— Он себе думает! — воскликнул Костенецкий.
— Так. Размышляю. Не люблю отгульные дни. Деть себя некуда.
— Старая болезнь. Женись, сразу найдешь занятие.
Предупредительно гуднув, Костенецкий подал машину задом к крыльцу булочной. Вытащил накладные из ящика и ушел в магазин. Сергачев остался сидеть в кабине.
Действительно, как-то неинтересно проходили выходные дни. Однообразно и скучно. Радовался любому делу. И женщины надоели. В сущности, все одинаковые. А может быть, он сам со всеми одинаков, и это их ответная реакция… Сергачев прикрыл глаза, вызывая в памяти образ Лены. Ее бледные пухлые губы, тихий голос. Он чувствовал на лице легкое прикосновение ее ладони… А чего он, собственно, хочет? И есть ли на свете человек, который до конца знает, чего он хочет?.. Нагрянул зачем-то к Яше Костенецкому. Признаться, еще час назад он и не думал о Яше. Проходил мимо хлебозавода, вспомнил, зашел. И главное, так защемило сердце, словно и впрямь все эти дни мучился от сознания ссоры со своим бывшим сменщиком. Удивительно…
В дверь кузова сильно стукнули кулаком. Сергачев вздрогнул от неожиданности и повернул голову. Мужчина в длинном демисезонном пальто с ватными прямыми плечами, подняв небритое заспанное лицо, придерживал рукой зеленую замызганную шляпу.
— Человек… Глянь на минуту, дело есть!
Сергачев опустил стекло и высунул голову.
— Дело есть, слышь? — У мужчины были водянистые, навыкате глаза. — Надо холодильник вывезти. «Газоаппарат»… Выручи.
Сергачев поднял стекло и отвернулся. В дверь вновь отчаянно заколошматили. Такая настырность вывела Сергачева из себя. Он открыл дверь и спрыгнул на землю.
— Выручи, друг! — загомонил незнакомец, преданно глядя в глаза Сергачева. — Мне тут один холодильник продал. За бутылку и три пива. Надо срочно вывезти, пока жена его на работе, понял? А то вернется, стерва, все порушит. С третьего этажа снести, и всех дел. Холодильничек — тьфу, старый, полкило и весит. «Газоаппарат» называется…
Сергачев смотрел на красные трясущиеся руки незнакомца в мятом пальто.
— Это хлебовоз, — терпеливо пояснил он.
— И хрен с ним. В угол пихнем, батонами закидаем.
Мужчина подбежал к заднему борту и принялся теребить замок.
Из булочной вышел Костенецкий. Он беглым взглядом окинул типа в длинном пальто.
— Фи, Олег… Тебя ни на секунду нельзя оставить одного. Тут же обзаводишься друзьями.
— Холодильник просит перевезти. — Сергачев развел руками и улыбнулся.
Костенецкий отстранил мужчину от фургона и просунул в замок проволоку, заменяющую ключ.
— Надеюсь, ты объяснил гражданину, что мы перевозим только мебель и пианино. Холодильниками теперь занимаются автомобили с надписью «Молоко».
Мужчина прищурил выпученные глаза и покачал головой.
— Ладно тебе. Я же не за так, понимаю.
И он торопливо принялся пересказывать историю с другом, который уступил ему «Газоаппарат» за бутылку и три пива. Что во как нужно успеть провернуть дело до возвращения с работы «змеи губастой», которая костьми ляжет. А «Газоаппарат» тот его друга, личный, с премии покупал пять лет назад в комиссионке, право имеет. Все равно туда большая кастрюля не влазит, проверено. И облупился весь, краска сыплется…
Костенецкий с изумлением смотрел на вертлявую фигуру в старомодном пальто со вставными плечами.
— Слушай сюда! Ты ведь громадные деньги теряешь, ей-богу.
Мужчина притих, озабоченно глядя на Костенецкого.
— Нет, правда, Олег. Это же штучный товар. — Костенецкий не сводил с незнакомца черных диких глаз. — Его в любом художественном училище с руками оторвут. На рисунок с натуры. Три рубля в час. Сиди читай газету. С тебя портрет рисовать будут. Только не вертись.
Мужчина потер ладонью наждачные щеки.
— Я тебе про дело толкую. «Газоаппарат». С третьего этажа…
— Черт знает что! — заорал Яша. — Эй, ты! Рома из алкодрома! Мы агенты по доставке пирожных, болван. Ясно? Узкие специалисты! Холодильники не наш профиль.
Костенецкий нацелился прутом в деревянный противень с булками. Мужчина обидчиво засопел и сделал шаг назад.
— Профиль, профиль… Человек тебя путем просит, а ты… береги свой профиль. Враз горб с рубильника снесу. Морда!
