— Поздравляю вас, дорогие, будьте счастливы! — сказал дядя Ладо. — Я принес вам первые весенние цветы.
— Лука, налей дяде Ладо вина!
Лука уже был на ногах, достал чайный стакан из буфета и вылил в него остаток вина из бутылки. Дядя Ладо только протянул руку, чтобы взять стакан, как Иза неожиданно для всех кинулась к нему, обняла и начала умолять:
— Идем домой, дедушка, идем!.. Я больше не могу!
— Постой, детка… Дай мне благословить молодых!
— Нет, уйдем отсюда сейчас! — Иза проявляла непонятное нетерпение, плакала, топала ногой, торопила старика, как будто каждая минута имела решающее значение.
— Ладно, — спокойно ответил дядя Ладо, — если так, то пошли.
Оставшиеся безмолвно переглянулись. Потом Андукапар улыбнулся Богдане и глазами попросил ее сесть рядом с ним. В комнате воцарилась необычная тишина — гнетущая, отчужденная, и Лука понял, что пора уходить.
— Я пойду, — сказал Лука.
— Посидим немного… Ведь завтра воскресенье. — Богдана обняла Луку за плечи рукой, в которой держала цветы, подаренные дядей Ладо.
— Нет, я пойду спать.
В галерею из комнаты просачивался бледный свет. На столе стояла швейная машина. Там же в беспорядке валялись солдатские гимнастерки. Еще вчера Богдана сидела здесь до полуночи и строчила. Лука с болью подумал, что завтра она так же унесет эту машинку в комнату Андукапара, как сегодня унесла свою постель.
Страх пустоты и одиночества навис над ним. Он осторожно вошел в комнату, где спала тетя Нато, взял лампу и пошел к себе. У него кружилась голова и тошнота подступала к горлу. Он поставил лампу на комод, а сам сел на стул.
Богдана огоньком надежды жила в галерее, и Луке показалось, что он так же потерял эту надежду, как в тот злосчастный день потерял последнюю рубашку на берегу Куры. Чувствуя себя ограбленным, он сидел в своей комнате, охваченный страхом.
Лука не раздевался и не ложился спать, потому что боялся… Чего? Этого он и сам не знал.
— Почему ты не дал мне телеграмму? Что за неуважение, я не понимаю! — Это соизволил приехать почтенный Поликарпе, который откуда-то прослышал о болезни тети Нато и поспешил сюда, чтобы в трудную минуту быть рядом с «близкими». — Неужели ты не мог мне сообщить, что моя тетушка так тяжело больна, головастик несчастный!
Оскорбленный Лука стоял в углу. Ничего на свете не могло его обидеть так, как слова Поликарпе Гиркелидзе. Весь день Луке казалось, что у него и в самом деле огромная распухшая голова, которая не держится на плечах и падает. Все прохожие с удивлением на него глядят: ну и головастик!
Лука даже не вспомнил про почтенного Поликарпе, а если бы и вспомнил, то все равно не знал, куда посылать телеграмму и кому. Не спрашивать же у тети Нато, которая двух слов не могла сказать, как найти почтенного Поликарпе!
Поликарпе в два дня уладил все дела: Луку выставил в галерею, а сам поселился во второй комнате. И, как видно, навсегда. В его комнату без спросу никто войти не мог.
Тетя Нато неподвижно лежала на своей кровати и, лишенная дара речи, глядела в одну точку. Время от времени глаза ее наполнялись слезами и потом снова надолго высыхали.
Богдана по-прежнему за ней ухаживала, ни на минуту не переставала о ней заботиться.
— Что это за женщина? — спросил Поликарпе, когда впервые увидел Богдану.
— Жена Андукапара, — ответил Лука.
— Ого, крепко же она на ногах стоит, как я погляжу! — не мог скрыть восхищения Поликарпе. При этом отвратительная ухмылка скользнула по его губам, — справится ли Андукапар с такой женщиной? Ай-ай-ай!
По воскресеньям Поликарпе уносил из дома какие-то вещи на сабурталинскую толкучку. Лука не смел ничего ему сказать. Правда, он пожаловался Андукапару и Богдане, но что они могли поделать. Поликарпе был близким родственником и сейчас явился в роли покровителя и защитника. Так кто же посмеет его упрекнуть?
Сразу же по приезде он подружился с Датико Беришвили и каждый день копошился возле голубятни Рубена Коротышки, где теперь был склад бумажных пакетов.
В один прекрасный день он заявил Луке:
— Другого выхода у нас нет, придется обменять с Датико Беришвили квартиру, он дает большие деньги.
— Тетя Нато не согласится.
— Кто ее спрашивает? Что она понимает? Не сегодня-завтра отправится следом за сестрой… А ты знаешь, во сколько теперь обходятся похороны? Очень дорого! Смотри, мой милый, как бы наша тетушка не осталась непогребенной!
— Но ведь она еще жива!
— Разве это жизнь, дорогой? Считай, что она на восемьдесят процентов уже в могиле, если не больше! Ладно, допустим, она жива, она дышит. А что ты будешь делать, когда она умрет? Где ты возьмешь деньги?
