— Чем теперешний писарь Заринь лучше сунтужского Берзиня? И он и Волосач — оба воры и мошенники. Вхожу я раз в волостную канцелярию — сидят голова к голове, шепчутся…
Ванаг весело тряхнул головой — больше уже поддавать жару не нужно. Встал и, только слегка придерживаясь за станок, направился в заднюю комнату. Лизбете пошла за ним и сердито прошептала:
— Не давай ты им больше! Уж и так честью не доберутся до дому! Мелют всякий вздор, слушать стыдно!
Но Ванаг строго отстранил ее локтем.
— Ничего ты не понимаешь!
Всю бутыль все же не вынес, а отлил, чтобы осталось на два стакана. Когда вернулся, все притворились, что не видят ни бутыли, ни хозяина, только шорник не удержался и прошептал в восторге:
— Ну и хозяин Бривиней!
Мартынь Упит кричал на всю комнату:
— Почему Бривинь не может быть старшиной! Разве Волосач повенчан с волостью?
Мартынь Ансон выглядел более важным, чем обычно.
— Мне думается… волость выбирала, волость и сбросить может.
— Тогда волость хоть раз получит честного старосту, — сказал Осис тихо, но уверенно.
— Что я! — смиренно отозвался Ванаг, мешая в стакане. — Мне эта честь не нужна.
Старший батрак так ударил всей пятерней по столу, что ногти стукнули, как подковы о камень.
— Не вам нужно, а волости. Вам не придется Волосача спихивать, мы его снимем, для этого мы здесь!
Ну и пошло хвастовство, планы выдвигались один смелее другого… Мартынь Упит кричал на весь стол, оба мастера позабыли вражду. Прейман толкал Мартыня Ансона в бок, а тот, не замечая, напряженно обдумывал, как бы вернее спихнуть Волосача.
Неплательщики подушной подати — в волости это была сила, они выбирали и сбрасывали старшин, они выбирали присяжных. Старший батрак больше всего надеялся на своих друзей, которых у него было немало. Рейнъянкиня достаточно угостить стаканом грога, чтобы он один всех даугавцев уговорил. Осис думал, что не следует пренебрегать и нищими, которых вши заедают, и они, скитаясь по дворам и попрошайничая, клянут каждого старшину и каждого писаря.
Прейман уверял, что половина всех межгальских хозяев его родня, и ему стоит только заикнуться… Ванаг слушал усмехаясь, не пропуская ни одного слова.
Лизбете заперла шкафчик, а ключ спрятала в карман, прикрыла двери, чтобы весь свет не слышал этих глупостей. Но двери снова приоткрылись, и в них показалось разгневанное лицо Осиене, она, кивая, звала мужа, из-за ее юбки высунулись две косматые кудельные головенки. Тележник прошел в заднюю комнату и лез к Лауре со стаканом грога. Она сердито и резко отказывалась, он обиделся и, шатаясь, поплелся обратно. Выпил сам, поставил пустой стакан на стол и, опершись коленями на лавку, хотел вынуть носовой платок — вытереть подбородок, но под руку попались две бумаги: одна синяя пестрая, другая чистая белая; смотрел широко раскрытыми глазами и никак не мог понять, откуда они у него. Прейман хотел было встать, перекинул кривую ногу через скамейку и так остался сидеть, как в седле, — палка упала под стол, никак не достанешь. Осис убеждал Мартыня, что при честном подсчете подушная подать может быть меньше трех рублей, а тот держал его за рукав и кричал, что за всю силагайльскую часть волости можно ручаться — будут стоять за Ванага. Калвица слушаются все испольщики, и с хозяевами он тоже умеет разговаривать.
Лаура вышла во двор, от дыма и крика у нее разболелась голова. Лизбете давно уже гневно кивала Ванагу, чтобы он встал наконец и кончал эту пирушку. Но хозяин прислонился спиной к станку и погрозил кулаком тележнику:
— А ты смотри, чтоб была! До пожинок телега должна быть готова!
— Для вас, господин Бривинь… если я дал слово! Как гвоздь! — Его язык совсем одеревенел и заплетался; даже удивительно: Мартынь Ансон говорил теперь, как все дивайцы, позабыв все тонкости произношения. — Для Силагайла было уже закончил, да в среду пришлось идти в лавку. Катерина все время за чайником проводит, столько нужно сахара, что волос на голове не хватит. Земит может заднюю ось на своей старой телеге лозой связать — по кочкам, что ли, ему ездить; да и колеса у него еще достаточно крепкие. А если нет — пусть в шапке навоз выносит. Если я господину Бривиню дал слово…
— Ты сегодня материал заберешь пли Мартынь привезет его завтра?
Какое завтра! Мартынь Ансон не может лодырничать до обеда и ждать, пока привезут. Сегодня же! Новые размеры — есть над чем подумать!
