Положив ногу на ногу, Нателла непринужденно покачивала босоножкой. Белая, нарядно переплетенная кожа легкой туфельки на загорелой ноге с тонкими лодыжками вызывала у Андрея Алексеевича воспоминания не столь уж далекого прошлого, и он удивлялся, что не чувствует укоров совести, не ощущает виноватости перед этой молодой и красивой женщиной. Если и было ощущение неловкости, то относилось оно не к сердцу, а к уму, к нравственным критериям человеческого, общения.
— Я знал, что с чертежами по смазке и гидравлике будет полный порядок, — то ли с нотками оправдания, то ли с наигранным оптимизмом сказал Андрей Алексеевич. — Верил, что не подведете, Нателла Константиновна.
— Спасибо. Хорошо, когда начальство знает, кому можно верить, — с неожиданной горячностью отозвалась Нателла. — У вас отличное чутье на людей.
— Это комплимент?
— Нет, женский опыт.
— А женский опыт тут при чем?
— Вам этого не понять. Для мужчин некоторые вещи слишком сложны.
— Какие?
— Например, насчет женского труда, женской преданности и женских способностей. Какие бы вы нам комплименты ни говорили, внутренне вы всегда уверены в мужском превосходстве. А между прочим, ни одно ОКБ на свете не обходится без женского труда. Хотелось бы мне посмотреть, как бы вы остались на работе в исключительно мужском коллективе.
— Но мы же согласны, мы же признаем, что женщины — это колоссальная и прогрессивная движущая сила. Получение чертежей от товарища Габриеляна это как раз и подтверждает.
— Не иронизируйте, Андрей Алексеевич… Впрочем, я убеждена, что со временем эта спорная проблема будет снята. Просто люди сообразят, что им лучше, и возвратят матриархат. Мужчины кончат командовать, воевать и сочинять приказы о наложении взысканий на трудящихся женщин. Это поубавит мужскую спесь, и тогда на земле восстановится естественное течение жизни, мир и покой и наконец будут больше рожать детей… Впрочем, я отвлекаюсь. Следующая партия документации прибудет через десять дней. Сверхъестественных усилий я здесь не приложила. Видимо, товарищ Габриелян сообразил, что в наше время, если говорить по большому счету, все-таки выгоднее ставить общественные интересы выше личных. Хотя бы потому, что иначе можешь схлопотать персональное дело… Я могу быть свободна?
— Нет, Нателла Константиновна. Пока не ввели матриархат, я просил бы вас задержаться на некоторое время. Разговор о чертежах — это дело попутное. Нам следует обсудить более существенный вопрос.
— Более существенный? — удивилась Нателла и горьковато подумала, что самый существенный для нее вопрос не подходит для обсуждения в служебном кабинете. Все остальные вопросы сейчас для нее несущественны, и неужели Андрей не понимает этого?
— Мы с Павлом Станиславовичем посоветовались насчет перспектив работы ОКБ и пришли к выводу, что не можем находиться в кабальной зависимости от Габриеляна. Тем более что сейчас поставлен вопрос о придании ОКБ собственной производственной базы для опытных и экспериментальных работ… В общем, есть мнение, Нателла Константиновна, преобразовать вашу группу в самостоятельное бюро по смазке и гидравлике.
— Ого, как растем! На глазах тянемся к самому небу… И кого вы собираетесь дать мне в начальники?
— Вас самих, Нателла Константиновна. Как вы можете думать иначе?.. Вы будете начальником бюро.
Лицо Липченко некрасиво исказилось. Она сморщила нос и нервно покусала губы. Потом рассмеялась, коротковато и сухо. Смех был такой, будто сыпанули горсть сушеного гороха об оконное стекло. Вопрос действительно оказался существенным, и решение его могло состояться именно в служебном кабинете.
Был крах. И пожаловаться на судьбу оказывалось невозможным. Не поняли бы жалобы Нателлы Липченко. Все у нее есть, что нужно нормальному человеку: интересная работа, квартира, материальное благополучие. А теперь, сверх того, ее награждают и руководящей должностью. И такое — при полной бабьей свободе, которой часто завидуют законные жены. Смешно жаловаться, что судьба не позволяет тебе тащиться после работы домой с тяжелыми авоськами, варить обеды и стирать мужские рубашки, пришивать пуговицы и рожать детей. Не поймут те, кто не изведал на собственной шее, что при солидном обеспечении и отличном материальном положении бабья свобода, в конце концов, или делает человека законченным эгоистом или превращает в черствую горбушку, о которую начинаешь ломать зубы. Природа назначила Нателле рожать ребятишек, а ее заставляют рожать чертежи…
Был конец. И это тоже нужно прежде всего сказать себе самой, чем услышать от других. Достойнее уйти, чем навязываться, опостылевшей и надоевшей.
