— Ты прав, Кирьян Корнеевич! Стыдно с топором в новый мир идти.
— Я об этом и говорю…
Он поддернул свою кожаную сумку на плече и пошел прочь.
Зимние вечера, особенно в лесной глуши, ой-ой, какие долгие! В самые короткие дни в пять часов вечера уже, темно, а рассвет наступает только в девятом часу. Как человеку скоротать это темное время? Спать? Опухнуть можно, да и бока заболят. Книжки читать? Кто занимается этим делом, уже перечитал все интересное, что было в маленькой Новинской библиотеке. Танцевать? Так ведь не каждый способен на это. Да и где танцевать? В красный уголок набивается молодежи столько, что повернуться негде. Люди толкутся в куче, зубоскалят, грызут семечки, шушукаются в углах, льнут к радиоприемнику. Петь? Насчет этого, правда, раздолье! Поют почти в каждом общежитии. Придут с работы, маленько отдохнут — и за песни. Собьются в кружок, в середку гармониста — и отводят душеньку. А голоса у всех хорошие: свежие, крепкие; парни — басистые, девушки — голосистые. Но и петь в общежитиях разрешается только до десяти часов. А тем, кто не хочет спать, что делать? Люди начинают прятаться по укромным местечкам. Куда только скука не загонит человека!
Лиза Медникова вначале проводила вечера с парнями из своего звена. Народ веселый, за словом в карман не полезут! Развлекали ее и себя. Потом это Лизе надоело, надоело и парням. Драмкружковцы из колхоза «Новая жизнь» решили поставить пьесу. Порылись в Новинской библиотеке, съездили в Чарус — ничего подходящего не нашли и решили сочинить пьесу сами. Достанут бумагу, чернила, удалятся куда-нибудь в уголок, поставят перед собой тумбочку — и сочиняют: тему наметили, сюжет придумали, героев, а потом стали все расписывать по порядку, как делают настоящие драматурги. Все это, конечно, держалось в секрете. Трое колхозников-драмкружковцев говорили и думали только об одном — о пьесе. Койки поставили рядом. Дело дошло до того, что кто-нибудь из них ночью просыпается, берет бумагу и пишет, а утром говорит товарищам:
— Мне во сне вот что приснилось: в третьем действии надо ввести такой разговор. — И читает.
Лиза совсем загрустила. Борис Лаврович показывался редко, разъезжал где-то по другим участкам, проводил собрания, совещания. Паня стала все время отлучаться — пропадала где-то с Григорием Синько. А куда податься Лизе? В красном уголке толкаться неохота. Петь? Что-то настроения нет. Начала ходить в политкружок, но занятия только раз в неделю, по вторникам. Книжки читать все время — надоело, хороших книг в Новинской библиотеке мало.
Однажды вечером Лиза пошла к Харитону Богданову. Он сидел на кровати и гладил колено, будто на нем лежала кошка. Лиза примостилась рядышком, положила ему руку на плечо и сказала вкрадчиво:
— Харитон Клавдиевич, какой вы хороший человек! Были бы вы помоложе, я бы за вас замуж пошла.
Она думала, что Богданов отстранит ее руку, отодвинется. А он только повернул к ней голову и сказал, будто отец родной:
— Ну, чего тебе надо, подмазыра?
— Сделайте мне, Харитон Клавдиевич, лыжи!
— Нашла мебельную фабрику!.. Зачем тебе они?
— С горы кататься хочу. Скучно что-то, Харитон Клавдиевич.
— Не умею я делать.
— Умеете, умеете! Вы мальчишкам делали лыжи… Сделайте, а? Харитон Клавдиевич! Я бы купила в магазине, да их нет.
— Голову себе свернешь, катаясь с гор.
— Нет, нет, Харитон Клавдиевич! А если сверну, поставлю на место и приверну… Сделаете? Сделаете, сделаете, вижу, что сделаете!
Она соскользнула с кровати, затопала ногой и захлопала ладошами.
— Ладно уж, вертихвостка, сделаю.
Через три дня лыжи были готовы.
Вечерами Лиза уходила на гору. Гора крутая, лыжня со многими препятствиями. Надо было смотреть в оба, чтобы не налететь на дерево или на пенек, чтобы не шлепнуться в нырках и на трамплинах, специально наделанных отчаянными мальчишками. В этом бесшабашном катании с горы, захватывающем дыхание, она находила большое удовольствие. В общежитие возвращалась возбужденная, раскрасневшаяся. Мускулы гудели, были напряжены, как туго натянутые струны. А какой после этого был крепкий и приятный сон. Как легко работалось на другой день в лесу!
Но грусть не покидала девушку. В душе творилось что-то необычное. Пока не видела Сергея — была спокойна, а как пришел, посмотрела ему в глаза — и растаяла. И что у него за глаза? Глядишь в них и не наглядишься. Раз посмотрела — обожглась, и опять хочется глядеть, обжигаться… И почему он живет где-то в Сотом квартале? Был бы здесь, пошла бы к нему, вытащила в красный уголок, танцевала бы и танцевала, был бы рядом, глаз своих не спрятал.