— Не знаю.
— То-то же! И я не знаю! Поэтому завтра же начнем готовиться к переезду.
— Ничего у вас не получится.
— Вы только на него поглядите!
— Тетя Нато не согласится.
— А я ее не спрашиваю.
— Я не перееду.
— Ты! Не переедешь?
— Нет!
— Ну тогда я умываю руки, и ты сам хорони эту рухлядь, как хочешь!
— Она пока жива и нечего ее хоронить.
Лука пошел в школу совсем растерянный. «Чего ему надо, что он к нам пристал, — думал он по дороге, — что-то я не слыхал о таких родственниках!» Про себя он твердо решил не уступать, кроме того, он представить себе не мог, как они переберутся в комнату Датико Беришвили, как перенесут тетю Нато. Он был уверен, что тетю Нато не донесли бы до первого этажа, она бы наверняка скончалась.
Возле школы ему повстречался Ираклий. Он стоял, прислонясь спиной к стене, и курил папиросу. Мне сегодня неохота идти в школу, заявил он, лучше пройтись, если надоест гулять, можно вернуться на третий урок. Лука, как видно, тоже не очень стремился в школу, поэтому он сразу согласился на предложение Ираклия, и оба не спеша побрели по улице. Некоторое время они бесцельно шатались по проспекту, потолкались возле кинотеатра, но ни у одного, ни у другого не оказалось денег, и пришлось вернуться обратно.
В школу они пришли к большой перемене.
В коридоре Луку остановил классный руководитель Закария Инцкирвели.
— Ты опять опоздал?
— Да.
— Как себя чувствует тетя?
— Плохо.
— Никак не соберусь ее навестить.
— Ей очень плохо.
— Может, не стоит ее беспокоить?
— Не знаю.
— Лука, поди сюда и ответь мне на один вопрос… — Закария Инцкирвели взял Луку за локоть и отвел в конец коридора. — Я слышал, что несколько ребят делят между собой хлебный паек всего класса… В чем дело? Разве остальные отказались от своей доли? Как вообще это получилось?.
— Я не знаю.
— Не бойся, скажи мне правду.
— Ладно.
— На сколько человек вы делите этот хлеб?
— На троих. Ираклий Девдариани, я и Мито Чантладзе.
— На троих?
— Да!
— Целую буханку?
— Да.
— А что говорят остальные?
— Ничего… Не знаю… Мне сказал Ираклий Девдариани, что все согласны, чтобы мы делили между собой.
— Может, он запугал ребят?
— Не знаю.
— Может, он пригрозил всем? Ты понимаешь меня?
— Я не знаю…
— Я, конечно, не имею морального права, но сейчас такое трудное время… Если класс не против, если это делается с общего согласия, может, мы… а? Как ты думаешь? Может, будем делить этот хлеб на четверых? Но если ребята против, в таком случае мы совершим позорное, постыдное дело.
— Мне этот хлеб совсем не нужен. — Лука вдруг вспомнил, что принесенный им хлеб до крошки съедал Поликарпе.
— Нет, нет, что ты! Как это тебе не нужен хлеб, ты только выясни, не выражают ли недовольства остальные.
После уроков Лука отнес свою долю хлеба учителю. Тот взял хлеб и поблагодарил Луку, потом украдкой сунул в свой необъятный портфель и, довольный, отправился домой.
Лука тоже был очень доволен. Во-первых, он обрадовал классного руководителя, которого дома ждали четверо голодных внучат, и, во-вторых, сегодня этот хлеб не достанется ненасытному Поликарпе Гиркелидзе.
У школьного подъезда Луку ждала Маико, она сказала, что за углом его подстерегают Мито и Ираклий. Они на самом деле поджидали Луку. Ираклий курил, глубоко и часто затягиваясь, видно, был сердит. Мито стоял в стороне и виновато прятал глаза.
— Где твой хлеб? — спросил Ираклий, завидев Луку.
Лука, не ждавший такого вопроса, растерянно молчал.
— Куда ты девал свою долю, я спрашиваю?
— Отдал учителю.
— Зачем?
— Не знаю… Он попросил, и я…
— Ах, попросил?! А откуда он узнал, что мы делим хлеб на троих?
— Не знаю.
— Не знаешь, а вот сейчас узнаешь! — Ираклий размахнулся и дал Луке затрещину.
У Луки потемнело в глазах, он покачнулся, выронил портфель, а после упал на спину, почувствовав сильную боль в голове… Наверно, он ударился затылком о мерзлую землю. Когда Лука открыл глаза, над ним стоял обозленный Ираклий и непотребно ругался. Потом Ираклий наклонился, схватил Луку за грудки и хотел его поднять. Лука невольно, почти бессознательно согнул правую ногу и ударил его в подбородок носком ботинка. Ираклий вскрикнул и скрючился. Прежде чем Лука успел встать, Маико как безумная подскочила к Ираклию и треснула его портфелем по голове.