Старший батрак впряг кобылу в телегу и подъехал к клети. Лестница стала какой-то чересчур крутой и шаткой. На чердаке все разворочено — самый большой мудрец не скажет, какие доски отобрал мастер. Эх, пусть черт их разбирает! Мартынь схватил те, что поближе, и сбросил вниз. Хозяйские куры, разгребавшие поблизости сено, с перепугу разлетелись и закудахтали. Маленький Пичук едва успел отпрянуть в сторону. Далеко отлетевшая оглобля так и осталась лежать в крапиве. Мартынь подбросил на воз Пичука и Катыню, сам сел за кучера, уперся ногами в оглобли и рысью подъехал к дверям жилого дома, где уже собрались все обитатели усадьбы, кроме Галыня и Брамана. Осиене, бранясь и награждая детишек шлепками, стащила их с воза: «Совсем ошалел, с ума сошел, — долго ли ребятишкам ноги поломать этими чурбаками!» Сам мастер еще не вышел, ковыляя по комнате, отыскивал фуражку, пока нечаянно не наткнулся на нее.
Прощание не получилось таким торжественным, как хотелось Мартыню Ансону. Господину Бривиню два раза потряс руку, а Осису совсем позабыл. Осмотрелся, где Лаура, но та только высунула голову из калитки своего цветника и не вышла, так и не попрощался с нею. Три батрачки подхватили его под руки и, смеясь, втолкнули на воз. Мастер даже не сообразил: потянуть за козырек и поблагодарить за честь пли рассердиться за неуместную шутку. Тростниковый мундштук все время держал в зубах, с большим трудом чиркнул и зажег спичку, втянул через пустой мундштук глоток горького дыма и, решив, что все в порядке, начал усердно чмокать губами.
Прейман ковылял вниз по ложбине, шатаясь из стороны в сторону, сердито тыча палкой то спереди, то сбоку и проклиная землевладельцев, которые не удосужились убрать с дороги камни, — человек может стать калекой. Хозяйка Бривиней вынесла из клети увесистый мешок и заботливо положила сверху на поделочный материал.
— Ты присмотри, чтобы не рассыпался, — наказала она. — Там разная мука и хороший кусок мяса, — чтобы Катерина не говорила, что ты, работая на нас, ешь их хлеб.
Кучер сидел, гордо вытянувшись, как на козлах перед барином, туго держа вожжи в вытянутых руках. Лицо необычайно торжественное, а в глазах, когда он оглянулся, искрился смех.
— Ну, держи, барин, фуражку, сейчас моя кобыла понесет!
И, покрутив вожжами, крепко стегнул лошадь по гладкому, блестящему крупу. Возмущенная такой глупостью, что гонят рысью вниз по круче, Машка сердито махнула хвостом и рванула. Грохоча, гремя и подбрасывая мастера, воз с поделочным материалом понесся вниз по ложбине. Но кобыла не была настолько сумасшедшей, чтобы рысью бежать через мост, оглянулась с упреком и пошла тише, чтобы подковы не соскользнули с круглых бревен моста. Кучер обернулся и остался недоволен: мешок с мукой не рассыпался, как следовало ожидать, мастер удержался в телеге, ухватившись обеими руками за доски, тростниковый мундштук крепко зажат в зубах, только фуражка съехала набок, он ее поправлял и старался сесть повыше. Когда свернули на большак, Мартынь снова пустил Машку рысью. Тележник покачивался, но держался молодцом, мешок из предосторожности сжал между ног и даже пощупал его. Нащупав кусок мяса, он почувствовал особый прилив гордости.
— Ругают меня, этакие нищие! Целый день за чайником сидит, сахару не накупишься… Разве я ваш хлеб ем? Мне думается, я ем свой хлеб…
7
Осиене повязала вокруг шеи Андра свой белый платок и дала Тумака в спину:
— Что ты согнулся, как Мартынь Упит? Отец в твоем возрасте держался прямо, как струна. Альма в Вайнелях подумает, что какой-то старикашка пришел в гости.
Сейчас Осиене была в хорошем настроении. Радовался и Андр, что хоть раз за эту весну вырвался на волю. Он и раньше охотно ходил на хутор Вайнели, Иоргиса Вевера не боялся. Выпрямившись, как струпа, улыбался, пока мать его осматривала.
Лучше нарядить его было трудно. Волосы подстрижены еще с утра, купленная на пасху фуражка почти новая; правда, из пиджака несколько вырос, рукава стали короткие, но это не беда — обшлага рубашки совсем чистые. Постолы были подвязаны новой бечевкой, онучи, выполосканные вчера с вечера, были хорошо размяты. Белые полосатые домотканые брюки могли бы быть немного длиннее, но разве на его журавлиные ноги можно сшить до самой земли — и так ужас сколько пошло материи!
Две сломанные шпульки, связанные бечевкой, и искрошившиеся деревянные кусочки Андр спрятал в карман. Хозяйка вышла на кухню с двумя челноками в руке.
