Когда ко мне приходит вдохновение, прервав любую выпивку, я месяц или полтора работаю над стихами. Мне даже противно думать о выпивке. Но вот я иссяк, а вдохновение продолжается. Я чувствую, что могу впасть в безумие. И тогда выпивкой я гашу пожар вдохновения. Таким образом, вдохновение спасает от излишка выпивки, а выпивка спасает от излишка вдохновения. Но не грех ли? Вдохновение — дар свыше. С другой стороны, безумия боялся даже Пушкин.
Новые времена. В Крыму на рынке подошли к продавцу арбузов. Двое молодых парней в шортах и в майках с могучими, отовсюду выпирающими мускулами выбирали себе арбуз. Я все видел и слышал, но думал о чем-то своем.
У продавца был какой-то растерянный вид. Он кивнул на вторую кучу арбузов, побитых в дороге.
— Вон сколько испортилось, — сказал он, оправдываясь.
Парни уже выбрали арбуз. Продавец дал одному из них какие-то деньги. Я думал — сдача.
— А что я скажу, если другие придут? — обратился к ним продавец.
— Скажи — Эдик уже был здесь, — ответил один из них, и они ушли.
Я и тут ни о чем не догадался. Мы купили арбуз и пошли к себе.
— Как обнаглели рэкетиры, — сказала жена на обратном пути.
Тут только я понял смысл увиденной картины. Поразила ее будничность. Средь бела дня на рынке спокойная обираловка. И унылая уверенность продавца, что защиты нет и не будет.
В саду Дома творчества шныряют машины. Раньше им въезд сюда был запрещен. Одна из них чуть не наехала на меня. Владелец машины притормозил, высунулся из окна и, кивнув на ресторан, гостеприимно сказал:
— Приглашаю на ужин в восемь вечера. Вместе с вашей спутницей, не знаю, кто она вам.
И поехал дальше.
То, что он не понял, что я с женой, почему-то охлестнуло чудовищным оскорблением. Мол, там, в ресторане, он выяснит, кто она мне. Редкостный сукин сын, редкостный!
В тот же день на пляже. Направо от меня шагах в пяти устроились двое: мужчина средних лет и молоденькая женщина. Видимо с похмелья, они время от времени лениво потягивали шампанское из одной бутылки. Молоденькая женщина, не стесняясь того, что на пляже много купальщиков, в том числе детей и подростков, была без лифчика, в одних трусах. Глаза ее, как и молодые крепкие груди, слегка косили. Можно сказать, что она четырьмя глазами оглядывала пляж.
— Сегодня вечером не пойдем в ресторан, — благостно сказал мужчина, потягивая шампанское, — съедим на берегу шашлычки…
— Нет, пойдем! — безжалостно перебила она, и он замолк. Косящие глаза и косящие груди продолжали исследовать пляж.
Все люди связаны универсальным стремлением к наслаждению. Если в исключительных случаях человек ненавидит наслаждение, он наслаждается своей ненавистью к наслаждению.
Но в обычной жизни один человек, скажем, получает наслаждение от чтения Евангелия, а другой получает наслаждение, пропустив рюмку водки и зажевав ее пупырчатым соленым огурчиком. Конечно, ценность наслаждения первого гораздо выше, чем ценность наслаждения второго. Но не надо преувеличивать примитивность наслаждения второго. Иногда он вправе сказать первому:
— Отложи Евангелие! Выпей с нами рюмку и захрусти ее этим пупырчатым огурчиком. Что, не хочется? Совсем? И ничего подобного?! И никогда?! И ни при каких обстоятельствах?! Тогда тебе и Евангелие ни к чему!
Моя покойная мама говорила:
— Человек, который украл, грешен перед тем человеком, у которого украл. Человек, у которого украли, подозревая многих невинных в воровстве, грешен перед многими.
Это стихотворение тоже написано в год смерти матери. Карабкающееся по обрыву отчаянье с удивительными ужимками юмора. Будем надеяться, что детская улыбка спасает. Может быть, затянуто? Но и тема ведь нешуточная.
Дай отойти на три шага!
Жизнь, ты такая, ты сякая.
Течешь, сквозь пальцы протекая.
Придурковатая слегка.
Дай отойти на три шага!
Путана, путаница, стерва.
Шалавая, в который раз
То дергаешь за кончик нерва.
То тычешь в ухо или в глаз.