— Надеюсь, что вы согласны? — пробился будто издалека голос Андрея Алексеевича.
— Что же вы меня спрашиваете, если сами все решили… Перевели меня из женщины в руководителя бюро.
— Не понимаю, Нателла Константиновна, — начал было Веретенников, но Липченко не позволила главному инженеру ни развить собственное мнение, ни задать ненужные вопросы. Встала, поблагодарила руководителей ОКБ и выразила согласие быть начальником бюро по смазке и гидравлике.
— Постараюсь не обмануть ваше доверие, — насмешливо добавила она. — Во всяком случае, со мной такого не случалось.
— Не случалось, Нателла Константиновна, — подтвердил начальник ОКБ и отвел в сторону глаза, чтобы не встречаться с усмешливым женским взглядом.
Сейчас Нателла смотрела на неугомонно-деловитого шмеля, пристроившегося к букету, и думала, что, кроме работы, есть жизнь и постигать ее сложней, чем самую трудную науку. У нее хватит сил постигнуть и осилите истину одиноких людей и научиться держаться за саму себя, когда больше держаться не за кого. И не позволить, чтобы внутри поселилась ржа, едучая и страшная ржавчина, одолевающая и крепчайшую сталь.
Хотя ничего не прикажешь сердцу, надо уметь заполнять в нем прорехи, какими иной раз награждает судьба без вины и без причины.
Гвоздики и доверчивый шмель, успокаивали, понемногу приводили все в соразмерность, рождали способность здраво оценивать окружающее.
Руководитель бюро — это ведь тоже не самое плохое, что может случиться.
Нателла переоделась, поставила входную дверь на обычную защелку и включила телефон. Затем снова подошла к зеркалу и оценивающе крутнулась перед ним. Красивую, тугую женскую плоть, облитую тонким домашним халатиком, тоже рано было сбрасывать со счетов.
— Чего она расхохоталась, когда услышала про руководителя бюро?
— Ты дурака валяешь, Андрей Алексеевич, или в самом деле ничего не понял? — спросил Павел Станиславович и промокнул, как это всегда случалось с ним в минуты волнений, губы аккуратно сложенным белоснежным платком. — Хорошо, что только расхохоталась, другая бы на ее месте…
— Договаривай. Что бы сделала другая на ее месте? При чем тут другая?
— При том, что Нателла Константиновна надеялась стать тебе супругой, а ты вместо этого сделал ее руководителем бюро. Тут в самом деле засмеешься… Жаль, что у вас дело не наладилось. Несолидно тебе, Андрей Алексеевич, ходить холостяком в нашем цветнике.
— Авторитет подрываю?
— И это есть, хотя и не в авторитете суть… Ты никогда не задумывался, что самые величественные кафедральные соборы и несокрушимые крепости папы и князья строили в свои закатные годы?
— Наверное потому, что в этом возрасте уже ничто не отвлекает человека от величественных задач.
— Не то. Лишь к преклонному возрасту человек начинает понимать, что требует от него жизнь и как ему эти требования удовлетворить.
— Ты же насчет женитьбы советуешь, а не насчет кафедрального собора.
— Я говорю, что всему бывает свое время. И женитьбе, и строительству кафедрального собора… Ты не улыбайся, на меня глядя. У меня причина особая. Тут, Андрей Алексеевич, война прокатилась и зацепила меня на всю жизнь паленой головешкой… Готовы у меня расчеты по загрузке производственных мощностей. Процентов на шестьдесят, с учетом планового роста, обеспечим собственными заказами.
— А остальные сорок чем закрывать? Может, в самом деле разинули рот на большой каравай? Шестьдесят же ты обсчитал со всеми работами перспективщиков.
— Конечно.
— А сколько там на воде вилами писано? Шевлягин начал уже наводить ревизию. Половина, говорит, стоящего, а остальное — научная фантастика.
— Зачем же он собственными подписями утверждал научную фантастику в проектный резерв? Такой вопрос он себе не задает?.. Шевлягину ты не давай распускаться, Андрей Алексеевич. Середины у него нет. Его же всегда из стороны в сторону шарахает. Или великие конструкторские идеи, или научная фантастика.
— Ладно. С Шевлягиным управимся, поставим ему мозги на подобающее место. Чем будем закрывать сорок процентов в наших расчетах? Такого огреха Балихин не пропустит, завернет нам писанину обратно без долгих разговоров. Может, подключить в компанию другие ОКБ?
