На станции мобилизованные садились по товарным вагонам, песен уже не было. Слышались вопли и стоны, шел бессвязный разговор:
— Не во-время потревожили, вчера только подкосил.
— С чего это их забрало с войной-то?
— Да, говорят, австрийского наследника ухлопали. Ну, и придрались.
— Немчура только этого и дожидалась!
— Зря, себе на шею войну затеяли.
— Что так?
— Ну, где же им супротив нас — не устоять!
— А вот погляди, — начешут…
— Кому?
— Нам!
— Н-но?!
— А вот начешут…
— Эх ты, милая кобылка!..
— Дядя Вася, на, глони стаканчик!
— Где взял? Кабаки-то закрыты ведь.
— Молчи, пей! Хошь — так оболью вином-то!
— Все равно сбегу, я только до фронта… Палец себе отстрелю, а то в плен сдамся.
— Прощай, брат, больше, может, не видаться.
— Прощай, мой милый, я и так тебя уж не вижу.
Из вагона смотрели растерянные лица.
Наклонившись разговаривал Сошников с Фимкой.
Безусое загорелое лицо его осунулось, выражало досаду и заботу. Фимка, с красными от слез глазами, зажав фартуком рот, кивала ему головой. У Гурьяна на щеке играл желвак.
Скоробогатову захотелось подойти к Гурьяну, дать денег. Он протискался сквозь густую толпу и окликнул:
— Гурьян!
Сошников, увидев Скоробогатова, сердито молвил:
— Ну, чего тебе?
— Чего ты козыришься? Расстанемся в дружбе. Давай руку.
Скоробогатов протянул ему руку с зажатой под палец крупной кредиткой. Сошников изумился, заставил себя улыбнуться и протянул Скоробогатову руку.
— Спасибо, Макар Яковлич!
— А ты-то зачем? — спросил Макар.
— Нужен, видно. Все равно не стану, — ворочусь.
Прозвучал второй звонок. Он точно подхлестнул людей, — они быстро задвигались, заголосили до хрипоты, заплакали.
— Ну, брось, не реви!
— Ну, отпусти, ну, чего поделаешь?
— Мишенька, сынок мой, прощай! Расти большой — помогай маме!
В одном из вагонов дико завыла гармоника и грянула уральская «барабушка». Рыжий, вихрастый, с красным опухшим лицом парень, наклонив ухо к самой гармонике, свирепо дергал ее и пел:
Ах, не тужи ни ты, ни я,
Земляничника моя!
К песне присоединился пронзительный посвист и дикое поухивание…
Поезд медленно тронулся. Женщины с ревом шли за вагонами. Из вагонов махали платками.
Кричали:
— Живите чередом!
— Дядя Вася, не реви!
— Дяде Мише кланяйся!
Парень с гармошкой выставил ногу, чтобы на ходу ударить жандарма.
— Берегись, синемундирная шпана! — дико крикнул парень.
Весь день Подгорное ревело и пело песни, отправляя эшелоны.
Яков сказал сыну:
— Вот, как я говорил, так и вышло. Война пройдет, народу убавит, и жить вольготней будет. А забирают всех поголовно. Ну, тебя не заберут — ты один сын у меня.
Макар хмурился. Война вышибла его из колеи: машиниста взяли, забои опустели. Прииск работал вяло. С Архиповым назревал конфликт. Здесь шла молчаливая война. Компания снова разобрала перевалку Смородинки и пустила воду по прорезу. Безыменка надувалась, грозила снова затопить разработки Скоробогатова. Макар ночами посылал Телышкова, — тот бросал несколько патронов динамита в перехват старого русла, и прорез снова мелел.
«Я разорю вас, — думал Скоробогатов, — У вас тонка кишка супротив меня».
К осени компания Архипова бросила работы и передала за солидную сумму свою делянку на Акимовских логах артели мелких старателей.
Вскоре Суханов приехал к Макару.
— К тебе приехал потолковать, Макар Яковлич, — ласково заговорил он.
— Знаю, насчет прореза…
— Да, насчет водички. Тебе она не нужна, а нам до-зарезу надобна. Вишь, лето-то нынче засушливое было. Ты тут у нас прямо в пузо въехал.
— Ну, не я, а вы въехали!
— И те и другие друг другу помеха выходит, — спокойно говорил Суханов.
— Отводите ниже!
— Куда? Гора тут!
— Тогда не сговоримся!
— Нам-то что? Мы хотели с тобой мирно обойтись, без ссоры на соседнем деле. Ну, а если ты никак не поддаешься, так мы будем по-своему. У нас теперича на эту историю бумага есть.
На другой день Скоробогатов поехал к Рогожину.
«За артель Мишку уконопатили, а сами этой артели рудник отдали», — думал он.