Я, кажется, дошел до точки.
Кричу в упор:
Прочь, твои клейкие листочки
И прочий вздор!
От ран твоих себя врачуя.
Хочу узреть твои черты.
Со стороны взглянуть хочу я —
Какая ты.
Людским страданиям не внемля.
Течешь как есть.
Но кто плеснул на эту Землю Тебя?
Бог весть.
Что Бог? Вместить Его обиду
Не может наша голова.
Он потерял людей из виду.
Но мы Его сперва.
И если человеку зелье
Служило много тысяч лет.
То, значит, в уровне веселья
Самодостаточности нет.
Чем может нас твоя обуза
Смягчить, привлечь?
Увы, в жару ломоть арбуза,
А в холод женщина как печь.
Без тяжести твоей и речи
Мы слышать не хотим ничьей.
А кто взвалил тебя на плечи.
Тому, боюсь, не до речей.
Мысль о тебе всегда ошибка.
Поскольку ты ее суфлер.
Нас ожидает или сшибка.
Или смирения позор.
Ты шепчешь: — Силе будь покорен.
Подальше от грызни…
Все так. Но страшен общий корень
У казни и казны.
Мысль о тебе трепещет зыбко.
Хвать! Но монетой — в щель,
И только детская улыбка —
Намек на цель.
Тот же год. Видимо, вышел из отчаянья и поспешил упрекнуть нас в недостатке веры и мужества.
Вся Земля, как тяжелый паром,
Повернулася трудно.
Безобразные крики ворон
Обозначили утро.
Новый день, новый свет из окон
Льется, льется — неясный.
Но скрипучие крики ворон
На рассвете опасны.
Безобразные крики ворон
Сам я вырву и выскоблю слухом.
Но любители правды: — Вор он! —
После вымолвят глухо.
Этот день обернулся, как стон.
Не охватишь умишком.
…В безобразные крики ворон
Вы поверили слишком!
Все эти стихи не вошли в его позже изданные книги, и потому я их здесь помещаю. Думаю, по свойственной ему неряшливости он о них забыл. А может, они недостаточно четко выражали его мысль: энергия стиха и никаких идей!
Сложный вопрос, но я все-таки склонен считать, что художнику в зрелом возрасте надо стараться избегать эпилогических мотивов. Молодых бездарных поэтов не читаю вообще. Читаю стареющих талантливых поэтов — и испытываю смущение. Как будто в больничной палате больные репетируют похоронный марш. Да, надо безжалостно стараться знать о смерти все, что может знать живой человек, но избегать мотивов угасания. Сам грешу. Но в высочайшем смысле эти мотивы бестактны.
Бывало в истории, что того или иного хорошего художника при жизни не признавали, признание приходило после его смерти. Но никогда и нигде не бывало, чтобы тот или иной художник создал свой шедевр не при жизни. Следовательно, все главное происходит при жизни, из которой сам художник случайно выпал, но жизнь продолжается. Та самая жизнь, в которой и был создан шедевр.
И при чем тут время признания? Если художник слишком озабочен временем признания, то он в иных случаях может его добиться, но не может одновременно создать шедевр. Первоначальным толчком может быть страстное желание быть признанным. Но сильная вещь получается только тогда, когда художник в процессе работы забывает обо всем на свете, кроме желания следовать художественной правде, В могучих произведениях искусства всегда проглядывает величавая особенность: равнодушие к нашему признанию. По равнодушию к нашему признанию, которое оно спокойно излучает, мы подсознательно и угадываем шедевр. Дело рук человека приобретает свойство природы: красивое дерево, гора, море равнодушны к нашему признанию.
Российский человек (независимо от национальности) не потому глуп, что глуп, а потому глуп, что не уважает разум.
Русский человек силен этическим порывом и слаб в исполнении этических законов. Могучий этический порыв, может быть, — следствие ужаса при виде этического беззакония. Результаты всего этого? Великая литература и ничтожная государственность.
Бродский в своей Нобелевской речи наряду с замечательными мыслями высказывает крайне наивную вещь. Он говорит, что эстетическое восприятие мира человеком старше этического. Ребенок начинает воспринимать мир сначала эстетически.
Все наоборот. Ребенок начинает улыбаться прежде всего матери и тянется к ней ручонками, как к источнику добра. Это совершенно очевидно. И уже позже источник добра воспринимается ребенком как источник красоты.
