То, что Вера вдруг так изменилась, повзрослела, заставило Вадима задуматься над всем этим и как-то сразу, так же внезапно, как изменилось Верино настроение, почувствовать ответственность перед ней, перед тем человеком, который вскоре появится на свет, и перед всеми людьми.
Вадим искал случая помириться с Верой. Он нарочно ходил по коридору, где в перерыве толпились студенты ее группы.
Вера стояла с подругами и рассказывала что-то веселое. У нее был талант — она умела подражать голосам знакомых. Девчата заливались смехом.
Увидев Вадима, Вера поманила его пальцем, а сказала голосом Ваньковича, преподавателя истории русской и белорусской архитектуры, который именно так вызывал студента для опроса:
— Поди-ка сюда, драгоценный мой, миленький, родненький. К этим священным руинам.
Это рассмешило девушек. Однако Вадим послушно подошел.
— Девчата! — обратилась Вера к подругам серьезно и, как показалось Вадиму, даже грустно, но именно это настроило студенток на смешливый лад. Они ждали новой шутки. — Помните, как этот верный рыцарь ухаживал за мной? О, какие серенады он мне пел! Вы бы только слышали! — Никто не засмеялся, слушателям вроде даже неловко стало. — А что мы имеем на сегодняшний день? — спросила Вера опять голосом другого преподавателя, но и это не вызвало смеха.
Вадим похолодел: неужто она может прямо вот так сказать о ребенке? У него был растерянный жалкий вид. Вера посмотрела ему в глаза и, должно быть, поняла, чего он испугался. Сказала весело, с едкой иронией, которую понял только он:
— А теперь мой верный рыцарь поет серенады под другими окнами.
Верин однокурсник Саша Ткачук, к которому Вадим когда-то ревновал ее, подбежал откуда-то сбоку, потребовал с пафосом:
— Вера, скажи, кто она, и мы перебьем эти окна.
— Нет, Сашка. Слишком хлопотно носить передачи, когда тебя посадят на пятнадцать суток.
— А мы сделаем так, чтоб посадили Кулагина.
Вадима выручил звонок на лекцию.
Было это позавчера. А сегодня Вадим, посиневший от морозного ветра, ждал ее на автобусной остановке на их улице. Вера увидела из автобуса, как он прыгал с ноги на ногу, спрятавшись от ветра за газетным киоском. Пижон, ходит без шапки, и снегу намело в его каштановую шевелюру так, что, казалось, голова вдруг поседела. На миг ей стало жалко его, но она отогнала эту жалость, сердито подумав: «Глупая! Он тебя не жалеет, а ты… Кто его заставляет ходить без шапки?»
Сделала вид, что не заметила его, и, заслонившись меховым воротничком, хотела прошмыгнуть мимо. Но Вадим догнал ее, пошел рядом. Вера как будто удивилась:
— Ты?
Однако невольно замедлила шаг — до дому было двести метров. То ли от холода, то ли от волнения, но Вадим никак не мог начать разговор.
Вера помогла ему:
— Ты хотел что-то сказать?
— П-по-чему т-ты т-такая? — никогда раньше он не заикался, совсем замерз, бедняга, у нее опять затеплилась почти материнская жалость.
— Какая?
— В-ве-с-селая.
Она остановилась, стала против него, глаза ее гневно блеснули. Передразнила со злостью:
— В-ве-с-селая. А тебе хотелось бы, чтоб я в петлю полезла? Нет, не дождешься! Не те времена! Я радуюсь. Да, радуюсь, что у меня будет ребенок! Сын или дочка!
Вера почти крикнула это. Женщина, проходившая мимо, услышала ее слова и с любопытством оглянулась. Но Веру уже ничто не тревожило после разговора с родителями, после того, что сказала мать.
— Огорчает разве только одно, что его отец ты.
— В-вера! Зачем ты?.. — Посиневшие губы его дрожали так, что казалось, он вот-вот заплачет, как маленький. — Х-хочешь, завтра пойдем в з-загс?
— Нет, не хочу! Не хочу! Не желаю иметь такого мужа!
И побежала дальше. У своего дома оглянулась. Вадим шел следом. Спросила почти спокойно:
— Ты хочешь идти к нам?
Он кивнул.
— И не думай!
— В-вера!
— И не думай!
Нырнула в подъезд. Но через минуту чуть приоткрыла дверь, глянула, что делает Вадим. Ссутулившись, как старик, седой от снега, он медленно шел назад по улице. Ах, как ей хотелось окликнуть его, вернуть, повести в их теплую уютную квартиру, сказать матери, что завтра они пойдут в загс! Сесть вместе пить горячий чай с малиновым вареньем — от простуды. Должно быть, иней растаял на ресницах, и влага эта ела глаза. Она отворила дверь настежь. Чувствовала, что, если Вадим обернется, увидит ее и кинется назад, она не выдержит и побежит навстречу. Но когда он остановился, как будто в раздумье, она снова спряталась в подъезд.
