— Попроси Иоргиса, чтобы был так любезен и починил, он сам увидит, что нужно сделать. Челноки захвати тоже, — и Лизбете сунула их ему в карман. — Правда, сегодня воскресенье, но он ведь не празднует и не рассердится. На крыльце клети я приготовила кулек, отнеси ему, нельзя требовать, чтобы человек даром работал, клей тоже стоит денег.
— От меня скажи ему большое, большое спасибо. Передай привет Альме. Только не забудь — «пожалуйста»! Не забудешь?
Осиене имела основание так наказывать и переспрашивать: «пожалуйста» и «спасибо» — это были такие слова, которые ливанская молодежь выговаривала только в случаях крайней необходимости. Андр пробормотал в ответ что-то невнятное и пустился в путь, потому что вечер уже не за горами, а до Вайнелей даже по прямой две с половиной версты.
Выйдя во двор, он увидел вдали, между ивами и старым кустом черемухи, Преймана, ковылявшего по оголенной пашне за рекой. Недалеко же ушел пьяный шорник! Очевидно, он хотел пробраться вдоль ячменного поля и капустного огорода, чтобы домашние не видали; спотыкался и поднимался, поднимался и снова падал, идя по неровной, поросшей хмелем меже. Вот и сейчас — с громкой бранью поднялся на ноги, кое-как напялил шапку, но, по-видимому, чего-то еще недоставало, — опираясь на здоровую ногу, шарил палкой по траве.
— Уронил очки! — вскрикнула хозяйка Бривиней и позвала Лиену. — Сбегай, детка, перейди речку и поищи. Без очков он, бедняга, совсем не видит. И что опять скажет Дарта?
— Ну чего ты смеешься? — напала Осиене на Андра. — Как тебе не стыдно… над старым человеком!
— Зачем же пьет, если не умеет, — отозвался Андр и бодро зашагал, взяв с крыльца клети кулек, в котором нетрудно было нащупать крупу, кусок мяса и полкруга сыра. Застелив по-праздничному кровать для воскресного вечера, из клети вышла Анна Смалкайс и рассмеялась:
— Как жених вырядился! Не забудь цветок приколоть к фуражке!
Это не был простой, искренний смех, в голосе и в глазах чувствовалось что-то затаенное, язвительное, отчего Андр покраснел и рассердился.
— Приколи сама!
Конечно, это прозвучало глупо и по-ребячески. Анна даже согнулась от смеха. Андр отошел уже шагов десять, но то и дело оглядывался, голова его вертелась, как шпулька, хотелось ответить ей более резко и метко. Спросил лукаво и вкрадчиво:
— А Мартынь из Личей был сегодня в церкви?
Ага! Попал как нельзя лучше! Анна замолкла, дверь в клеть захлопнулась с грохотом. Теперь пришел его черед посмеяться, но он прикусил нижнюю губу и откинул голову, засмотревшись на крышу риги. «Не я первый начал, — сказал про себя, — не задевай другого!»
На лугу у ручья трава по колено — всего только один хороший дождь, а она уже так поднялась! Верхушки молодого овса закурчавились, внизу льняное поле расстилалось зеленым ковром. Да, на полях Бривиней будет в этом году хороший урожай. Новая телега на железном ходу весело прогремит, когда они поедут на пожинки в церковь. Все трое — Лаура посредине, в черном шелковом платочке с желтыми полосками, завиток черных волос спущен на лоб… Странные иногда бывают мысли: когда он глядел на льняное поле, ему казалось, что тайком он проводит легонько ладонью по этому шелковому платку, и на душе становилось тепло и радостно… Смеяться хотелось, а он только опустил глаза и покусал нижнюю губу.
Удобнее всего было бы идти по вырытой Браманом канаве на паровом поле, но там рядами сидели большие коричневые лягушки с выкатившимися глупыми глазами и шевелящимися подгрудками. Но не плохо было идти и по гладкому, объеденному коровами краю канавы шириной в один фут, ни одного комочка земли не оставил на нем Браман. Маленький Андр сжег кучи вырубленного ивняка, остались только черные пятна. Образцовая работа: пепел и мелкий уголь рассеяны по всему полю, а если подбросить еще навоз из хлева и запахать немецким плугом, то здесь зазеленеет рожь, лучше, чем в этом году.
Хорошо, что скот Озолиня пасется по ту сторону горы, — Анна сидит и, кажется, читает книгу. Хорошо, что не встретится с ней. Андр недолюбливал своих сестер и Пичука — целая куча крикунов, вечно толкутся под ногами, сколько забот с ними, всегда голодные, как звери, одной одежды сколько нужно. Анна!.. Просто стыдно называть ее сестрой. Связалась с этим спесивым лодырем, хозяйским Ешкой, с этим штудентом… Андр пронзил ее глазами, в последний раз взглянув в ее сторону.