Яша оторопел. Широкие его брови взметнулись вверх. Он оглядел фигуру в замызганном пальто, с зеленой шляпой, нелепо прикрывавшей красные сухие уши… и захохотал.
— Ох, не могу! Уморил, паршивец! Ох ты… Рома из алкодрома! Ихтиозавр… Ох ты, ха-ха-ха… Булку хочешь? Возьми булку, а? Подарок! Награда!
Сергачев сделал короткий шаг, резким движением сорвал с головы незнакомца зеленую шляпу и швырнул в сторону.
— Ты что?! — завопил мужчина. — Ты ее мне покупал, да?
Щеки Сергачева запали и побелели. Он вплотную приблизился к мужчине, ощущая на лице сивушное дыхание. Небритое лицо с возмущенно вытаращенными глазами казалось ему сейчас зыбким, словно опущенным в воду.
— Слушай, чучело…
Сергачев почувствовал на своем локте железную хватку Костенецкого.
— Спокойно, Олежек. И я могу сделать из этой мрази мокрое место. — Костенецкий забросил булку обратно на противень. — Но если люди ждут свежий хлеб…
Порыв ветра поставил шляпу на ребро и весело погнал вдоль улицы. Через лужу. Вперегонки с желтыми листьями. Мужчина кинулся за шляпой, оглядываясь на Сергачева и выкрикивая:
— Продались, ссучились…
Сергачев посмотрел в глаза Костенецкого.
— «Мокрое место», — передразнил он и щелкнул языком.
Черные зрачки Костенецкого мерцали жестким, холодным блеском. Точно два стальных безжалостных отверстия в стволе. На мгновенье Сергачеву стало не по себе…
— Нельзя распускаться, Олежек… — И усмехнулся. — Люди ждут свежий хлеб.
Костенецкий потянул прут и ловко принял на руки тяжелую деревянную решетку.
Машина шла с глухим стрекотом, точно прошивала швейной строчкой прямую геометрию улиц. Щетки дворников сбрасывали водяную пыль с витринного лобового стекла.
Они ехали уже минут десять, не разговаривая. Костенецкому надо было побывать еще в трех магазинах…
Иногда Сергачев чувствовал на себе беглый взгляд, но уловить его не удавалось. Костенецкий смотрел на дорогу. Внимательно и печально. Из обтянутого кожаным футляром транзистора доносилось неясное бормотанье, какие-то шорохи, трески…
— Нужны рулевые тяги от «Волги». Есть клиент, — произнес Костенецкий. — Ваша Муртазиха в форме?
— Синим пламенем горит Муртазиха.
— Шо такое, Олег? — Костенецкий живо повернул лицо.
— Директор ревизию устроил. Экспромт.
Костенецкий протянул руку и выключил транзистор.
Белокурая красавица призывно смотрела с зеркала глазами цвета ясного неба. Ритмично покачивались щетки, прощаясь с бетонными фонарными столбами. И столбы отвечали белыми платками фонарей…
— Это ж была королева, чтоб я умер! — воскликнул Костенецкий.
Сергачев молчал. Он решил сойти на площади. Там недавно построили новый кинотеатр. Может быть, показывают что-нибудь интересное. Давно он не был в кино. Не мешает и пообедать где-нибудь…
— Я слезу на Курской дуге, — проговорил Сергачев.
— Разве уже открыли? Ремонт был.
— Открыли. Вчера обедал.
«Курскую дугу» знали все таксисты. Отличная столовая на Курской улице. Когда-то на том месте сиял павильон с винными автоматами, расставленными полукругом, дугой…
Костенецкий включил правый поворот, перестроился и притормозил у светофора в ожидании разрешающего сигнала.
— Я вижу, Олег, у вас наступают веселые деньки.
— Имеешь интерес? — съехидничал Сергачев.
— Имею. Пятнадцать лет не баран чихал. В душе я таксист, ты ведь знаешь.
— Я знаю, что ты возишь хлеб, — усмехнулся Сергачев.
— Что за намеки, Олег?
— Ты ушел из парка, не хотел иметь неприятности из-за «архангела»…
— Таки не хотел. Мне хватает неприятностей. А что?
— Ничего…
Костенецкий посмотрел на Сергачева долгим взглядом черных печальных глаз. Уголки тонких губ чуть приподнялись в мягкой иронической улыбке. Сейчас он казался намного старше своих лет…
Стоящий у тротуара милиционер погрозил жезлом и укоризненно качнул головой. Его фигура в сером плаще стремительно уменьшалась в боковом зеркале…
1
Совещание было назначено на субботу, в восемь вечера, в квартире Тарутина, по Первомайской улице, дом 3.
Шкляр сидел за низким столиком и рассматривал иллюстрированные журналы.
— В субботу люди ходят в баню. В субботу люди делают кое-что по хозяйству. Но назначать в субботу совещание с директорами парков?!