Когда вспоминала дома, в тепле, за подготовкой задания по типологии общественных зданий, как Вадим пошел один, без шапки по такому холоду, хотелось плакать от жалости к нему. Но тут же всплывала радость. Радость оттого, что выдержала характер.
И Вера пела.
Поля радовалась, когда за столом собиралась вся семья. В последние годы это редко случалось. Даже завтракали врозь, потому что в разное время уходили в школу, в институт, на работу. Обедали вместе разве что в выходные и праздничные дни, но тоже не всегда. Порядок нарушал Игорь. К ужину он тоже редко являлся. И нельзя его было упрекать: двадцать шестой год парню, самостоятельный человек, молодой архитектор, у него свои интересы, друзья, девушка. В тот вечер к радости матери, что Вера повеселела, прибавилась еще эта, пускай небольшая, радость — к ужину собрались все. По этому случаю Поля накрыла стол в комнате, ужин приготовила почти как в праздник, даже бутылку самодельного вина поставила для мужчин. Младших привело в восторг такое застолье, особенно Катьку, которая уселась на почетное место — у торца стола рядом с отцом.
Раньше Вера часто подтрунивала над затянувшимся ухаживанием брата за молодой докторицей, девушкой красивой, но капризной (это огорчало Полю). Последние месяц-полтора Вера избегала разговоров на эту тему.
И вот она снова шутливо спросила, обрадовав этим мать:
— Гарик, что-то медички твоей я давно не вижу. Уж не поссорились ли вы?
Игорь легонько щелкнул сестру по носу, насмешив младших.
— Во-первых, я тебе, кнопка, не Гарик, а Игорь Викторович. Дипломированный архитектор. Заруби себе на курносом носу. А во-вторых, если родители считают, что тебе не рано знать о таких вещах, то разъясняю: такой собачий холод остужает все чувства.
— Раньше было наоборот, — улыбнулась мать, раскладывая по тарелкам душистые и румяные, поджаренные с луком шкварки.
— Когда это было наоборот, мама? — засмеялся Игорь. — И что было наоборот?
— Зимой собирались на вечерки.
— Хе, вспомнила доисторические времена! А где нам собираться? Чем больше мы строим, тем теснее нам жить. Парадокс. Верно, отец?
Виктор не откликнулся. Ему не хотелось затевать бесплодный спор с сыном. Довольно уже было таких споров. А Игорю сегодня охота было порассуждать. Он цыкнул на Катьку, которой вдруг захотелось поменяться с Таней вилками; но школьница придерживалась педагогического принципа: не уступать баловнице, все, мол, уступают ей, и она скоро сядет им на голову.
— Катерина Великая! Не шуми. Слушай мудрые речи, а то посажу под стол.
— Ты, Игорь Викторович! — девчушка произнесла имя брата, как кличку. — Сам полезешь под стол.
— Пробовали мы, мама, наладить вечеринки. Но, во-первых, больше двух-трех пар ни одна семья не выдерживает. Музыку наши высокоинтеллектуальные любимые заводят такую, что даже у меня, закаленного по части шума, начинает болеть живот. И сразу же со всех сторон — сверху, снизу — аккомпанемент. В виде угрожающего стука. Так мы с тобой, отец, строим.
— Не мы строим, — возразила Вера.
— Милая моя! На втором курсе пора уже знать роль архитектора в строительстве. Хотя я готов согласиться с тобой, сестра. Не мы строим, — и посмотрел на отца, явно желая втянуть его в спор; знал, что с таким утверждением старший Шугачев не может согласиться. Но тот снова промолчал. И сын продолжал свои рассуждения о том, где и как проводит время молодежь.
— Было одно приличное место — кафе «Космос». Там можно было согреть нутро кое-чем и разогреть душу танцами. Но теперь и там запретили даже сухое вино. Воюем с пьянством! Что ж осталось делать? Пить целый вечер дрянной кофе? Нэ можем. Нэ приучены к такому деликатному напитку.
Катька засмеялась над его «нэ».
— Ты часто начал согревать нутро, — недовольно бросил Виктор.
— Отец! Неточную имеешь информацию, а потому неправильный делаешь вывод. На мой заработок не очень-то разгонишься, если б и хотел. Половину я отдаю матери.
Поля сказала:
— Женился бы ты, Гарик.
— На ком? На Жанне? Куда же нам деться? Жить где?
— Нашлось бы место. В тесноте…
— О нет, мама! Зная Жанну, никогда не приведу ее сюда. Тебя жалею. Испортит она тебе жизнь.
— Зачем же любить такую цацу? — сурово, осуждая брата, спросила десятилетняя Таня.