Прямую дорогу в Вайнели знал всякий. Через луг Озолиня — карлсоновские Зарены оставались довольно далеко по левую руку миновать кусты заренского пастбища и выйти против опушки рощи на станционную дорогу, которая тянулась через землю Вайнелей. На лугу более глубокие выбоины еще полны воды: даже осторожно ступая, он насквозь промочил лапти. Тенистая опушка заросла синими и желтыми цветами. Темная синева и яркая желтизна так красиво переплетались, что Андр не удержался и сорвал три самых ярких цветка, но, вспомнив Анну в дверях клети, бросил на землю. Насмешница! А сама небось бегает за Мартынем из Личей…
Вокруг пастбища Карлсонов не было изгороди. Обходя густые кусты крушины и ольхи и пробираясь через заросшие малиной низинки, Андр услышал где-то вблизи шум пасущегося стада. Ему не хотелось встречаться с пастухом, и он подался в сторону. Но набрел на отдыхавших в сторонке овец, которые испуганно вскочили на ноги, спасаясь от него, как от волка, побежали к стаду. Две пестрые коровы подняли широкие морды и сердито засопели, бык с дощечкой на лбу между рогами гневно промычал. Уклоняясь все более в сторону от этого чудовища, Андр чуть не споткнулся о девушку-пастушку; она сидела под кустом и читала книгу, вытянув голые ноги. Рыжая собака вскочила и, ощетинившись, как черт, рыча, пригнулась, чтобы броситься на Андра. Натягивая одной рукой юбку на голые колени, пастушка другой схватила рыжего черта за ошейник и притянула к себе, он рвался, рыча и скаля белые зубы, а девушка засмеялась так звонко, что, должно быть, в самых карлсоновских Заренах было слышно.
Андр удирал красный, как вареный рак. Угораздило же его, на несчастье, наткнуться на стадо; хорошо еще, что собака не успела схватить за брюки, — даже палку не срезал, как будто не знал о злом Брунаве из карлсоновских Заренов. И над чем она могла так смеяться? Должно быть, над кульком с крупой: зачем он нес его так, перекинув через плечо, точно мешок с овсом.
Он сорвал кулек с плеча и взял под мышку. Нет, так выглядело тоже неуклюже. Засунул руку в карман, где лежали шпульки матери, а ношу прижал к боку, — так стало лучше. Вечно приходится что-нибудь таскать, даже в воскресенье не удается прогуляться, как подобает молодому человеку.
Роща карлсоновских Заренов была не меньше бривиньской, только уже прорежена, но на опушке также блестели красноватые верхушки лип, а на темном фоне елей красовались нежно-зеленые шапки старых кленов.
В роще Заренов ютились лесные голуби, где-то в чаще они задумчиво ворковали, будто для них именно и засеяли поле горохом. Карлсоны были пришлыми, из юнкурцев, телеги мастерили длиннее, чем дивайцы, лен скирдовали на кольях с втулками, ячмень не складывали в бабки, а клали в копны вокруг жердей, воткнутых в землю. Забрались в чужую волость! Андр совсем не порадовался при виде — большого, в десять пурвиет, ячменного поля, на котором не было видно сорняков.
До самых Вайнелей никого не встретил. Около усадьбы Салас показался на дороге старичок со свертком в желтой бумаге, должно быть нес селедку от Миезиса, но сейчас же свернул и побрел вдоль луга Личей. Андру это пришлось по душе: он редко выходил за околицу и стеснялся каждого чужого человека.
Вайнельские луга и пастбища тянулись по правую сторону дороги, болотистый луг переходил в трясину, которая дугой огибала гору и заканчивалась сплошным болотом у железной дороги, недалеко от станции. Покатая гора с двумя хуторами на вершине издавна славилась своей песчано-глинистой почвой, на которой особенно хорошо родился картофель, а горох рос почти такой же сладкий, как у даугавцев. На соседнем хуторе Лекши развели яблоневый сад, от вайнельской клети его отделяла только небольшая полоска шириной в двадцать шагов, с пятью развесистыми ясенями. Вокруг Вайнелей деревья не росли, только посреди двора стояли три старые липы, такие высокие, что на полволости видно.
Андр Осис не дошел до смежной дороги между двумя дворами, а свернул прямо через луг на гору, надеясь, что увидит Иоргиса Вевера где-нибудь на поле, и тогда не придется встречаться с посторонними. Идти здесь можно было напрямик, покатый склон на этой стороне хутора не запахивался уже года три. Одуванчики на высоких стеблях росли густо, лошадиный щавель и пырей доходили до пояса, снизу трава была густая и сочная — очевидно, земля здесь хорошая, даже удивительно, почему ее не обрабатывали. Навстречу ему шел темно-рыжий телок, подняв голову и шевеля ушами; две раскормленные коровы не спеша, с чавканьем ели траву, раздвигая мордой щавель, искали, что помягче и повкуснее, — здесь было из чего выбирать. У бурой коровы лыковая веревка привязана к путам, обвитым вокруг рогов; на черной — недоуздок, свитый из пеньки, с красивыми розанчиками, совсем как у лошади. Она подняла голову, посмотрела глупыми, сердитыми глазами и предостерегающе замычала.