Но Рогожин, со свойственной ему изворотливостью, объяснил:
— Здесь не коллектив, а просто артель на паях. Это дело законное, разрешенное.
— А мне эти лога взять? Как по-вашему?..
— Можем!
— Как? — обрадованно спросил Скоробогатов.
— Я могу это дело сделать.
— Ну, как, как?..
— А это дело уже не ваше.
— Отблагодарю!..
— Дело придется вести с его превосходительством. Мне только за хлопоты.
— Валяй, слушай — а?..
Рогожин поморщился.
— Хорошо, будем валять. Заверните завтра.
И Рогожин «свалял». Больше половины старателей из сухановской артели мобилизовали, с Сухановым договор расторгли, а Рогожин положил в карман чек на пятьсот рублей.
У Скоробогатова выпала из мошны крупная сумма денег, но зато теперь на Акимовских логах он стал полным хозяином.
Тяжелой поступью прошли два года. С запада приходили тревожные вести. Говорили о крепком стальном кулаке, который свирепо бил направо и налево.
Отравленный газами, приехал Гурьян Сошников. На улицах Подгорного была тишина и уныние.
Яков Скоробогатов бесцельно слонялся по базару и безнадежно качал головой, смотря, как замирает торговля. Он одряхлел, тело его подсохло. Тонкие рыжие штаны болтались на тощих ногах. Проходя мимо казенной винной лавки, он каждый раз тоскливо посматривал на торчащие у крыльца бруски, где когда-то красовалась вывеска. Несколько раз он уезжал на рудник, но и там так же скучал, как дома.
— Не та жизнь стала, как прежде, — говорил он, — люди какие-то новые, неприветливые нонче стали.
Встретил однажды Смолина, — обрадовался. Смолин тоже постарел, высох. В курчавой бороде пророс серебряный волос, только глаза остались прежние — жгуче-черные, с искорками усмешки.
Яков хотел поговорить о прежнем, но это у него как-то не вышло.
— Что за время пришло? — сказал он.
Смолин только усмехнулся и промычал. Яков не знал о чем дальше говорить, а Смолину, должно быть, не хотелось разговаривать с Яковом. Помолчав немного, он покосился на старика и хмуро сказал:
— Воюем.
— Правда ли, что наших бьют, а?
— А так и надо, поскорей к концу.
— Вот как? — удивленно сказал Яков. — Сам себе ворог, значит, нонче народ.
— Не тех бьют, кого надо!
— Это как?
— А так! Надо бить тех, кто войну затеял. Придет время — будем бить.
Смолин это проговорил злобно, потом, будто вспомнив что-то, отошел от изумленного Якова.
Слоняясь по ближним логам, Яков встречал насмешливые взгляды старателей:
— Безделье убиваешь?
— Стар стал… Поди, могилу заказал? Макарка-то не выгнал тебя? Нас так отовсюду выгнал. Эх, милый, как только ты живешь с ним? На войну бы шел…
Яков присмирел, стал тихим, послушным. Татьяны он побаивался. Она стала еще строже и взыскательней. Скоробогатовский дом теперь посещали нарядные дамы. Прислушиваясь к их разговору, Макар чувствовал себя «как не дома». Он замечал, что Татьяна смущенно краснеет, когда он вмешивается в разговор.
Гостьи эти не сидели без дела. Из кусков бязи они кроили штаны и рубахи. Макар спросил однажды жену:
— Куда это вы шьете столько?
— На войну!
Татьяна работала с увлечением. Только в это время она и способна была улыбаться. Частой гостьей была жена Архипова, — полная, белая, с двумя подбородками женщина. Ласково выпрашивала она у Скоробогатова деньги на подарки солдатам.
— Вы должны дать… Да, вы дадите… Я в этом уверена. — Она брала Скоробогатова под руку, заглядывала ему в глаза.
— Вы знаете, воевать это очень опасно для жизни… Мне ваша супруга нравится. Она энергичная, умная женщина. Вы ее уважайте, она заслуживает большого уважения… Мне о вас очень много рассказывал мой муж. Между прочим, он говорил, что помог вам взять богатые лога. Это хорошо…
Макар, вспоминая крупную взятку Архипову, неуклюже шагал рядом, поглядывая на пухлую белую руку в толстом золотом браслете и нехотя слушал, как барыня говорила о том, как трудно сидеть в сырых окопах и как необходимо победить Германию.
— Помочь нашим воинам — наше дело. Они защищают Россию и нас. Не правда ли, вы не откажете в небольшой сумме?
Скоробогатов, недовольно сопя носом, отсчитывал кредитки и думал: — «Последние — больше не дам!» Потом говорил:
— Влипли мы в эту войну, а зря.
Но, когда он разговаривал со Столяровым, он начинал понимать, что победить Германию необходимо.
Столяров говорил:
