Людмила Федоровна свернула его, положила на подоконник, в угол, причесала свои короткие темно-русые волосы и вернулась к столу и классному журналу.
Урок прошел вяло. Дети новыми глазами смотрели на человека, которого, казалось, всегда знали, в которого были влюблены, и этот обман каждый переживал по-своему.
У доски отвечал Петя Эттувги.
— В человеке все должно быть настоящее, — заканчивал он ответ. — Это русский писатель Чехов писал. Все должно быть настоящее — и душа, и одежда, и…
— Нет, — поправила она. — В человеке все должно быть прекрасно, писал он.
— Нет, настоящее, — упорствовал Эттувги, с ненавистью глядя на парик.
— Ну ладно, будь по-твоему. Настоящее, — значит, прекрасное. Да?
— Да.
Он сел.
Людмила Федоровна раньше времени закончила урок и торопливо ушла в учительскую.
Конечно, об этом инциденте она поведала Матвееву. Тот сделал комплимент и по поводу натуральной прически директора, пытался ее успокоить, а потом помолчал и бухнул:
— Опростоволосились вы, Людмила Федоровна, в прямом и переносном смысле слова.
Она грустно улыбнулась.
— Признаться, я и сам не замечал. Как вам удалось так искусно подобрать?
— Не замечали, потому что не приглядывались… я ведь вас как женщина не интересую. Для вас важнее, чтобы дела в школе шли хорошо… и вообще, в поселке.
Он пожал плечами.
— А парик иностранный У меня родители за границей работают, мама и постаралась.
— Вон оно что… — удивленно протянул он. — А почему вы здесь?
— А где мне быть?
— Ну, я полагал, при столь высоких связях родителей дети уж наверняка устраиваются в столице, а вы на край земли. Что так?
— За что это вы меня, Андрей Андреевич?
— Извините… я не хотел…
— Да ладно, чего уж там… Я сама сюда напросилась… Каприз, если хотите… А Москва действительно от меня никуда не уйдет, — язвительно подчеркнула она.
— Извините еще раз… У меня это бывает — ляпнуть сгоряча. Хотите, позабавлю. Два года назад у меня что-то намечалось вроде романа… с одной, правда, брюнеткой. Ну и когда дошло до этого, понимаете… до поцелуев, у нее полпрически упало, шиньон, что ли, называется. И ничего не вышло. Большой ком человеческих волос отдельно на белой подушке… не по себе как-то.
— Вот уж не представляла, что вы столь эмоциональны!
— Эттувги, говорите? В человеке все должно быть настоящее… гм… а ведь это он отец Катиного ребенка.
— Спасибо за доверие. Но я уже сама догадывалась.
— А теперь дело сложнее, чем вы думаете.
Людмила Федоровна насторожилась.
— Помните, я вам рассказывал о единственной дальней родственнице Кати. Она долго болела, часто и подолгу лечилась. Письма приходили с юга, из санаториев… Вот… Родственница эта умерла. Пришло письмо в сельсовет. Катя еще ничего не знает. Надо сообщить Кате. Возьмите это на себя, а?
Людмила Федоровна молчала. Потом кивнула.
— Вот ведь как все нескладно получается, — сказала она. — Что с ребенком-то будет?
— Ну, наперед не загадывайте, — хмуро остановил он ее.
— А правда, вы скоро уезжаете, Андрей Андреевич?
— Правда…
— А чем займетесь? Не жаль все бросать?
— Я же с Чукотки не уезжаю, — развел Матвеев руками. — Значит, и здесь еще буду. Возможно, и не раз… Тут вокруг поселения геологи как следует еще не работали. Ну, а если вы никуда не сбежите, обязательно встретимся. — Он улыбнулся. — А?
Она внимательно посмотрела на него.
— Честно говоря, — сказал Матвеев, — мне бы хотелось.
Если долго идти по берегу моря на запад, то сначала будут попадаться отдельные, разбросанные там и сям скелеты китов, моржей, косаток. Выбеленные временем кости — остатки давнишних добыч. Сейчас на берегу ничего не оставляют, все, что не удается утилизовать, вывозится дальше, на китовое кладбище.
От кладбища надо идти до ручья, впадающего в море… Ручей в живописном распадке, и если подняться по распадку на береговой обрыв, то можно увидеть километрах в трех небольшую гряду сопок, одна из которых, самая большая, держит на себе снежники круглый год и при ярком солнце имеет синеватый оттенок. У подножия сопки лежит большое озеро, возможно, и оно, и вечный снег влияют на цвет окружающего пейзажа, но чукчи называют его Озеро у Синей Сопки. Из этого-то озера и вытекает чистый веселый ручей.