После обильного ужина Паня Торокина любила полежать на кровати. В такие минуты глаза ее чуть суживались, становились мягкими, маслянистыми, а нажженное морозом и ветром багровое лицо лоснилось, точно смазанное жиром. Так она, разомлевшая, полежит час-полтора, потом исчезнет из общежития до глубокой ночи.
— Панька? — окликнула Лиза подружку. — Ты пойдешь к своему Синько?
Та нехотя, лениво повернула голову.
— Пойду. А что?
— О чем хоть вы с ним говорите?
— Ни о чем, так. Мы ведь не первый день гуляем. Что надо было — давно переговорили.
— И довольны друг другом?
— Конечно, довольны. Нам бы еще отдельную комнату, чтобы не прятаться по темным закоулкам, и больше ничего не надо.
— Он все еще на твоей шее сидит?
— Куда его денешь? Помогаю. Он ведь мало зарабатывает.
— Лодырь он, лентяй! Здоровый, красный, а от работы увиливает.
— Не приспособлен он к тяжелой работе.
— А жрет, я посмотрю, за двоих.
— Он ведь молодой, аппетит хороший. Если не кормить его, так он отощает.
— Дура ты, Панька! Корова!
— Почему «дура»?
— По всему. Потом как-нибудь скажу тебе… А сейчас давай одевайся. Пойдешь со мной в Сотый квартал.
— Куда-а?
— Пойдем к Ермакову. Договор на соревнование оформлять.
— Ты с парнями из своей бригады пойдешь. А мне зачем с тобой?
— Парней не возьмем. Пойдем ты да я.
— Двое? В такую темь? Что ты, Лизка, рехнулась?
— Никакая не темь! Ночь лунная, светлая.
— А мне зачем идти? Я ведь с Ермаковым не соревнуюсь, — отнекивалась Паня.
— Я тебя на буксир взяла. Тоже будешь подписывать договор.
— Меня Гришка будет ждать.
— Ну и пусть ждет! Не велика беда — одно-то свиданье пропустишь.
— Ой, Лизка, как мне неохота!
— Ничего, ничего. Хоть посмотрим, что за Сотый квартал. В клуб к ним зайдем, посмотрим тамошних парней, девчат. Может, вместо Гришки тебе другого парня найдем, получше.
Торокина шумно вздохнула и нехотя стала одеваться.
Вскоре они шли по дороге в Сотый квартал. Была полная луна. От деревьев на снег падали густые синие тени. Лиза шла быстро, Паня еле поспевала за ней.
— Не торопись ты. У меня под ложечкой что-то колет.
Лиза убавила шаг. Потом снова незаметно для себя заспешила.
— Ну, опять побежала как настеганная!
— Ничего ты, Панька, не знаешь, не понимаешь! — Лиза взяла подружку под руку. — Я, кажется, влюбилась, и здорово!
— В кого?
— В Сергея Ермакова. Если правду говорить, иду в Сотый квартал из-за него…
— А он красивый?
— Особенного вроде ничего нет, парень статный, недурной. Посидела с ним, поговорила и будто обомлела вся, владеть собой перестала. Теперь не знаю, что со мной будет. Я совсем теряю голову. Только раз видела человека и ума лишилась.
Впереди послышался скрип снега под ногами.
— Кто-то идет! — сказала Торокина, прижимаясь к подружке.
— Пусть идет. Я сейчас никого-никого не боюсь. Сказали бы мне, что вокруг Сотого квартала бродят страшные звери — и то бы пошла не задумываясь.
— А я боюсь, Лизка!
— Эх, Панька! Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Кто смерти боится, тот никогда счастлив не будет.
Шаги приближались. Из-за деревьев показался высокий человек с железной тростью, которая от соприкосновения со снегом издавала какой-то особый певучий звон. Поравнявшись с девушками и вглядевшись в их лица, человек воскликнул:
— Лиза! Вы в Сотый квартал?
Это был Николай Гущин.
— А ты куда, Коля? — спросила Медникова.
— Да я в Новинку, на танцы. А вы, оказывается, к нам идете? Никак не ожидал. А вы зачем в Сотый квартал?
— Так, посмотреть… Делать вечером нечего, вот и решили прогуляться.
— Рисковые вы! Волки могут обидеть.
— Ну, волки! Мы от кого угодно отгрыземся… Поворачивай-ка, Николай, обратно! Проводишь нас до Сотого квартала. Познакомься с моей подружкой Паней. Можешь за ней поухаживать, только не увлекайся, у нее кавалер есть.
Гущин бойко подхватил девушек под руки.
Всю дорогу он глядел на Лизу, что-то говорил ей, что-то спрашивал, она отвечала невпопад, занятая своими мыслями.
