?
— Да просто так! Тебе уж, пожалуй, пора на покой. Дай-ка сюда шашку-то! — Подошли еще два матроса.
Рабочие с любопытством следили, как матрос снял с Филатыча шашку, отстегнул револьвер.
— Отдохни, старина!.. Вот так, доброе дело. Чего зря лишнюю тягость на себе таскать.
Филатыч оторопело смотрел на матроса и не сопротивлялся. Наконец, пришел в себя и воскликнул:
— Н-нет, это насильство!.. Это… Это… Я-. Исправнику доложу… Ну… Ну, как я теперь?..
— Валяй! — весело ответил матрос, — валяй прямо к исправнику, а губернатору мы уже сами доложим.
— Так это как же так… А?!..
Филатыч заплакал.
— Не реви, все пройдет!
— Филатыч, как же ты теперь старухе своей на глаза покажешься в этаком виде? — спросил кто-то из толпы.
— Как ощипанный петух.
А разжалованный полицейский, потрясая в воздухе кулаком, кричал:
— Сказнят вас за это! — потом, обращаясь к толпе убитым голосом спросил: — Братцы, что же вы это смотрите?.. На ваших глазах опозорили мою голову седую Засудит теперь начальство меня.
— Никто тебя не будет судить. Иди на все четыре стороны, — сказал матрос, и, круто повернув его за плечи скомандовал: — Шаго-ом, арш!.. Ать-два, ать-два!
Филатыч, всхлипывая, как побитый мальчишка, зашагал в сторону скоробогатовской конторы.
— По команде пошел.
— Знает свое дело, — кричали из толпы.
Скоробогатов встретил Филатыча злой насмешкой:
— Телохранители вонькие! — сказал он, презрительно осматривая стражника с ног до головы.
— Макар Яковлич, как же это так?.. Один в поле не воин…
— Ну, некогда мне с тобой канителиться! Валяй по своему начальству — докладывай.
Макар оседлал лошадь и уехал в Подгорное.
Он бросился в Жандармское управление, но там нашел наглухо заколоченные двери с большими печатями.
Какой-то человек в штатской одежде преградил ему дорогу винтовкой:
— Куда?.. Проходи живо!
Жизнью управляли какие-то незнакомые люди с повязанными на руках красными лентами.
На другой день с утра на улицах Подгорного началось странное движение. Наблюдая из окна, Яков сообщил:
— Как есть, как в пятом году народ суетится.
Макар беспокоился. Рассказав отцу о собрании на Безыменке, он ждал, что тот скажет, что посоветует. Яков ничего не сказал. Он оделся и вышел.
— Пойду погляжу. Сегодня, говорят, с красным флагом пойдут.
— Почему ты мне ничего не сказал? — крикнул вдогонку сын.
— А я почем знаю, чего будет. Нашел советчика. Ступай к Сидьке Красильникову. Он тебе растолкует, а я что?.. — Яков ушел ворча: — Теперь отца узнал, а то: — «Тут не твое дело… Я знаю»… Вот и знай теперича.
Макар тоже пошел посмотреть. Он удивился, увидев Столярова в огромном шествии. Столяров с большим красным бантом, приколотым к лацкану пальто, шел без шапки в середине густой толпы и вел под руку даму, в большой шляпе и в горжете из чернобурой лисицы. Дама, улыбаясь напудренным полным лицом, что-то рассказывала Столярову.