В Озере водится крупный голец, на берегу маленькая избушка для рыбаков. Вокруг на болоте и озерках, весной и осенью всегда много дичи.
Но не это заинтересовало Матвеева.
Часто ходил он сюда на рыбалку с дедом Киемом, приносил и складывал в избушке окатанные булыжники обсидианов. Серые на поверхности, они на разломе были густо-черного цвета. Вулканическое стекло.
— Как по-чукотски этот камень?
— Йэлкаавыквын, — ответил дед.
Попытки найти коренные выходы обсидиана ни к чему не привели, хотя, Матвеев вместе с детьми провел в окрестностях два геологических похода.
А что, если обсидианы и тектиты метеоритного происхождения? А вдруг и само Озеро у Синей Сопки — кратер, возникший сотни тысяч лет назад от громадного метеорита? Ведь оплавленное стекло могло образоваться только в результате высокой температуры и сверхвысоких давлений. И если чукотское озеро Эльгыгытгин по одной из гипотез метеоритного происхождения, то почему таковым не может быть и это.
Два мешка черных «бомб» набрал Матвеев, сложил в коридоре избушки, вдруг пригодятся. Теперь он знает — отвезет в экспедицию, и как образцы, и просто подарки любителям камня.
Сюда нужна комплексная партия, думает Матвеев.
И чтобы в ней, кроме геологов, были физики и геофизики. И конечно же без ребят из Комитета по метеоритам не обойтись.
Все это, правда, попахивает «чистой» наукой, диссертацией, а он, Матвеев, поисковик, он практик.
Впрочем, почему же «чистой»? Доказано, что большинство впадин, образованных ударами сверху, из космоса, таят в себе месторождения самых разных ископаемых. Вон по соседству, в Канаде, структура Садбери дала целый букет полиметаллов. А вдруг и здесь… Конечно, пусть сначала на Эльгыгытгыне поработают, пусть все его тайны раскроют, работы хватит, ну а потом… Потом можно будет и Озеро у Синей Сопки заявить. Если, конечно, в экспедиции будут люди и средства.
Э-хе-хе, мечтания, прерывает себя Матвеев. Надо сначала с поселком распрощаться, надо сначала в экспедицию попасть, надо войти в курс проблем новой работы, много чего надо, а до ближайшего Матвеевского поля столь же далеко, как до кометы.
Обо всем этом он и рассказал бы Людмиле Федоровне, отвечая на ее вопрос о его дальнейших планах, если б был уверен, что ей это интересно. Но передумал.
Вот хорошо бы поручить ей, подумал Матвеев, собирать легенды. Записывать все о «йэлкаавыквын». И чукотские, и эвенкийские. А потом сравнить их с легендами народов тех стран, где выпадали тектиты. Тектиты сейчас можно найти в Австралии, Азии, Моравии, Африке, Южной Америке… Вот и на Чукотке тоже. Конечно, геологии эти легенды не помогут, но, собранные воедино разных стран и народов на одну тему, они помогли бы расшифровать тайны механизма человеческих ассоциаций, человеческой фантазии, явились бы еще одной страничкой в летописи человеческой культуры. Ведь если есть легенды о пришельцах из космоса и их сейчас тщательно собирают, стоит ли отказываться от того, до чего рукой подать? Поговорю, конечно, с Людмилой Федоровной, но только в другой раз, не то сегодня настроение. И у нее, и у меня.
Андрей помнит свое первое ощущение страха. Тогда они с братом Артуром ловили рыбу на скалистых выступах бухточки. Рыба шла хорошо, Андрей тянул одну за другой, Артур успевал потрошить, складывая печень в кастрюлю.
Неожиданно клев прекратился, — очевидно, косяк ушел. Андрей бросил на камни удочку и пошел к Артуру помочь. И тут он заметил высоко над головой брата маленькое белое пятнышко, пригляделся, напрягая зрение, и удивился — на черной отвесной скале белела ромашка. Ее тоненький стебелек тянулся из маленького, величиной со спичечный коробок, кусочка земли. Как туда попала земля? Каким ветром занесло ромашку?
Не сговариваясь, они полезли за цветком.
Осторожно цепляясь за мельчайшие выступы каменной стены, забирались все выше и выше и наконец очутились на карнизе шириной в ладонь. До цветка было не дотянуться. Они прижались всем телом к скале, внезапно ощутив, что вниз им уже не спуститься. Пот струился по лицу, по спине, холодно было в животе.
И тут они услышали крик отца:
— Стойте! Я иду к вам! Не шевелитесь!
Андрей осторожно повернул голову. Отец сбросил китель на камни и начал медленно подбираться к детям.
